Первый раз я заметила неладное, когда искала бабушкину фарфоровую супницу для воскресного обеда. Виктор пригласил своего начальника, и я хотела подать суп именно в ней — белоснежной, с тонкой позолотой и изящным узором по краю.
— Витя, ты не видел бабушкину супницу? Ту самую, с золотыми лилиями? — крикнула я из кухни, перебирая посуду в буфете.
Муж не ответил. Только через минуту появился на пороге кухни, привычно потирая переносицу — жест, который всегда выдавал его неловкость.
— Кажется, Лида забрала её в прошлый четверг… Сказала, что это мамина вещь, и она хочет поставить её у себя в серванте.
Я медленно выпрямилась, держа в руках обычную фаянсовую тарелку.
— Твоя сестра забрала МОЮ супницу, которую МНЕ подарила моя бабушка на новоселье?
Виктор посмотрел в сторону, избегая моего взгляда.
— Прости, я подумал, что это… не так важно.
Набрав полные лёгкие воздуха, я пыталась обуздать бушующие во мне эмоции.
— А что ещё забрала Лидия, пока меня не было дома?
Этот вопрос повис в воздухе. Виктор помялся, потом всё-таки признался:
— Ещё скатерть, ту, с вышивкой. И серебряные ложки…
— Скатерть?! Виктор, это была НАША свадебная скатерть! Подарок твоей же матери НАМ!
— Ира, ну не кричи ты так. Лида сказала, что мама сама хотела, чтобы эта скатерть осталась в их семье…
— В ИХ семье? А мы с тобой тогда кто? — мой голос звенел от обиды.
Виктор устало опустился на стул.
— Давай не будем ссориться из-за каких-то вещей. Ты же знаешь — для Лиды это всё связано с воспоминаниями о маме…
— А для тебя нет? — я смотрела на него, не веря своим ушам. — Или ты просто боишься ей перечить, как всегда?
Виктор поднялся, его лицо закрылось.
— Я не буду это обсуждать. У меня дела в гараже.
И он вышел, оставив меня одну на кухне, среди разбросанной посуды.
Я замечала, как вещи исчезают одна за другой. Старинная ваза, которая стояла на комоде. Картина с видом морского берега — подарок наших друзей на пятилетие свадьбы. Даже шерстяной плед, который я сама связала долгими зимними вечерами три года назад.
Всё это появлялось в доме Лидии. Я видела нашу вазу, когда мы заезжали к ней на Рождество. Плед небрежно висел на спинке её дивана. А картина красовалась на стене в прихожей.
Встречаясь со мной, Лидия не могла скрыть торжествующего блеска в глазах. Вся её поза, улыбка, даже манера держать чашку кричали: «Полюбуйся, дорогуша, как я добиваюсь своего несмотря ни на что».
Сколько раз я заводила этот разговор с мужем — не сосчитать. Но Виктор всякий раз находил способ ускользнуть от неприятной темы.
— Ну что ты опять драматизируешь, Ирочка? Подумаешь, какие-то безделушки.
— Это НЕ просто вещи, Витя! Это наш дом, наша жизнь, которую твоя сестра методично разбирает по частям!
— Но ведь мы живём в маминой квартире…
Вот где была собака зарыта! Виктор до сих пор считал, что мы живём в квартире его матери, хотя Анна Сергеевна умерла восемь лет назад, оставив квартиру в наследство сыну. Не нам — ему. И теперь Лидия играла на этом, напоминая брату при каждом удобном случае, чья это на самом деле территория.
Я начала запирать шкафы. Прятать ценные вещи. Наш дом превращался в крепость, но не от внешних врагов — от родной сестры мужа, которая нагло забирала всё, что ей вздумается.
Однажды я не выдержала и позвонила ей сама.
— Лида, я хочу поговорить о вещах, которые ты забираешь из нашего дома.
Её смех в трубке звучал как звон битого стекла.
— Из ВАШЕГО дома? Ирочка, милая, не забывай — это мамин дом. И я имею такое же право на мамины вещи, как и Витя.
— Но ведь многие из этих вещей — не мамины. Скатерть — наш свадебный подарок. Супница — от моей бабушки!
— А мне Витя сказал, что вы всё равно ей не пользуетесь. И кстати, этот сервиз — тоже мамин. Ты не против, если я его заберу в эти выходные? Витя уже согласился.
Я молча положила трубку, чувствуя, как горячие слёзы бегут по щекам.
В тот вечер я впервые ушла спать в гостевую комнату. Виктор даже не спросил почему.
Всё изменилось в среду, когда я неожиданно вернулась домой с работы раньше обычного. Мигрень, мучившая меня с утра, к обеду стала невыносимой, и начальник отпустил меня отдыхать.
Подходя к двери, я услышала знакомые голоса. Лидия. И Виктор.
Дверь была не заперта. Я осторожно вошла в прихожую и замерла, услышав их разговор из гостиной.
— Конечно, забирай. Это же мамин хрусталь, — голос Виктора звучал устало и безразлично.
— А что скажет твоя ненаглядная? — в голосе Лидии звучала язвительная насмешка.
— Ничего не скажет. А если и скажет — переживу.
У меня перехватило дыхание. Вот как, значит? Переживёт?
Я сделала шаг вперёд и замерла на пороге гостиной. Лидия стояла возле нашего серванта, заворачивая в газету хрустальные бокалы — свадебный подарок от моих родителей. Развалившись в кресле, муж рассеянно наблюдал за голубями на карнизе соседнего дома, словно происходящее в комнате его совершенно не касалось.
— Неужели ты всерьёз полагаешь, что я стану молча наблюдать, как эта… родственница растаскивает всё, что нам дорого? — выпалила я, не узнавая собственный голос, превратившийся в звенящую от ярости струну.
Словно от удара током, они синхронно подпрыгнули и резко повернулись ко мне, на их лицах читалось одинаковое выражение — растерянность пойманных с поличным воришек. Лидия замерла с бокалом в руке, но быстро взяла себя в руки.
— А, Ирочка! Вот и хорошо, что ты пришла. Я как раз собиралась эти бокалы забрать. Они всё равно у вас только пыль собирают.
— Положи. Сейчас же.
Что-то в моём голосе заставило её помедлить. Может быть, та тихая ярость, которая клокотала во мне последние месяцы и наконец прорвалась наружу.
— Витя, скажи своей жене, что она себя неприлично ведёт, — Лидия повернулась к брату, ища поддержки.
Но Виктор молчал, глядя на нас с каким-то странным выражением, словно видел впервые.
— Я сказала — положи, — повторила я, делая шаг вперёд. — И верни всё, что забрала. Супницу, скатерть, серебро, вазу. Всё.
Лидия нервно засмеялась.
— Да ты что, Ирка? Совсем с ума сошла? Это мамины вещи!
— Нет, Лида, — я покачала головой. — Это наши вещи. Мои и Виктора. Мы восемь лет здесь живём. Восемь лет создаём свой дом. А теперь явилась ты, словно грабитель среди бела дня, и бесцеремонно присваиваешь себе вещи, на которые не имеешь ни малейшего права.
— Витенька! — голос Лидии взвился до неприятного визга, напоминающего скрип тормозов. — Что ж ты сидишь, как истукан? Поставь-ка свою женушку на место!
Медленно перевела взгляд на супруга. Кровь отхлынула от его лица, оставив его белым, как мел, а на висках блестели мелкие бисеринки пота, словно он пробежал марафон.
— Ну же, Витенька, не стесняйся, — неожиданно для самой себя я заговорила тихо и почти ласково, как с испуганным ребёнком. — Объясни нам наконец, кому принадлежит эта крыша над головой? Эти стены? Все эти предметы вокруг? И кто, скажи на милость, вправе распоряжаться ими по своему усмотрению?
Виктор медленно поднялся с кресла. Тишина обрушилась на комнату подобно снежной лавине — внезапно и оглушительно. Казалось, даже пылинки в солнечном луче замерли, а размеренное тиканье настенных часов звучало теперь как удары молота по наковальне.
— Послушай, Лида, — еле слышно, но с неожиданной стальной ноткой произнёс Виктор. — Ирочка совершенно права. Нельзя вот так запросто являться сюда и уносить всё, что приглянулось, будто это комиссионный магазин.
Лидия застыла, не веря своим ушам.
— Ты… что?! — челюсть Лидии отвисла так, словно вдруг стала в два раза тяжелее. — У тебя что, с головой непорядок, братец?
— То, что следовало произнести ещё много лет назад, — выдохнул Виктор, распрямляя плечи, и, клянусь, в этот миг он словно вырос на добрых десять сантиметров, превратившись из вечно сутулящегося человека в настоящего мужчину. — Пойми раз и навсегда: это жилище принадлежит мне и Ирине. Здесь наше гнездо, наше убежище от всего мира. И каждая вещь в этих стенах — наша собственность.
— Но мамочка никогда бы не…
— А вот мамочка, — перебил её Виктор так резко, что я даже вздрогнула, — завещала эти метры лично мне, чёрным по белому. И теперь здесь хозяйничаем мы с Ириной, моей законной супругой. Только нам решать судьбу каждой пуговицы в этих стенах, усвоила?
Лидия побелела от ярости.
— Значит, так? Эта… эта… — она ткнула пальцем в мою сторону, не находя слов, — отвернула тебя от родной сестры? От семьи?
— Нет, Лида, — Виктор покачал головой. — Ирина — и есть моя семья. Моя жена. А ты… ты моя сестра, и я тебя люблю. Но ты не можешь больше приходить сюда и брать что хочешь, без нашего разрешения.
Лидия смотрела на брата, и я видела, как в её глазах растерянность сменяется злостью. Она швырнула бокал на пол. Драгоценное стекло разбилось вдребезги, разлетевшись по паркету сотней крошечных сияющих звёздочек.
— Да забирайте себе это старьё и подавитесь им! — завизжала она так пронзительно, что задребезжали оставшиеся бокалы в серванте. — Неужели воображаешь, будто мне действительно нужен весь этот хлам? Я лишь хотела доказать твоей благоверной, кто в этом доме всегда был, есть и будет главной!
Судорожным движением она сгребла сумочку и вылетела прочь, будто за ней гнались демоны. Секунду спустя входная дверь захлопнулась с такой силой, что со стены упала фотография в рамке.
Мы с Виктором остались одни среди тишины, нарушаемой только тиканьем часов.
Осколки хрустального бокала мы собирали вместе, молча. Я ходила на кухню за совком и веником, а когда вернулась, увидела, что Виктор стоит на коленях и бережно собирает самые мелкие кусочки.
— Поаккуратнее, родной, там острые кусочки, — прошептала я, боясь спугнуть этот момент.
Когда он поднял лицо, меня поразили две блестящие влажные полоски, пересекавшие его щёки, словно серебряные ручейки.
— Ирочка, прости дурака, — его голос сорвался, будто струна. — Я… я совершенно не отдавал себе отчёта… Что я натворил… Как позволил ей помыкать нами… Унижать тебя…
Опустившись рядом, я коснулась коленями мягкого ковра и заглянула в его покрасневшие глаза.
— Почему ты все эти годы не мог сказать ей твёрдое «нет»?
Виктор покачал головой.
— Не знаю… Может, потому что она старшая. Всегда была старшей. После смерти отца мама много работала, и Лида… она заботилась обо мне. По-своему. Командовала, конечно. Решала за меня. Но заботилась.
Он вздохнул.
— А потом это просто стало привычкой. Лида говорит — я делаю. Даже когда появилась ты, я… я как будто не мог найти в себе сил ей противостоять.
— А сегодня смог, — тихо сказала я, осторожно касаясь его руки.
— Да, — он поднял на меня глаза, полные какого-то нового выражения — решимости, может быть? — Смог. Потому что понял вдруг, что могу потерять тебя. Настоящее. Ради прошлого, которого уже нет.
В этот момент зазвонил телефон. Мы оба вздрогнули. Виктор медленно поднялся и подошёл к аппарату.
— Да, Лида, — сказал он после паузы.
Я видела, как напряглись его плечи.
— Нет, я не передумал… Да, я именно это имел в виду… Нет, я не буду извиняться…
Я наблюдала за его лицом — открытым, с проступающими каплями пота на лбу. Ему было трудно. По-настоящему трудно. Но он не отступал.
— Послушай, Лида, я не говорю, что ты не можешь больше приходить. Я говорю, что ты не можешь больше забирать наши вещи без разрешения… Да, именно так — НАШИ вещи…
Он бросил на меня быстрый взгляд и вдруг улыбнулся — неуверенно, но искренне.
— Знаешь что, Лида? Давай поговорим об этом позже. Когда ты успокоишься. А сейчас мне нужно помочь Ирине… Да, именно сейчас…
Он положил трубку и повернулся ко мне.
— Она в ярости, — сказал он с нервным смешком. — Говорит, что я предал её и память мамы.
— И что ты думаешь? — осторожно спросила я.
Виктор опустился обратно на пол, помогая мне собирать последние осколки.
— Я думаю… я думаю, что мама хотела бы, чтобы я был счастлив. По-настоящему счастлив. С тобой.
Прошла неделя. Лидия не звонила и не приходила. В доме воцарился непривычный покой. Я разыскала ключи от всех шкафов и буфетов, открыла их — впервые за долгое время в нашем доме исчезло ощущение осады.
Тем субботним утром я проснулась от запаха кофе. Виктор редко вставал раньше меня, а готовил ещё реже. Заинтригованная, я накинула халат и пошла на кухню.
Он стоял у плиты, неумело переворачивая блинчики. На столе уже стояли две чашки кофе и вазочка с вишнёвым вареньем.
— С пробуждением, соня, — его голос звучал необычно бодро, а губы растянулись в широкой улыбке. — Присаживайся к столу, моё фирменное блюдо почти готово.
Безмолвно я скользнула на стул, завороженно наблюдая за его уверенными движениями у плиты. Что-то неуловимо преобразилось в его облике за семь коротких дней. Словно внутренний стержень, прежде гнущийся под малейшим ветерком, вдруг стал прочным и несгибаемым.
— Прошу любить и жаловать, — с шутливым поклоном он водрузил передо мной тарелку с неровными, слегка подгоревшими по краям, но источающими умопомрачительный аромат блинчиками. — Умоляю, не хихикай над моими кулинарными экспериментами — руки помнят, но немного разучились.
— Они идеальные, — сказала я искренне.
Мы завтракали в уютном молчании, и я ловила себя на мысли, что давно не чувствовала себя так хорошо в собственном доме.
— Я вчера звонил Лиде, — вдруг сказал Виктор, отставляя пустую чашку.
Я напряглась.
— И что?
— Битый час мы перебрасывались словами — то раскалёнными, то ледяными, — произнёс он, разглядывая свои ладони, будто видел их впервые. — Попросил прощения за резкость тона, за то, что повысил голос. Но ни словом не раскаялся в сути сказанного. Растолковал ей чётко: больше нет дороги в наш дом для её загребущих ручек без нашего на то согласия.
— И как она отреагировала?
— Сначала кричала. Потом плакала, — он вздохнул. — В конце концов согласилась вернуть супницу твоей бабушки и нашу свадебную скатерть. Сказала, что остальное… остальное ей действительно дорого как память о маме.
Я молчала, обдумывая услышанное.
— Я сказал, что мы сами решим, что оставить, а что можно ей отдать, — продолжил Виктор. — Например, сервиз, который стоит у нас в дальнем ящике буфета… Мы им почти не пользуемся, а для Лиды это воспоминания о детстве.
Он поднял на меня глаза.
— Ты не против?
Я покачала головой.
— Не против. Но решать должны мы вместе. Не она за нас.
— Точь-в-точь этими словами я её и огорошил, — на лице Виктора расцвела улыбка, преобразившая его черты. — А знаешь, в чём самая невероятная загвоздка? К финалу нашей словесной дуэли она словно сдулась… утихомирилась. Представляешь, даже спросила о твоём самочувствии, причём без обычного яда в голосе!
— Это что, параллельная вселенная? — у меня буквально отвисла челюсть от изумления.
— Ага, — он энергично качнул головой. — И даже намекнула, что может нагрянуть к нам в гости через недельку. Представляешь? Просто по-родственному посидеть, поболтать. Без всей этой… — он широким жестом обвёл пространство кухни, — партизанской войны за фамильное серебро и жизненное пространство.
— Как думаешь, стоит ей доверять? — спросила я, затаив дыхание.
Его брови сошлись на переносице, образуя глубокую морщинку размышления.
— Честно? Сомневаюсь. Может, это очередная хитрость. А может, и правда что-то в ней щёлкнуло, переключилось… — он потянулся через стол и накрыл мои пальцы своей тёплой ладонью. — Но одно могу обещать наверняка: отныне всё изменится кардинально. Никому — ни Лидке, ни кому-либо ещё — я не позволю рушить крепость нашего счастья, нашего дома.
Я сжала его ладонь, чувствуя, как внутри разливается удивительное тепло. Впервые за долгое время я могла назвать это чувство по имени — уверенность. Уверенность в муже, в нашем доме, в нашем будущем.
Мы сидели на кухне, держась за руки над остатками завтрака, и за окном разгорался яркий весенний день — чистый и полный обещаний.
Лидия пришла через десять дней — с тортом и хризантемами. Я открыла ей дверь и увидела перед собой не ту надменную женщину, которая ещё недавно нагло уносила из нашего дома вещи, а немолодую, уставшую женщину с осторожной улыбкой.
— Ирина, можно войти? — спросила она тихо.
Я посторонилась, пропуская её в прихожую.
— Виктор дома?
— Скоро будет. Поехал за продуктами.
Мы прошли на кухню. Я поставила чайник, достала тарелки. Лидия стояла у окна, теребя край своей кофты.
— Знаешь, я тут подумала… — начала она, не глядя на меня. — Может, мне действительно не стоило… ну, забирать ваши вещи без спроса.
Я молча доставала чашки из шкафа.
— Просто после маминой смерти… я как будто потеряла часть себя, — голос Лидии дрогнул. — А потом, когда стала забирать её вещи, мне казалось, что я возвращаю себе кусочки прошлого. Нашего с Витей детства. Понимаешь?
Я поставила чашки на стол и подняла глаза.
— Понимаю, Лида. Но нельзя строить своё счастье, разрушая чужое.
Она кивнула, и я с удивлением увидела, что на её глазах блестят слёзы.
— Вот, кстати, — она полезла в сумку. — Я принесла супницу твоей бабушки и вашу скатерть. А ещё альбом с фотографиями — нашёл у меня на антресоли. Наверное, случайно прихватила вместе с другими вещами…
В этот момент в прихожей хлопнула дверь, и мы обе замерли, глядя на входную дверь кухни. Виктор застыл на пороге, с пакетами в руках, переводя взгляд с сестры на меня и обратно.
— Лида? — неуверенно произнёс он. — Ты… пришла.
— Пришла, — она улыбнулась, вытирая глаза. — С миром. И тортом.
Виктор поставил пакеты на пол и шагнул к сестре. Она поднялась ему навстречу, и они обнялись — неловко, но искренне.
Я тихо вышла из кухни, оставляя их наедине. Им было о чём поговорить — о маме, о детстве, о той черте, которую нельзя переступать, даже если ты старшая сестра.
В гостиной я остановилась у серванта, глядя на наши вещи — простые и дорогие сердцу, наполненные не только воспоминаниями, но и надеждами на будущее. Теперь они были в безопасности. Как и наш дом.
Из кухни доносились голоса Виктора и Лидии — негромкие, спокойные. Иногда прерываемые смехом или всхлипываниями. Они строили мосты через пропасть, которую сами же и создали.
А я стояла у окна в нашей гостиной, в нашем доме, который мы защитили. И впервые за долгое время чувствовала, что всё будет хорошо.
На улице начинался дождь, но капли на стекле казались мне не слезами, а крошечными бриллиантами, сверкающими в лучах пробивающегося сквозь тучи солнца.
Впереди была целая жизнь. И я знала теперь — в этой жизни моё слово что-то значит. Наш дом — неприкосновенен. Наше счастье — в наших руках.
А вещи… Вещи всегда останутся просто вещами. Важно лишь то, какие истории мы с ними связываем и какими чувствами наполняем.
И наша история только начиналась.
