— Да, Серёж, уже подъезжаю к дому. Нет, ничего не надо, я в обед ела. Устала просто, день дурацкий. Всё, давай, через пять минут буду.
Юля сбросила вызов и бросила телефон на пассажирское сиденье. Голова гудела от цифр и отчётов, а в горле неприятно першило — то ли от кондиционера в офисе, то ли от начинающейся простуды. Всё, чего ей хотелось сейчас — это горячий душ, чашка чая и тишина. Ключ привычно вошёл в замочную скважину, два оборота, щелчок. Она шагнула в полумрак прихожей, ногой нашаривая тапочки.
И сразу почувствовала — что-то не так. Воздух в квартире был другой. Не спертый, не затхлый, а… чужой. Словно в него добавили какой-то невидимый, микроскопический компонент, который её тело распознало мгновенно, раньше, чем мозг успел что-либо понять. Нос зачесался изнутри — короткий, назойливый зуд. Она списала это на пыль, которую могла принести с улицы.
Она прошла в гостиную, бросив сумку на диван. Включила торшер, мягкий свет залил комнату. Ничего необычного. Всё на своих местах. Но ощущение чужеродности не проходило, а только усиливалось. К зуду в носу добавилось знакомое, леденящее душу предчувствие. Горло, которое першило в машине, теперь словно процарапали наждачной бумагой. Она кашлянула раз, другой. Сухой, удушливый кашель, который не приносил облегчения.
Глаза начали слезиться. Не сильно, но достаточно, чтобы картинка перед ней слегка поплыла. Что за чертовщина? Может, Сергей купил какой-то новый освежитель воздуха? Или принёс букет лилий, забыв, что она их не переносит? Она медленно пошла в сторону спальни, её сердце начало стучать быстрее, но не от страха, а от инстинктивной реакции организма на вторжение. Её тело уже било тревогу, объявляя войну невидимому врагу.
Дверь в спальню была приоткрыта. Из-за неё донёсся тихий, еле слышный звук. Похожий на писк. И в этот момент её мозг сложил все симптомы в единую, чудовищную картину. Зуд, першение, слезящиеся глаза. Она замерла на пороге, боясь поверить в свою догадку. Этого не может быть. Он бы не посмел. Он знает.
Она толкнула дверь.
На её стороне кровати, прямо на её белоснежной подушке, свернувшись в маленький, пушистый комок, сидел рыжий котёнок. Он поднял на неё свою треугольную мордочку и моргнул огромными зелёными глазами. А рядом, у изножья кровати, стоял Сергей. Он не выглядел виноватым или испуганным. Он сиял. Его лицо светилось такой искренней, такой идиотской радостью, словно он только что принёс ей не смертный приговор, а выигранный в лотерею миллион.
— Смотри, какой сюрприз! — его голос был полон восторга. — Я шёл из магазина, а он сидел в коробке, такой несчастный. Я просто не смог удержаться! Он такой милый, правда? Ты просто привыкнешь, вот увидишь!
У Юли перед глазами всё поплыло. Но не от подступающего отёка, а от ярости, которая обожгла её изнутри, вытесняя страх. Привыкну. Это слово ударило её, как пощёчина. Он стоял в двух шагах, улыбался и предлагал ей «привыкнуть» к тому, что её медленно убивает. Она сделала судорожный вдох, но воздух с трудом проходил в лёгкие. Это был не сюрприз. Это было не недоразумение. Это было покушение, совершённое с улыбкой на лице.
— Что… ты… наделал? — прохрипела она, хватаясь за косяк двери. Каждый слог давался ей с болью, словно она тащила его из глубины сжимающегося горла. Он не понимал. Он смотрел на неё с лёгким недоумением, его улыбка чуть померкла, но он всё ещё не осознавал масштаба катастрофы, которую только что принёс в их дом.
Недоумение на лице Сергея сменилось досадой. Той самой досадой, которая появляется у взрослого, когда ребёнок начинает капризничать на ровном месте. Он даже не попытался понять причину её хрипа, не обратил внимания на то, как она вцепилась в дверной косяк, словно боясь упасть. Он видел только испорченный сюрприз.
— Ну чего ты начинаешь? Юль, это же просто котёнок. Маленький. От него и шерсти-то почти нет. Посмотри на него, он же беззащитный совсем.
Он сделал шаг к кровати и протянул руку, чтобы погладить рыжий комочек. Котёнок тут же потёрся о его пальцы и замурчал — громко, тракторно, наполняя комнату звуком, который для Юли был равносилен сирене воздушной тревоги. Этот звук, смешанный с невидимыми частицами аллергена, проникал в её лёгкие, вызывая спазм.
— Убери. Его. Отсюда. — каждое слово было вырвано с боем из сжимающейся гортани. Она чувствовала, как зуд распространяется с лица на шею, на руки. Невидимые иголки впивались в её кожу под одеждой. — Немедленно, Сергей!
— Да что убрать-то? Куда я его понесу посреди ночи? — он наконец повернулся к ней, и в его голосе зазвучали обвиняющие нотки. — Я думал, ты обрадуешься. Хотел как лучше. А ты опять всё в трагедию превращаешь. Может, у тебя не на всех кошек аллергия? Может, на рыжих нет? Ты проверяла?
Эта абсурдная, бредовая логика ударила её сильнее, чем прямая пощёчина. Он не просто совершил ошибку. Он сейчас стоял и на полном серьёзе пытался доказать ей, что её болезнь, задокументированная врачами, подтверждённая приступами и шрамом на горле от старого отёка, — это что-то вроде каприза. Что-то, что можно отменить, если кот окажется правильного цвета.
— Ты издеваешься? — она оттолкнулась от косяка и сделала шаг в комнату, стараясь дышать через рот, мелкими, частыми вдохами. Железный обруч сжимал её грудь. — Какая разница, какого он цвета? Ты забыл, как меня увозили на скорой из гостей, потому что там просто на ковре осталась шерсть? Ты забыл?! Или ты решил, что это всё было понарошку?
— Я ничего не забыл! — он повысил голос, переходя в наступление. — Я всё помню! Я помню, что мы не можем пойти к Ленке с Максом, потому что у них кот! Я помню, что в отпуске мы ищем отель, где стопроцентно не было животных! Вся наша жизнь вертится вокруг твоей болячки! Я просто подумал, что, может, пора перестать её так бояться! Может, если он будет с нами с самого начала, твой организм просто привыкнет!
Вот оно. Это было ещё хуже, чем простая глупость. Это была осознанная, спланированная диверсия. Он не «забыл». Он решил провести над ней медицинский эксперимент, основываясь на каких-то своих диких теориях. Он поставил её жизнь на кон ради проверки гипотезы.
— Привыкнет? — она рассмеялась. Сухой, лающий смех вырвался из её груди, царапая горло. — Мой организм не «привыкнет», Серёжа. Мой организм начнёт себя убивать, чтобы избавиться от угрозы. Это так работает. Ты принёс в дом, в нашу спальню, на мою подушку то, что является для меня ядом. И стоишь тут, рассказывая мне про цвет шерсти и привыкание. Ты вообще в своём уме?
Он отвернулся от неё и снова посмотрел на котёнка, который, почувствовав напряжение, перестал мурчать и настороженно прижал уши.
— Я просто хотел, чтобы у нас был нормальный дом. С животным. Как у всех. А не стерильная лаборатория, где ты от каждой пылинки шарахаешься. Это ты эгоистка, а не я.
Слово «эгоистка» повисло в тяжёлом, наполненном аллергенами воздухе спальни. Оно было настолько чудовищным, настолько оторванным от реальности, что на мгновение Юля перестала чувствовать удушье. Её тело продолжало бороться, но мозг полностью сфокусировался на этой фразе. Эгоистка. Это она, которая годами планировала отпуска с учётом безопасных маршрутов. Она, которая отказывалась от походов в гости, чтобы не ставить друзей в неловкое положение. Она, кто носил в сумке шприц с преднизолоном как другой носит кошелёк.
Она медленно выпрямилась. Взгляд её прояснился, и в нём больше не было паники. Там появился холодный, исследовательский интерес патологоанатома, изучающего особенно уродливый образец.
— Повтори, — её голос был тихим, но на удивление твёрдым, почти без хрипа. — Я хочу услышать это ещё раз. Почему я эгоистка? Объясни мне. По пунктам.
Сергей, кажется, почувствовал эту перемену в ней, и это придало ему уверенности. Он воспринял её спокойствие как знак того, что его абсурдная логика работает. Он вышел из обороны и перешёл в полноценное, самоуверенное наступление.
— Потому что ты даже не хочешь попробовать! Ты сразу в панику, сразу за свои таблетки! Тебе врачи наговорили ужасов, и ты в них поверила, как в библию! А может, нужно просто перетерпеть? Перебороть? Организм — умная штука, он ко всему приспосабливается! Но тебе проще быть больной и несчастной, чтобы все вокруг тебя бегали и жалели!
Он говорил, и с каждым словом Юля видела не просто человека, с которым прожила пять лет. Она видела перед собой чужого, абсолютно незнакомого ей мужчину, который всё это время носил маску заботы, а под ней скрывал… что? Раздражение? Презрение?
— Перетерпеть отёк Квинке? — она задала вопрос так, будто спрашивала рецепт пирога. — Серёжа, ты понимаешь, что ты несёшь? Это не насморк, который можно «перетерпеть». Это когда твоё собственное горло опухает и перекрывает тебе воздух. Насмерть. Как ты себе представляешь процесс «перебарывания» удушения? Силой воли?
— Да не дойдёт до этого! — он отмахнулся от её слов, как от назойливой мухи. — Это всё нервы! Психосоматика! Мне Вадим рассказывал, он читал где-то. Что вся эта острая аллергия — это просто реакция испуганного мозга. И если человека поместить в ситуацию, поставить перед фактом, то мозг поймёт, что угрозы нет, и перестанет паниковать. Организм мобилизуется и переборет! Мы бы с тобой пару дней помучились, ты бы почихала, а потом всё бы прошло! И мы бы стали нормальной семьёй!
Вот оно. Истина. Не глупость. Не минутная слабость. Не импульсивный порыв «спасти» котёнка. Это был заранее обдуманный, хладнокровный план. Эксперимент. Он выслушал не врачей, не её, а какого-то Вадима, который «где-то читал». Он принёс в их общий дом смертельную для неё угрозу, положил её на её подушку и приготовился наблюдать, как она будет «перебарывать». Выживет или не выживет. Получится эксперимент или нет.
Юля почувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Последняя тонкая нить, связывавшая её с этим человеком. Ярость, которая кипела в ней, мгновенно остыла, превратившись в глыбу льда в груди. Дышать стало на удивление легче. Не потому, что аллергия отступила, а потому, что эмоции больше не мешали. Всё встало на свои места. Он не просто её не любил. Он её не считал за человека. Она была для него объектом, вещью с досадным дефектом, который он решил починить по инструкции из сомнительного источника.
Она молча смотрела на него. На его раскрасневшееся от праведного гнева лицо. На его глаза, в которых не было ни капли раскаяния, только упрямство и уверенность в своей правоте. А он ждал. Ждал, что она сейчас заплачет, или начнёт кричать, или признает его правоту. Он ждал реакции, любой реакции, подтверждающей его теорию.
— Понятно, — сказала она наконец. Всего одно слово. Но в нём было столько ледяного презрения, что Сергей на мгновение растерялся и осёкся. — Теперь мне всё абсолютно понятно.
Слово «понятно» прозвучало в комнате как удар молотка судьи. Оно не содержало ни просьбы, ни вопроса, ни эмоции. Это была констатация факта. Диагноз. Приговор. Сергей инстинктивно сделал шаг назад, впервые за весь вечер почувствовав, как его непоколебимая уверенность даёт трещину. Что-то в её ледяном спокойствии пугало его гораздо больше, чем крики или слёзы. Он ожидал истерики, но получил нечто худшее — полное, абсолютное отчуждение.
Юля медленно обвела взглядом комнату: котёнка на своей подушке, его растерянное лицо, весь этот театр абсурда, устроенный в её доме. Физические симптомы никуда не делись — горло по-прежнему саднило, а кожа под одеждой горела, но теперь это был лишь фоновый шум. Главное происходило у неё в голове. Там, где раньше была любовь, привязанность и надежда, теперь была выжженная, стерильная пустота. Он не просто ошибся. Он сделал осознанный выбор — поставить свою прихоть выше её жизни. И теперь ей предстояло сделать свой.
Она посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд был ровным, без ненависти, без обиды. Просто взгляд хирурга, смотрящего на поражённый гангреной орган, который нужно ампутировать, чтобы спасти организм.
— Ты притащил кота в дом, зная, что у меня на них аллергия с отёком?! Ты решил проверить, умру я или нет?! Забирай своего «милого» и убирайся отсюда прямо сейчас! У тебя пять минут, пока я не начала задыхаться по-настоящему.
Она произнесла это негромко, почти буднично. И от этого её слова прозвучали ещё страшнее. Не было крика, не было дрожи в голосе. Был только холодный, непреклонный металл. Сергей моргнул, пытаясь переварить услышанное. На его лице отразилось недоверие, сменившееся снисходительной усмешкой.
— Юль, прекрати. Ну хватит уже этот спектакль устраивать. Я понял, ты обиделась. Давай я сейчас его…
Он не договорил. Она не стала ждать. Не стала слушать его оправдания или уговоры. Она просто развернулась и молча пошла в прихожую. Её движения были выверенными и экономичными, лишёнными всякой суеты. Она открыла шкаф-купе, сняла с вешалки его демисезонную куртку и бросила её на пуфик у входа. Затем подошла к комоду, взяла его ключи от машины и квартиры. Металл холодно звякнул в наступившей тишине. Его смартфон лежал рядом на зарядке. Она отсоединила провод и положила телефон на куртку.
Сергей, ошеломлённый, вышел за ней в коридор.
— Что ты делаешь? Ты с ума сошла?
Она не ответила. Она вернулась в спальню, где на подушке всё так же сидел источник всего этого кошмара. Котёнок смотрел на неё с любопытством. Юля взяла с кресла толстый плед, которым укрывалась по вечерам, и, стараясь не касаться шерсти голыми руками, осторожно, через ткань, подхватила тёплый, вибрирующий от мурчания комок. Затем она нашла в углу картонную коробку с прорезанными дырками, в которой он, очевидно, и принёс «сюрприз». Она опустила котёнка в коробку.
С этой коробкой она прошла мимо застывшего в коридоре Сергея к входной двери. Повернула замок, открыла дверь на лестничную клетку и аккуратно поставила коробку на пол у порога. В подъезде пахло сыростью и чужими ужинами.
Закрыв дверь, она повернулась к нему. В её руках не было ничего, кроме решимости. Она просто стояла и смотрела на него. На его куртку, ключи и телефон, лежащие на пуфике. На его лицо, с которого медленно сползала самоуверенность, уступая место растерянности и зарождающемуся страху. Он наконец начал понимать. Это не было ссорой. Это не было ультиматумом, после которого последуют переговоры. Это было выселение.
— Юля… — начал он, но его голос прозвучал неуверенно.
Она молча шагнула к двери и снова открыла её, на этот раз настежь, прислонив к стене. Затем вернулась на своё место и просто указала рукой на открытый проём. На его вещи. На выход. Её молчание было громче любого крика. Оно говорило: «Твоё время вышло. Твои вещи здесь. Твоя проблема — там. Уходи».
Он стоял посреди прихожей, которую они вместе обставляли, в квартире, за которую вместе платили, и смотрел на женщину, которая только что стёрла его из своей жизни одним холодным, безмолвным жестом. И в этой оглушающей тишине он впервые осознал, что его маленький жестокий эксперимент только что закончился. С оглушительным провалом…
