— Мяса побольше положи, он с жирком любит. И перца сыпани, только не того, красного, а из мельницы, — голос доносился из глубины квартиры, приглушенный, но отчетливо хозяйский.
— Да знаю я, не учи, сто лет ему готовила, — отозвался женский голос, незнакомый, с легкой хрипотцой. — Антош, тебе хлеба отрезать или батон будешь?
Жанна замерла, так и не вытащив ключ из замка изнутри. Пальцы, сжимавшие холодный металл, одеревенели. Она вернулась на три часа раньше — встреча с заказчиком сорвалась, и единственным желанием было принять горячий душ и лечь пластом. Но вместо тишины и запаха кондиционера её встретило густое, маслянистое амбре жареного лука, которое тяжелым облаком висело в прихожей.
Она медленно повернула голову. На банкетке, где обычно лежала только её сумочка, возвышалась гора чужой одежды. Дутая детская куртка ядовито-салатового цвета, какой-то серый пуховик с лезущим пухом, грязный рюкзак с брелоком-черепашкой. На полу, прямо на её бежевом коврике, стояли стоптанные женские ботильоны с налипшей осенней грязью и крошечные, заляпанные чем-то коричневым детские кроссовки. Это напоминало вокзальный зал ожидания, стихийно возникший в её стерильно чистой прихожей.
Жанна сделала шаг вперед, не разуваясь. Каблуки глухо стукнули по паркету, но на кухне этот звук потонул в шипении сковородки и звоне посуды.
— Ой, а крышка где? — снова спросила женщина. — У неё тут бардак такой в ящиках, ничего не найдешь.
— Да посмотри в нижнем, Марин, ну чего ты как маленькая, — лениво, с набитым ртом ответил Антон.
Жанна почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Не от запаха лука, хотя он был омерзителен, а от этого спокойного, будничного тона мужа. Так говорят люди, которые сидят на своей кухне, в своем мире, где нет места посторонним. Вот только кухня была её. И ящики, в которых «бардак», — тоже её.
Она прошла по коридору, чувствуя себя вором в собственном доме. Дверь на кухню была распахнута. Картина, открывшаяся ей, была настолько сюрреалистичной, что мозг отказывался её обрабатывать.
У плиты, спиной к выходу, стояла плотная женщина в застиранных джинсах и растянутой футболке. Она уверенно мешала что-то в чугунной жаровне — той самой, которую Жанна купила в Италии и берегла как зеницу ока. На столешнице валялись очистки картошки, луковая шелуха и лужица пролитого масла.
Антон сидел за столом, вальяжно откинувшись на спинку стула. Перед ним стояла тарелка с нарезкой колбасы, он держал в руке надкушенный бутерброд и улыбался чему-то, что говорила женщина. В этот момент он поднял глаза.
Улыбка сползла с его лица медленно, как стекает плохо взбитый крем. Он поперхнулся, закашлялся, роняя крошки на чистую скатерть, и вскочил, едва не опрокинув стул.
— Жанна? — его голос дал петуха. — Ты чего так рано? Ты же говорила, до восьми будешь.
Женщина у плиты обернулась. Марина. Бывшая жена. Жанна видела её только на фото, но узнала бы этот тяжелый, оценивающий взгляд где угодно. Марина держала в руке половник, с которого капало что-то жирное прямо на пол.
— О, здравствуйте, — сказала она без тени смущения, скорее с легким любопытством, будто Жанна была курьером, принесшим заказ не вовремя. — А мы тут обед готовим. Антон сказал, вы на работе задерживаетесь.
Жанна смотрела на мужа. Внутри неё не было истерики, только холодное, звенящее бешенство, которое замораживало эмоции, оставляя кристально чистую ясность.
— Что здесь происходит? — спросила она тихо. Голос прозвучал сухо, как треск ломающейся ветки.
Антон засуетился, начал вытирать руки о штаны, делая шаг навстречу, словно хотел преградить ей путь к плите.
— Жанчик, ну ты не начинай сразу, ладно? Сюрприз не получился, хотел тебе позвонить, предупредить, но замотался, — он попытался изобразить свою фирменную улыбку провинившегося школьника, которая раньше работала безотказно. — У Маринки там форс-мажор. Ремонт затеяли, рабочие полы вскрыли, краской воняет — дышать невозможно. У Димки сразу аллергия пошла, начал задыхаться. Ну куда им деваться? Не на улицу же.
— И поэтому они здесь? — Жанна перевела взгляд на Марину. Та уже отвернулась к плите и громко стукнула крышкой, накрывая жаровню.
— Ну а где еще? — Антон развел руками, изображая искреннее недоумение. — Мы же не чужие люди. Человеком надо быть, Жан. Я им предложил пару дней у нас перекантоваться, пока там выветрится. У нас же трешка, места вагон. Ты даже не заметишь.
— Я не замечу? — Жанна медленно сняла пальто и бросила его прямо на стул, не заботясь о том, что оно помнется. — Я не замечу, что в моей кухне посторонняя женщина готовит еду в моей посуде? Что в моей прихожей склад грязной обуви?
Марина фыркнула, не оборачиваясь:
— Скажешь тоже, посторонняя. Мы с Антоном восемь лет прожили, я его желудок лучше любого гастроэнтеролога знаю. Супчик вот варю, рассольник, ты такой не умеешь, наверное. Жиденький небось делаешь, а мужику навар нужен.
Она говорила это так просто, так по-свойски, словно они были старыми подругами, делящими коммуналку. Это панибратство резало слух сильнее, чем скрежет металла по стеклу.
— Марина, — Антон сделал страшные глаза бывшей жене, но та лишь отмахнулась. — Жан, ну правда, чего ты завелась? Беда у людей. Взаимовыручка — это нормально. Я же не мог их на вокзал отправить. Димка маленький, ему режим нужен, горячее питание.
Жанна подошла к столу. На льняной салфетке, которую она привезла из Прованса, расплывалось жирное пятно от куска колбасы, который уронил Антон. Рядом стояла чашка. Её любимая чашка с ручной росписью. В ней была какая-то мутная вода, в которой плавали окурки.
— Кто курил в кухне? — спросила она, чувствуя, как пульс начинает бить в виски. — Мы договаривались: в квартире не курят.
— Ой, да ладно тебе, — Марина вытерла руки о передник — передник Жанны! — и повернулась к ней всем корпусом. — Я в форточку дымила, выветрится. У меня стресс, между прочим. Квартира вверх дном, ребенок капризничает, еще и ты тут с порога волну гонишь. Могла бы и гостеприимство проявить. Мы, вообще-то, гости.
Антон подскочил к Жанне и попытался приобнять её за плечи, но она дернулась, как от удара током.
— Зай, ну правда, будь снисходительнее. Пару дней всего. Маринке реально тяжело. Я полы там сам проверю, как высохнут — сразу съедут. Давай я тебе чаю сделаю? Или вина? У нас осталось то, красное. Сядем, поужинаем все вместе, как цивилизованные люди.
Жанна смотрела на него и видела совершенно незнакомого человека. Этот суетливый, потеющий мужчина в домашней футболке, который притащил в их дом свое прошлое и теперь пытался заставить её это прошлое обслуживать, вызывал не злость, а брезгливое недоумение. Как будто она обнаружила в своей постели чужого, грязного пса, которого муж пустил погреться.
— Ужинать? — переспросила она. — Все вместе?
— Ну да, — Антон кивнул, ободренный тем, что она не кричит. — Рассольник мировой получился, запах — закачаешься. Димка сейчас прибежит, он там в спальне мультики смотрит, проголодался, поди.
Слово «спальня» прозвучало как выстрел. Жанна почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Где он смотрит мультики? — очень тихо переспросила она.
— В спальне, — простодушно повторила Марина, пробуя суп с ложки и причмокивая. — В гостиной телевизор бликует, а там шторы плотные. Да не дёргайся ты так, он тихий, лежит себе, никого не трогает.
Тихий звук, похожий на ритмичный скрип пружин, донесся из конца коридора. Скрип, переходящий в глухие удары. Жанна резко развернулась на каблуках и, не слушая лепета Антона, быстрым шагом направилась туда, где должна была быть её территория тишины и покоя.
Антон перегородил ей путь в коридоре, растопырив руки, словно вратарь, пытающийся поймать мяч. Его лицо блестело от пота, а в глазах читалась смесь паники и глупой надежды, что всё как-нибудь само рассосется.
— Жанн, не ходи туда сейчас, — зашептал он, кивая в сторону спальни. — Димка только угомонился. Он перевозбудился из-за переезда, еле уложили. Пусть поспит полчасика, а? Ну чего ты, в самом деле, зверем смотришь?
Жанна остановилась. В груди стоял тяжелый ком, мешавший дышать. Она медленно перевела взгляд с мужа на кухонный проем, откуда доносилось звяканье металла о металл. Марина чувствовала себя здесь настолько вольготно, что это вызывало физическую боль.
— Отойди, — процедила Жанна, но Антон, воспользовавшись заминкой, мягко, но настойчиво подтолкнул её обратно в кухню.
— Пойдем, присядь. Ты устала, на взводе. Сейчас чайку попьем, обсудим всё спокойно. Мы же взрослые люди, — бубнил он, увлекая её к столу.
На кухне стало еще жарче. Влажный пар от кипящего супа оседал на окнах, превращая уютное пространство в душную столовую. Марина стояла у стола и нарезала хлеб — прямо на скатерти, игнорируя деревянную доску, висящую на рейлинге в полуметре от неё. Крошки сыпались на ткань, застревали в плетении льна.
— О, вернулась, — Марина улыбнулась, обнажая десны. — Садись, хозяюшка. Я смотрю, ты бледная какая-то. Гемоглобин, наверное, низкий? У меня тоже после родов падал. Тебе печенку надо есть.
Она подцепила ложкой дымящуюся жижу из жаровни и бесцеремонно протянула её в сторону Жанны, капая бульоном на пол.
— На вот, попробуй на соль. Я, может, переборщила чутка, Антошка любит посолонее, а ты, смотрю, на диетах сидишь, тощая такая.
Жанна смотрела на ложку так, будто ей предложили лизнуть яд.
— Убери это, — сказала она ровно, стараясь не сорваться на визг. — И убери крошки со скатерти. Доска висит справа от тебя.
Марина закатила глаза и демонстративно громко бросила ложку прямо на столешницу. Жирное пятно тут же расплылось по идеально чистой поверхности искусственного камня.
— Ой, какие мы нежные, — протянула она, вытирая руки о свои джинсы в районе бедер. — Скатерть постираешь, не развалишься. У меня, между прочим, руки трясутся после сегодняшнего. Ты хоть представляешь, что мы пережили?
Она повернулась к Антону, ища поддержки, и тот тут же закивал, как китайский болванчик.
— Жан, там реально ад был. Рабочие эмаль какую-то левую притащили, вонь поднялась — глаза резало. Димка начал кашлять, задыхаться, пятнами пошел. Я когда приехал, он уже сипел. Ну куда мне их? В гостиницу? Ты же знаешь, у Димки аллергия на пыль, в этих отелях ковролин вековой, там клещи. А здесь чисто, свежо.
— Так чисто, что вы решили это исправить? — Жанна обвела взглядом кухню.
Её любимая ваза с сухоцветами была безжалостно сдвинута на микроволновку, почти к самому краю, чтобы освободить место для пакета с дешевыми пряниками и начатой пачки майонеза. На ручке холодильника виднелся липкий отпечаток пальца. На полу, возле мусорного ведра, валялась картофельная кожура, не попавшая в цель.
— Мы просто живем, Жанна, — Марина уселась на стул — на её, Жанны, место, спиной к окну. Она закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди. — Ребенку нужен уход. Антоша сказал, ты женщина понимающая, современная. А ты ведешь себя как мегера. Мы же не навсегда приехали. Полы просохнут дня за три-четыре, выветрится всё, и уедем. Не съедим мы твою квартиру.
— Три-четыре дня? — Жанна почувствовала, как внутри лопнула тонкая струна терпения. — Антон сказал «пару дней». А теперь уже четыре?
— Ну, может, неделю, — пожал плечами Антон, стараясь не смотреть ей в глаза. — Зависит от погоды, влажность сейчас высокая, сохнет плохо. Жан, ну какая разница? Места всем хватит. Я на диване в гостиной лягу, ты в спальне, а Маринку с малым тоже в спальне разместим, там кровать широкая, вы поместитесь…
Жанна поперхнулась воздухом.
— Что? — переспросила она шепотом. — Ты предлагаешь мне спать в одной кровати с твоей бывшей женой и её ребенком?
— Ну а что такого? — искренне удивился Антон. — Мы же девочки-мальчики. Не буду же я с Маринкой спать, это уже перебор, ты ревновать начнешь. А так — по-сестрински. Димка во сне вертится, конечно, но ты привыкнешь. Зато всем удобно.
Марина хмыкнула и потянулась к пакету с пряниками, разрывая упаковку с громким треском.
— Я, кстати, храплю иногда, если на спине сплю, — сообщила она с вызовом. — Так что беруши купи себе. И вообще, Антон, чего ты перед ней расшаркиваешься? Ты здесь такой же хозяин. Имеешь право привести сына в свой дом.
— Это моя квартира, Марина, — четко произнесла Жанна, глядя ей прямо в переносицу. — Купленная до брака. Антон здесь только прописан. И я не давала согласия на превращение моего дома в общежитие.
— Ой, началось! — Марина всплеснула руками, от чего крошки пряника полетели во все стороны. — «Моё», «твоё»! Меркантильная ты баба, Жанка. У мужика ребенок в беде, а она метры считает. Стыдно должно быть. Я вот Антону никогда не попрекала, когда он без денег сидел.
Антон страдальчески поморщился:
— Девочки, ну не ссорьтесь. Жан, ну зачем ты так резко? Марин, ты тоже помолчи. Давайте просто поедим. Суп стынет.
Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой и кривой. Жанна смотрела на них и понимала, что её пространство сжимается, как шагреневая кожа. Воздух был отравлен не только запахом лука, но и этой липкой, наглой простотой, с которой чужие люди распоряжались её жизнью. Они уже решили за неё, где она будет спать, что она будет терпеть и как долго это продлится.
Она видела, как Марина по-хозяйски открыла верхний шкафчик и достала оттуда банку с дорогим листовым чаем, который Жанна привезла из Китая.
— Чайник вскипел, — констатировала бывшая жена, насыпая заварку щедрой горстью прямо в чашку Антона, минуя заварочный чайник. — Будешь, хозяюшка? Или брезгуешь с простолюдинами пить?
Жанна не ответила. Она услышала звук. Тот самый, который пытался заглушить Антон. Ритмичный, глухой стук, доносившийся из спальни. Словно кто-то прыгал на батуте.
— Он не спит, — сказала она, и голос её стал ледяным.
— Проснулся, значит, — спокойно отозвалась Марина, дуя на чай. — Энергии много, пусть попрыгает.
Жанна развернулась и вышла из кухни. Антон что-то крикнул ей вслед, но она уже не слушала. Она шла туда, где происходило окончательное осквернение её личных границ.
Коридор, который обычно казался Жанне коротким переходом из зоны активности в зону отдыха, сейчас растянулся, превратившись в темный туннель. С каждым шагом звук становился громче. Это был не просто скрип. Это был тяжелый, методичный гул — звук уничтожения. Бум-скрип. Бум-скрип. Словно кто-то забивал сваи в фундамент её терпения.
Она толкнула дверь спальни. Та распахнулась легко, ударившись ручкой о стопор.
В комнате царил полумрак — плотные шторы «блэкаут», которые Жанна выбирала неделю, чтобы они идеально совпадали по тону с покрывалом, были задернуты. Но света из коридора хватило, чтобы увидеть катастрофу.
На их супружеской кровати, на белоснежном, стеганом покрывале из египетского хлопка, скакал ребенок. Мальчику было лет семь, он был крепким, тяжелым и, очевидно, совершенно неуправляемым. Он взлетал вверх, раскидывая руки, и с глухим уханьем приземлялся на середину матраса, который жалобно стонал под этими ударами.
Но ужас был не в прыжках. Ужас был в том, что было у него на ногах.
Мальчик был в кроссовках. В тех самых уличных кроссовках с грубой тракторной подошвой, в которых он только что ходил по осенней слякоти.
— Выше! — взвизгнул он, увидев открывшуюся дверь, и, решив, видимо, впечатлить новую зрительницу, оттолкнулся изо всех сил.
Он приземлился прямо на подушку Жанны. Грязная, рифленая подошва впечаталась в наволочку, оставив на нежном шелке четкий, темно-серый, влажный след из уличной грязи и песка.
Жанна задохнулась. Воздух просто кончился, будто его откачали из комнаты мощным насосом. Она смотрела на этот серый отпечаток, похожий на клеймо, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Это был не просто текстиль. Это была её интимная зона, её крепость, её место силы, куда она не пускала даже домработницу, предпочитая менять белье сама. Теперь это место было растоптано чужими ногами. Буквально.
— Димка! Стой! — Антон влетел в комнату, запыхавшись, и тут же замер, увидев лицо жены.
Мальчик остановился, тяжело дыша. Он стоял ногами на одеяле, которое сбилось комьями, и смотрел на взрослых исподлобья, чувствуя напряжение, но не понимая его причины.
— Антон, — прошептала Жанна. Голос её звучал страшно, мертво. Она подняла руку и указала дрожащим пальцем на подушку. — Ты это видишь?
Антон перевел взгляд на грязный след. Его кадык нервно дернулся.
— Жан, ну это же ребенок… Он заигрался, забыл переобуться, — затараторил он, делая шаг к кровати и пытаясь стянуть мальчика вниз. — Дим, ну ты чего, блин? Я же просил аккуратно. Слезай давай!
В дверях появилась Марина. Она все еще жевала пряник, крошки сыпались на паркет.
— Чего вы орете? — недовольно спросила она. — Напугаете пацана, у него и так нервы ни к черту. Подумаешь, прыгнул пару раз. Матрас пружинный, для того и сделан.
— Он в обуви, — процедила Жанна, не отрывая взгляда от грязного пятна. — Он в уличной обуви на моей постели. На моей подушке.
— Ой, да постираешь! — отмахнулась Марина, словно речь шла о носовом платке. — Велика беда. Порошок у тебя есть, машинка автомат. Не руками же тереть будешь. Что ты из мухи слона раздуваешь? Ему скучно, игрушки мы не распаковали, вот он и бесится. Энергию девать некуда.
Жанна медленно перевела взгляд на мужа. Антон стоял, опустив глаза, и суетливо отряхивал штанину сына, словно это могло отменить тот факт, что их спальня превратилась в хлев.
— Ты считаешь это нормальным? — спросила Жанна. — Ты стоишь здесь и оправдываешь это?
— Жан, ну не начинай, а? — взмолился Антон. — Я куплю новую наволочку. Завтра же. Химчистку вызову. Ну случилось и случилось. Не выгонять же их теперь на улицу из-за пятна?
И тут плотину прорвало. Вся та интеллигентность, сдержанность, все те годы, когда она пыталась быть «понимающей» и «мудрой», сгорели в одну секунду в топке чистой ярости.
— Ты привел в наш дом свою бывшую жену с ребенком, чтобы они пожили пару дней, пока у них ремонт? Ты совсем страх потерял? Я должна обслуживать твою прошлую семью в своей квартире? Ты сказал ей, что я не буду против? Да я против того, чтобы видеть тебя! У тебя есть ровно две минуты, чтобы вывести этот табор, иначе я вызываю полицию и заявляю о незаконном проникновении в жилище!
Марина поперхнулась пряником. Димка, испугавшись крика, спрыгнул с кровати и прижался к матери, оставляя еще один грязный след на ковре.
— Ты больная? — прошипела Марина, прижимая к себе сына. — Ты истеричка! Антон, ты слышишь, как она разговаривает? При ребенке!
— Жанна, ты перегибаешь! — Антон попытался изобразить мужскую твердость, но вышло жалко. Он шагнул к ней, пытаясь взять за руки, успокоить, задавить авторитетом. — Какая полиция? Это мои гости! Ты не имеешь права…
— Я не имею права?! — Жанна отшатнулась от него, как от зачумленного. — Это ты не имеешь права! Ты здесь никто, Антон. Ты гость, который забыл, где выход. И твои «гости» превратили мой дом в свинарник за один час.
Она видела их лица. Испуганное и злобное лицо Марины, которая поняла, что халява может закончиться. Растерянное лицо Антона, который всё еще верил, что сможет усидеть на двух стульях. И лицо мальчика, который смотрел на неё как на врага.
Но ей было всё равно. Жалость умерла в тот момент, когда она увидела кроссовок на своей подушке. Осталась только брезгливость. Липкая, тяжелая брезгливость, от которой хотелось отмыться хлоркой.
— Жанночка, успокойся, выпей водички, — забормотал Антон, меняя тактику на жалобную. — Мы сейчас всё уберем. Марин, возьми тряпку, протри… Жан, ну давай без скандалов, соседи услышат. Стыдно же.
— Стыдно? — Жанна резко рассмеялась, и смех этот был коротким и лающим. — Стыдно — это когда взрослый мужик тащит в дом жены свой выводок, потому что не может снять им отель. Стыдно — это когда твоя бывшая учит меня варить суп на моей кухне. А мне не стыдно. Мне противно.
Она развернулась и пошла к выходу из спальни. В дверях она остановилась, не оборачиваясь.
— Две минуты, Антон. Время пошло. И если ты думаешь, что я шучу, то ты меня совсем не знаешь.
— Куда ты пошла? — крикнул ей вслед Антон. — Жанна, вернись! Мы не договорили! Ты не можешь нас выгнать на ночь глядя!
Жанна не ответила. Она шла на кухню. Но не за водой. В её голове созрел план, простой и жестокий, как удар хлыстом. План, который не требовал переговоров, адвокатов и долгих выяснений отношений. Она собиралась провести санитарную обработку своего жилища. И начать она решила с источника запаха.
Жанна вошла на кухню решительным шагом, не обращая внимания на Антона, который семенил следом, продолжая бормотать что-то о компромиссах и успокоительных таблетках. Её движения были четкими и скупыми, как у хирурга перед операцией. Она подошла к плите, схватила прихватки — старые, еще бабушкины, единственное, что Марина не успела осквернить своими руками, — и взялась за ручки тяжелой чугунной жаровни.
Металл был горячим, тепло пробивалось даже через плотную ткань. Жанна подняла кастрюлю. Внутри плескалось варево — жирное, пахнущее переваренным луком и чужой жизнью. Этот запах стал для неё квинтэссенцией всего того абсурда, в который превратился её вечер.
— Жанна, ты что делаешь? — голос Антона дрогнул. Он увидел её лицо — белое, с плотно сжатыми губами и абсолютно пустыми глазами.
Она не ответила. Развернувшись вместе с кастрюлей, она двинулась в коридор, прямо на них. Антон и Марина, выбежавшая из спальни с ребенком на руках, инстинктивно шарахнулись в стороны, вжимаясь в стены, словно мимо проносили радиоактивные отходы.
Жанна прошла мимо, оставляя за собой шлейф пара, и с грохотом распахнула дверь в туалет.
— Эй! Ты куда мое мясо потащила?! — взвизгнула Марина, наконец сообразив, что происходит.
Жанна подняла тяжелую жаровню над белоснежным фаянсом унитаза. На секунду она замерла, глядя в эту перламутровую бездну, а затем резко перевернула посуду.
Густая, горячая масса с хлюпаньем и плеском рухнула вниз. Брызги жирного бульона разлетелись по сторонам, заляпав ободок и кафель, куски картошки и мяса забили слив. Пар ударил в лицо, но Жанна даже не поморщилась. Она нажала кнопку смыва. Вода зашумела, пытаясь поглотить чужеродную субстанцию, но засор уже образовался, и мутная жижа начала угрожающе подниматься.
— Ты сумасшедшая! — заорала Марина, подлетая к туалету. — Ты что наделала?! Я два часа у плиты стояла! Продуктов на тысячу рублей перевела!
Антон стоял в дверном проеме, побелев как мел. Он смотрел на пустую кастрюлю в руках жены и понимал: вместе с этим супом в канализацию только что ушла его семейная жизнь.
— Убирайтесь, — сказала Жанна, не повышая голоса. Она швырнула пустую, жирную жаровню прямо на пол в коридоре. Грохот чугуна о паркет заставил ребенка заплакать в голос.
Жанна перешагнула через кастрюлю и подошла к входной двери. Щелкнули замки — один, второй, третий. Она распахнула дверь настежь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в душную, пропахшую едой квартиру, смешиваясь с ароматом скандала.
— Жанна, закрой дверь, дует! Димку продует! — Антон попытался проявить остатки хозяйской власти, но его голос сорвался на фальцет.
Жанна подошла к встроенному шкафу-купе в прихожей, где за зеркальной дверью находилась небольшая кладовка. Оттуда доносилось тяжелое, утробное дыхание и царапанье когтей по ламинату.
— Вы помните Тайсона? — спросила она, положив руку на ручку двери шкафа. — Моего ротвейлера. Я закрыла его, когда пришла, потому что он не любит чужих. Особенно он не любит, когда в его доме пахнет страхом и чужим потом.
Марина в ужасе прижала ребенка к себе, попятившись к выходу. Она видела этого пса на фотографиях — семидесяти килограммовая машина мышц и зубов.
— Ты не посмеешь, — прошептала она, но в глазах плескался животный ужас.
— У вас осталась минута, — Жанна чуть приоткрыла дверь шкафа. В щель просунулась массивная черная морда, влажный нос жадно втянул воздух. Раздался низкий, вибрирующий рык, от которого, казалось, задрожали стены. — Тайсон голоден. И он очень нервничает из-за шума. Если через минуту квартира не будет пустой, я спущу его с поводка. Я просто открою дверь и уйду на кухню.
Паника накрыла их мгновенно. Это была не театральная истерика, а настоящий, первобытный инстинкт самосохранения.
— Собирайся! Быстро! — рявкнула Марина на ребенка, хватая куртки с вешалки. Она не стала их надевать, просто сгребла в охапку всё: пуховики, шапки, детский рюкзак.
Они вылетали из квартиры пулей. Марина, таща за руку ревущего Димку, который так и не успел обуться и шлепал в носках по холодному полу подъезда, забыв свои грязные кроссовки в прихожей. Она сыпала проклятиями, называла Жанну ведьмой и психопаткой, но ноги несли её прочь быстрее, чем работал язык.
Антон задержался на пороге. Он выглядел жалко: в домашней футболке, с растрепанными волосами, с ключами от машины в одной руке и ботинком в другой. Он смотрел на Жанну, пытаясь найти в её лице хоть каплю того тепла, которое было еще утром. Но там была только ледяная пустыня.
— Жан, ну как же так? — пролепетал он. — Куда я сейчас? Ночь же… Это и мой дом тоже.
— Это никогда не был твой дом, Антон, — Жанна с силой толкнула его в грудь, выбивая за порог, на лестничную площадку. — Ты был здесь просто пассажиром. А теперь твой билет аннулирован. Езжай к маме. Или в отель. Или в ту квартиру с ремонтом. Мне плевать.
Она увидела, как его лицо исказилось злобой — маска добряка слетела, обнажив мелкую, трусливую натуру.
— Да пошла ты! — выплюнул он, пытаясь натянуть ботинок на ходу. — Оставайся со своей собакой, сука! Ты одна сдохнешь в этой квартире!
— Зато в чистой, — ответила Жанна.
Она захлопнула тяжелую металлическую дверь прямо перед его носом. Лязгнул засов. Затем второй. Она провернула ключ на два оборота, чувствуя, как с каждым щелчком механизма отсекает от себя кусок прошлой жизни.
За дверью слышалась возня, удаляющиеся шаги, визгливый голос Марины, отчитывающей Антона, плач ребенка и звук вызываемого лифта. Потом всё стихло.
Жанна прислонилась спиной к холодной двери и сползла вниз, сев на корточки. Из кладовки донеслось скуление. Она протянула руку и открыла шкаф. Тайсон вышел, цокая когтями, ткнулся мокрым носом ей в щеку и тяжело вздохнул, словно понимая всё без слов.
В квартире стояла тишина. Пахло разлитым супом, чужими духами и бедой. На полу валялась перевернутая чугунная жаровня, как памятник погибшему браку. Жанна погладила собаку по мощной шее и впервые за вечер почувствовала, как её отпускает. Завтра будет клининг. Завтра будет смена замков. Завтра будет заявление на развод. Но это будет завтра. А сегодня она просто посидит здесь, на полу, в своей собственной, отвоеванной квартире, и будет наслаждаться тем, что в ней больше нет никого лишнего…
