— Как же я устала…
Ключ в замке повернулся с противным, сухим скрежетом, словно металл сопротивлялся тому, чтобы пускать хозяйку в собственную квартиру. Ольга толкнула дверь плечом, привычно ожидая ощутить запах ужина или услышать бубнеж телевизора, но её встретила тишина. Не та уютная тишина, когда дома все спят, а вакуумная, мертвая тишина заброшенного помещения. Воздух казался спертым, будто кто-то выкачал из квартиры всю жизнь.
Ольга скинула туфли, и каблук одной из них гулко ударился о плитку. Этот звук разлетелся по коридору слишком громким эхом. Взгляд автоматически скользнул в сторону застекленного балкона, дверь на который была распахнута настежь. Сквозняк шевелил тюль, и ткань вздувалась, как парус тонущего корабля.
Там, в углу, где последние два года стоял её горный велосипед — её гордость, её способ сбегать от городской суеты, — зияла пустота. На линолеуме остался лишь пыльный контур колес и несколько грязных следов от кроссовок сорок третьего размера.
Сердце ухнуло куда-то в желудок. Паника, холодная и липкая, мгновенно проступила испариной на спине. Она метнулась в спальню, уже зная, что увидит, но надеясь на ошибку, на глупую шутку, на галлюцинацию.
Максим сидел на полу, прислонившись спиной к кровати. Его лицо было серым, землистым, а глаза бегали из стороны в сторону, не в силах сфокусироваться ни на чем, кроме экрана смартфона, зажатого в потных ладонях. Рядом с ним, на ковролине, валялась её шкатулка. Та самая, из карельской березы. Крышка была откинута, розовая бархатная подкладка выпотрошена.
— Ты продал мой велосипед и золотые серьги, чтобы отыграться на ставках, потому что был уверен, что в этот раз точно повезёт? Максим, это были подарки моих родителей! Ты вынес из дома всё ценное ради своей болезни!
Она стояла над ним, чувствуя, как дрожат колени, пока муж, ползая в ногах и пытаясь ухватить её за подол юбки, клялся, что всё вернет с процентами уже завтра, надо только занять еще немного.
— Оленька, тихо, тихо, не кричи, соседи услышат, — зашептал он, и от его заискивающего тона её затошнило. — Ты не понимаешь схемы. Это не продажа, это временный актив. Я всё продумал. Сегодня «Ливерпуль» играет с аутсайдерами. Там коэффициент верный, понимаешь? Железобетон! Я просто взял вещи в оборот. Завтра утром, клянусь здоровьем матери, я выкуплю всё обратно. Ты даже не заметишь, что их не было. А сверху у нас будет пятьдесят тысяч! Пятьдесят кусков, Оль! Купим тебе сапоги, о которых ты мечтала.
Ольга отшатнулась от него, как от прокаженного. Она смотрела на человека, с которым делила постель пять лет, и не узнавала его. Это был не Максим. Это было существо, одержимое бесами азарта. Его зрачки были расширены, на лбу билась жилка, а руки тряслись так, словно его подключили к оголенному проводу.
— Сапоги? — переспросила она, чувствуя, как внутри закипает ледяная ярость. — Ты украл память о моем отце ради призрачных сапог? Максим, ты вынес серьги, которые папа подарил мне на тридцатилетие за месяц до смерти. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Это не просто золото, это…
— Да что ты заладила про память! — вдруг рявкнул он, резко меняя тон с просительного на агрессивный. Он вскочил на ноги, едва не выронив телефон. — Память в голове должна быть, а не в побрякушках! Лежат годами, пыль собирают. А у нас долги по коммуналке! У нас кредит за машину висит! Я пытаюсь семью вытянуть, кручусь как уж на сковородке, ищу варианты, а ты только и можешь, что ныть!
Он начал ходить по комнате — три шага к окну, три шага к двери. Его движения были рваными, дерганными. Он напоминал загнанного зверя, который готов укусить любого, кто встанет между ним и выходом из клетки.
— Ты называешь воровство у собственной жены «вариантами»? — Ольга прижалась спиной к дверному косяку, словно искала опору. Мир вокруг неё рушился. Привычные стены квартиры, обои, которые они клеили вместе, теперь казались декорацией к дурному спектаклю. — Кому ты сдал велик? В ломбард на углу?
— Нет, в ломбарде документы нужны, паспорт, волокита, — отмахнулся Максим, не отрывая взгляда от экрана телефона, где мерцали какие-то графики. — Я Сеньке отдал, он перекуп. Он сразу наличкой дал. Нормально дал, кстати. Не как эти барыги официальные.
— Ты продал велосипед за тридцать тысяч перекупу? Велосипед, который стоит восемьдесят? — Ольга почувствовала, как к горлу подкатывает ком. — И серьги? Кому ушли серьги? Тоже Сеньке?
— Да какая разница кому! — взревел Максим, и его лицо пошло красными пятнами. — Главное, что деньги уже в игре! Ставка сделана, Оля! Назад хода нет! Сейчас идет двадцатая минута матча, наши прессуют, гол назревает. Ты должна меня поддержать! Твоя нервозность передается мне, а от меня — в космос, сбивает фарт! Заткнись и дай мне досмотреть!
Он плюхнулся обратно на пол, скрестив ноги по-турецки, и уткнулся носом в экран. Для него Ольги больше не существовало. Существовали только одиннадцать мужиков в цветных майках, бегающих по зеленому полю где-то за тысячи километров отсюда, и цифры на банковском счете, которые должны были чудесным образом умножиться.
Ольга смотрела на его сутулую спину, на просвечивающую лысину на макушке, и вдруг поняла страшную вещь. Он не видит проблемы. В его искаженной реальности он — герой, предприниматель, рисковый парень, который вот-вот сорвет куш. А она — досадная помеха, скучная баба, которая мешает ему стать миллионером.
Шкатулка на полу выглядела как маленький гроб. Гроб, в котором похоронили их брак.
— Покажи мне ставку, — потребовала Ольга ледяным тоном. — Если ты такой уверенный инвестор, покажи мне, куда ушли деньги от маминых сережек.
Максим дернул плечом, но телефон не показал.
— Не лезь под руку, сказал же! — огрызнулся он. — Сглазишь!
— Показывай! — Ольга шагнула к нему и вырвала телефон из рук.
Максим взвизгнул, как свинья на бойне, и бросился на неё, пытаясь отобрать гаджет, но она успела отскочить к окну. На экране горело приложение букмекерской конторы. Баланс был ноль. Вся сумма — деньги за велосипед, за серьги, за всё, что он успел вынести, — висела на одной-единственной ставке. «Тотал больше 3.5».
— Ты поставил всё на то, что будет забито четыре гола? — тихо спросила она, поднимая на него глаза. — Максим, ты больной. Ты окончательно, бесповоротно больной.
— Это статистика! — орал он, прыгая вокруг неё и пытаясь выхватить телефон, не касаясь её руками, словно боясь обжечься. — Они всегда много забивают! Верни телефон! Мне нужно следить за кэшаутом! Если что, я успею вывести часть! Отдай!
Ольга видела перед собой не мужа. Она видела наркомана, у которого отбирают шприц. Вся его «забота о семье», все его слова о «сюрпризах» и «сапогах» были дешевой ширмой. Ему нужен был только дофамин. Только этот момент, когда цифры скачут, а сердце замирает. Ради этого момента он продал бы не только велосипед. Он продал бы и её саму, если бы на неё принимали ставки.
— Не отдам, — сказала она, и в её голосе зазвенела сталь. — Этот телефон куплен на мои деньги. Как и всё в этом доме.
— Ты не имеешь права! — Максим задохнулся от возмущения, его лицо исказила гримаса ненависти. — Это моя личная вещь! Это вмешательство!
— А кража моих серег — это не вмешательство? — парировала она.
Ольга сжала телефон так, что побелели костяшки пальцев. Она еще не знала, что сделает в следующую секунду, но точно знала одно: этот вечер станет последним в их совместной жизни. Точка невозврата была пройдена не сейчас, а тогда, когда он молча, крадучись, выносил из дома велосипед, пока она была на работе. Он предал её задолго до того, как открыл рот.
— Отдай, или я за себя не отвечаю! — прошипел Максим, делая выпад в её сторону. Его лицо исказилось настолько, что стало похоже на маску античной трагедии, только вместо величия в ней читалась жалкая, животная похоть. Похоть к игре.
Ольга отступила на шаг назад, крепко сжимая телефон. Гладкий корпус гаджета был теплым, почти горячим от его потных рук и перегрева процессора.
— Ты не отвечаешь за себя уже давно, Максим, — ответила она голосом, в котором звенела сталь. — Ты перестал отвечать за себя в тот момент, когда решил, что память о моих родителях конвертируется в валюту для твоих букмекеров. Скажи мне, как это было?
Она смотрела на него в упор, не моргая. Ей вдруг стало жизненно необходимо узнать детали. Не для того, чтобы понять, а чтобы окончательно убить в себе остатки надежды.
— Что «как»? — он замер, тяжело дыша, его глаза бегали по её руке, сжимающей его «сокровище».
— Как ты это сделал? Ты вошел в спальню, пока я была на работе? Или ты приметил всё еще вчера вечером? Ты смотрел на меня, когда я снимала серьги перед сном, и уже считал, сколько за них дадут? Ты целовал меня утром, а в голове уже прокладывал маршрут к скупщику?
— Не неси чушь! — взвизгнул Максим, взмахнув руками. — Какая разница, как?! Это просто вещи! Куски металла! Ты делаешь из этого трагедию Шекспира, а я решаю финансовые вопросы! Ты хоть знаешь, какой там коэффициент? Там четыре и два! Четыре и два, Оля! Это значит, что если бы ты не стояла сейчас с этим постным лицом, а дала мне досмотреть, мы бы к вечеру закрыли долг за кредитку!
— Мы бы ничего не закрыли, — отрезала она. — Ты бы поставил снова. И снова. Пока не проиграл бы и эти «выигранные» деньги, и телевизор, и, наверное, меня, если бы нашел такого идиота, который бы меня купил.
— Ты дура! — заорал он, срываясь на фальцет. — Ты ограниченная, серая мышь! Тебе нравится жить в этом болоте, считать копейки от зарплаты до зарплаты, трястись над каждой скидкой в «Пятерочке»! А я хочу жить! Я хочу дышать! Ставки — это не болезнь, это социальный лифт, пойми ты своей пустой головой! Один раз повезет — и мы в дамках! Один раз!
Максим ударил кулаком по стене. Штукатурка жалобно хрустнула, по обоям поползла едва заметная трещина. Он не почувствовал боли, адреналин глушил всё.
— Я изучил статистику, — продолжал он, захлебываясь словами, пытаясь заговорить её, задавить своим безумным напором. — Этот клуб проигрывает на выезде в восьмидесяти процентах случаев, когда идет дождь. А там, в Ливерпуле, сейчас ливень! Я смотрел прогноз! Это математика, Оля! Это наука! Я не просто тыкаю пальцем в небо, я аналитик! А ты украла мой инструмент! Отдай телефон, там сейчас может быть кэшаут! Можно забрать деньги до конца матча, если счет скользкий! Отдай, сука, мы потеряем всё!
Слово «сука» прозвучало буднично, как «доброе утро». Ольга даже не вздрогнула. Наоборот, это оскорбление подействовало на неё отрезвляюще. Она увидела перед собой не мужа, а паразита, который присосался к её жизни и теперь злится, что донор сопротивляется.
— Аналитик, — повторила она с брезгливостью. — Ты не аналитик, Максим. Ты наркоман. Ты продал мой велосипед не потому, что там дождь в Ливерпуле. А потому что у тебя ломка. Ты не мог пережить этот день без дозы азарта.
Она взглянула на экран телефона. Там всё еще светилось приложение. Счет был 0:0. И шла уже сороковая минута.
— Ну что? — спросил он жадно, вытягивая шею. — Забили? Кто ведет? Скажи мне! Не мучай!
— Никто не забил, — равнодушно бросила Ольга. — Нули на табло. Твои «верняки» не работают, Максим. Твои четыре гола — это фантастика. Ты просто подарил деньги скупщику и букмекеру. Ты подарил им папины серьги. Просто так. Ни за что.
Лицо Максима побледнело, став похожим на старую бумагу.
— Не может быть, — прошептал он. — Там должно быть пробитие тотала. Они обязаны забивать. Это договорняк, я читал на форуме… Там инсайд был…
Он вдруг упал на колени. Не театрально, а тяжело, мешком, словно у него перерезали сухожилия.
— Оля, дай посмотреть, — заскулил он, и в этом звуке не осталось ничего человеческого. — Дай мне хотя бы перестраховаться. Я возьму кредит, быстрый займ, перекрою ставку на «ничью». Я спасу деньги! Я знаю, где взять, мне одобрят за пять минут, только дай телефон! Умоляю! Я всё верну, клянусь мамой, клянусь нашей свадьбой!
— Нашей свадьбой ты уже поклялся, когда выносил велосипед, — Ольга смотрела на него сверху вниз, и ей казалось, что она смотрит в канализационный люк. Там было темно, грязно и пахло безысходностью. — И мамой ты клялся в прошлом месяце, когда проиграл аванс. У тебя не осталось святынь, Максим. Ты пустой. Внутри тебя только цифры и коэффициенты.
Он пополз к ней на коленях, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.
— Ты не понимаешь! Это был последний шанс! Если эта ставка не сыграет, мне конец! Я занял у людей… у серьезных людей… Я обещал отдать сегодня вечером! Оля, они меня убьют! Отдай телефон, мне надо мониторить ситуацию! Мне надо…
— Тебе надо лечиться, — перебила она его. — Но мы оба знаем, что ты не будешь. Ты выберешь легкий путь. Врать, воровать, унижаться.
Она развернулась и пошла на кухню. Ей вдруг стало тесно в одной комнате с этим существом. Ей нужно было пространство, где не воняло его ложью.
— Куда ты пошла?! — заорал он ей в спину, вскакивая с колен. Страх перед «серьезными людьми» и потеря ставки снова превратился в агрессию. — Стоять! Это мой телефон! Это моя жизнь! Ты не имеешь права распоряжаться моими деньгами!
Максим рванул за ней. Он вбежал в кухню в тот момент, когда Ольга остановилась у обеденного стола. Она держала телефон двумя пальцами за уголок, словно грязную салфетку. На экране всплыло уведомление: «Гол! 1:0».
— Гол! — взревел Максим, увидев краем глаза зеленый отблеск. — Я знал! Я знал! Отдай! Сейчас попрет! Сейчас они раскроются!
Он бросился к ней, протягивая руки, готовый вырвать, ударить, сделать что угодно ради этого куска пластика и стекла, который связывал его с иллюзорным миром богатства.
Но Ольга не шелохнулась. В её глазах застыло ледяное спокойствие палача, который уже занес топор и не собирается останавливаться. Она видела не радость мужа, а его безумие. Этот «гол» был не спасением. Это был очередной крючок, который затащит его еще глубже, и он потащит её за собой на дно, где нет ни велосипедов, ни сережек, ни совести.
— Это не твоя жизнь, Максим, — тихо сказала она. — Это смерть. И я не хочу в ней участвовать.
Она перехватила телефон поудобнее, всей ладонью. Максим замер в полушаге, словно наткнулся на невидимую стену. Он прочитал в её позе приговор. Его глаза расширились от ужаса, но не за отношения, не за семью, а за этот маленький светящийся прямоугольник, в котором была заключена вся его жалкая вселенная.
— Не смей, — прошептал Максим. Его голос дрожал, балансируя на грани истерического срыва. Он замер в неестественной позе, вытянув шею, напоминая стервятника, который боится, что добычу утащат прямо из-под носа. — Оля, это айфон последней модели. Он стоит сто тысяч. Ты же не дура. Ты не станешь ломать сто тысяч рублей из-за своих принципов.
— Сто тысяч? — переспросила Ольга. Её голос был пугающе ровным, лишенным каких-либо эмоций. Она взвешивала гаджет на ладони, словно камень. — А во сколько ты оценил велосипед? В тридцать? А серьги? В двадцать? Этот телефон куплен на общие деньги, Максим. Но теперь он стал слишком дорогим. Он стоит нам жизни. Он стоит нам семьи.
— Отдай по-хорошему! — вдруг рявкнул он, делая резкий выпад вперед. В его глазах больше не было мольбы, только животная ярость наркомана, у которого отбирают шприц. — Мне нужно сделать кэшаут! Там гол забили! Коэффициент падает! Я могу забрать сейчас свои, хотя бы свои! Ты не понимаешь, дура, там мои деньги горят!
Ольга не отшатнулась. Наоборот, она сделала полшага навстречу, к массивному дубовому столу, который достался ей от бабушки. Этот стол пережил семейные праздники, поминки, тихие ужины. Теперь ему предстояло пережить казнь.
— Денег нет, Максим. Ты их уже проиграл, — произнесла она, глядя ему прямо в расширенные зрачки. — Ты проиграл их в тот момент, когда решил, что имеешь право распоряжаться чужим.
— Сука! — взревел он, бросаясь к ней, чтобы выкрутить руки.
Но он не успел.
Ольга с размаху, вложив в это движение всю боль, всё унижение последних суток, всю ненависть к этому черному прямоугольнику, который заменил ей мужа, опустила руку.
Звук удара был коротким, сухим и страшным. Угол стола встретился с дорогим стеклом. Раздался тошнотворный хруст, похожий на звук ломающейся кости. Ольга не остановилась. Она ударила еще раз. И еще. Телефон превратился в крошево из пластика, металла и стеклянной пыли. Экран, который только что показывал зеленые цифры надежды, погас навсегда, покрывшись паутиной смерти.
Осколки брызнули на пол, застучав по плитке как град.
В кухне повисла тишина. Тяжелая, ватная тишина, в которой было слышно только сиплое, прерывистое дыхание Максима. Он замер, глядя на то, что осталось от его связи с миром азарта. Его руки бессильно повисли вдоль тела, рот приоткрылся.
— Ты… — выдохнул он, и голос его сорвался на сип. — Ты что наделала?
Максим рухнул на колени прямо перед столом. Он не смотрел на Ольгу. Он смотрел на искореженный кусок металла. Дрожащими пальцами он потянулся к обломкам, пытаясь собрать их, словно пазл, который еще можно склеить. Он нажал на кнопку включения, потом еще раз, и еще. Черный экран оставался мертвым.
— Он не включается… — пробормотал он, и в его тоне звучал настоящий, неподдельный ужас. Не ужас от того, что он вор. Не ужас от того, что жена смотрит на него с презрением. А ужас ребенка, у которого сломалась любимая игрушка. — Оля, он не включается! Там же приложение… Там пароли… Я их не помню… Как я теперь зайду? Как я проверю счет?
Он поднял на неё глаза, полные слез. Это были слезы искреннего горя.
— Ты убила мою удачу, — прошептал он. — Ты всё испортила. Мы могли бы быть богатыми. Завтра. Уже завтра.
Ольга смотрела на него сверху вниз, чувствуя, как внутри неё разливается ледяная пустыня. Жалости не было. Было только огромное, всепоглощающее утомление. Она видела перед собой не мужчину, не партнера, а жалкое, сломленное существо, которое ползает по полу среди грязных крошек и осколков, оплакивая не потерю доверия, а потерю доступа к букмекерской конторе.
— Встань, — сказала она сухо. — Не унижайся. Ты уже всё проиграл. Меня ты тоже проиграл.
— Да пошла ты! — вдруг заорал он, вскакивая на ноги. Его лицо перекосило от злобы. Слезы высохли, уступив место агрессии. — Ты, святоша! Правильная, да? Вещи тебе жалко? Тряпки? Железки? А человека тебе не жалко? Я же для нас старался! Я хотел как лучше! А ты… ты просто завистливая стерва, которая не может пережить, что у мужа есть увлечение!
Он схватил со стола остатки телефона и швырнул их в стену. Пластиковый корпус отскочил и с грохотом упал возле холодильника.
— Это тебе на память! — прохрипел он, брызгая слюной. — Вещей твоих я собирать не буду — у тебя их нет, ты всё, наверное, уже заложил в ломбард, пока я спала! Ой, прости, это же я про тебя должен сказать! Это ты меня обокрала! Ты украла у меня шанс! Этот выигрыш перекрыл бы всё! Ты понимаешь, сколько там было?!
— Там было ноль, Максим, — спокойно ответила Ольга. — Там всегда ноль. Даже если бы ты выиграл миллион, ты бы принес его обратно на следующий день. Ты — черная дыра.
— Заткнись! — он замахнулся на неё, но ударить не решился. Его кулак завис в воздухе, дрожа от напряжения. — Не смей меня учить! Ты никто! Ты пустое место! Если бы не я, ты бы сгнила в этой квартире со своим велосипедом!
Ольга даже не моргнула. Она стояла прямо, скрестив руки на груди, защищаясь этим жестом от потоков грязи, которые лились из его рта.
— Просто уйди, — произнесла она тихо, но каждое слово падало, как камень. — Иначе я вызову полицию и напишу заявление о краже. Я не шучу, Максим. У меня есть чеки на велосипед. У меня есть фото сережек. И у меня есть свидетель — соседка видела, как ты выкатывал велик. Я специально спросила, пока поднималась.
Упоминание полиции подействовало на него как ушат ледяной воды. Он знал, что у него уже есть условный срок за пьяную драку три года назад. Любое заявление, любой привод — и условный превратится в реальный. Страх перед тюрьмой оказался сильнее ярости.
Максим отступил на шаг, тяжело дыша. Его взгляд метался по кухне, ища, за что зацепиться, чем еще уколоть, как оправдать свою низость. Но аргументов не было. Был только разбитый телефон на полу и пустая, холодная решимость в глазах женщины, которую он когда-то называл любимой.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, пятясь к выходу из кухни. — Ты приползешь ко мне. Когда я поднимусь, когда я отыграюсь… Ты будешь умолять меня вернуться. Но я не посмотрю на тебя. Слышишь? Ты для меня умерла.
— Взаимно, — бросила Ольга.
Он вылетел в коридор, спотыкаясь о разбросанную обувь. Слышно было, как он мечется по прихожей, хватая свою куртку. Он не стал надевать ботинки, сунул ноги в кроссовки, сминая задники. Ему нужно было бежать. Бежать не от неё, а от осознания того, что только что произошло. Ему нужно было найти способ узнать счет матча. Ему нужно было найти новый телефон. Новую дозу.
Ольга стояла на кухне, слушая, как он возится у двери. Она не плакала. Слёзы закончились. Внутри была звенящая пустота, выжженное поле после пожара. Она смотрела на осколки стекла на полу, в которых отражался тусклый свет кухонной лампы, и думала о том, что это, наверное, самая дорогая цена, которую она когда-либо платила за свободу.
Хлопнула входная дверь. Стены квартиры слегка дрогнули, словно выдыхая накопившееся напряжение.
Всё закончилось. Или только начиналось. Ольга не знала. Она знала только одно: в её доме больше не будет ставок.
Тяжёлая металлическая дверь захлопнулась с грохотом, похожим на выстрел, отсекая Максима от его прошлой жизни. Звук эхом прокатился по бетонному колодцу подъезда, вспугнув кошку, спавшую на батарее между этажами. Максим остался стоять на грязной площадке, глядя на облупившуюся краску дверного косяка. В нос ударил запах старых окурков и сырости — запах, который теперь станет его постоянным спутником.
Первые секунды он просто стоял, оглушённый собственной яростью и адреналином. В висках стучало: «1:0, 1:0, 1:0». Мысль о том, что где-то там, в недосягаемом теперь виртуальном пространстве, его ставка может сыграть, сводила с ума сильнее, чем факт потери семьи. Он похлопал по карманам джинсов — пусто. Ни ключей, ни кошелька, ни сигарет. Только фантомная вибрация телефона, которого больше не существовало.
Реальность навалилась на него удушливой волной. Он понял, что стоит в одних джинсах и тонкой ветровке, накинутой на футболку, а на улице ноябрь. Но холод пугал меньше, чем отсутствие доступа к счету.
— Оля! — заорал он, ударив кулаком в железное полотно двери. Боль прошила костяшки, но он ударил снова, еще сильнее. — Оля, открой! Я забыл ключи! Открой, сука, там мои вещи!
За дверью было тихо. Та самая плотная, ватная тишина, которая бывает, когда человек по ту сторону стоит вплотную к глазку и смотрит, даже не дыша.
Максим прижался лбом к холодному металлу. Его начало трясти — то ли от отходняка, то ли от бешенства.
— Слышишь меня?! — заорал он, срывая голос. — Ты не имеешь права! Это моя квартира тоже! Я прописан здесь! Отдай мне хотя бы симку! Сим-карту отдай, тварь! Там доступ к аккаунту! Если я сейчас не выведу деньги, они сгорят! Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты сжигаешь наши деньги!
В квартире Ольга стояла в коридоре, сжимая в руке веник. Её сердце билось ровно, медленно, как метроном. Она слышала его крики, слышала, как он пинает дверь ногой, слышала, как открылась дверь у соседей сверху — любопытная баба Валя наверняка уже грела уши. Но Ольге было всё равно. Стыд исчез. Осталась только брезгливая необходимость закончить уборку.
Она вернулась на кухню. На полу, среди осколков стекла и пластика, лежал маленький прямоугольник сим-карты. Тот самый «ключ» к его безумию, который он сейчас вымаливал. Ольга наклонилась, подняла чип. Он был целым.
— Отдай симку! — донеслось из подъезда, глухо, как из подвала. — Я уйду! Клянусь, я уйду, только верни мне доступ! Там же авторизация по номеру! Оля, не будь скотиной!
Ольга подошла к мусорному ведру. Она не испытывала мстительного торжества. Это было бы слишком сильным чувством для человека, которого она вычеркнула из жизни пять минут назад. Она чувствовала себя санитаром, утилизирующим биологические отходы. Щелчок — и сим-карта переломилась пополам. Еще один щелчок — и пластик превратился в четыре бесполезных куска.
Она сгребла осколки телефона в совок, высыпала их в мусорный пакет. Туда же полетели обломки сим-карты. Затем она пошла в спальню.
Движения её были быстрыми и точными, лишенными суеты. Она открыла шкаф, вытащила с полки стопку его футболок, джинсы, пару свитеров. Всё это полетело в большой черный пакет для строительного мусора. Она не складывала вещи аккуратно, она их трамбовала. Носки, трусы, ремень — всё в одну кучу. Это больше не были вещи мужа. Это был хлам, занимающий полезную площадь.
В дверь снова ударили, на этот раз ногой.
— Я сейчас ментов вызову, ты, идиотка! — орал Максим. — Ты меня ограбила! Ты удерживаешь моё имущество!
Ольга усмехнулась. Ментов. Он боялся их как огня, но страх потерять выигрыш перевешивал инстинкт самосохранения.
Она завязала пакет тугим узлом, прошла в прихожую и щелкнула замком.
Максим за дверью мгновенно затих. Он услышал поворот ключа. Надежда вспыхнула в нем ярким, болезненным пламенем. Он отступил на шаг, готовый ворваться внутрь, готовый снова врать, умолять, обещать, лишь бы добраться до компьютера или планшета.
Дверь распахнулась. Но не полностью. На пороге возникла Ольга. В её руках был черный мешок.
— Оля, ну слава богу, — начал Максим, растягивая губы в заискивающей улыбке, которая на его перекошенном лице выглядела как гримаса инсультника. — Слушай, я погорячился. Давай мы просто…
— На, — коротко бросила она и швырнула пакет ему в грудь.
Максим рефлекторно поймал мешок. Он был тяжелым и неудобным.
— Что это? — растерянно спросил он. — Где телефон? Где симка? Оля, мне не нужны тряпки! Мне нужен телефон!
— Телефона нет. Симки нет. Тебя здесь тоже больше нет, — отчеканила она. Её глаза были сухими и прозрачными, как лед. В них не было дна. — Уходи, Максим. Иначе я выполню обещание про заявление. И про велосипед, и про серьги, и про те деньги, которые ты украл у моей мамы из сумки полгода назад. Я всё знаю. Я просто молчала. Дура была.
Максим замер. Упоминание о краже у тещи ударило его под дых. Он думал, что тогда пронесло, что они решили, будто сами потеряли.
— Ты не докажешь, — просипел он, но уверенности в голосе уже не было.
— Мне не надо доказывать. Мне достаточно написать. А с твоей биографией тебе и доказывать ничего не придется.
Ольга взялась за ручку двери, собираясь захлопнуть её окончательно.
— Стой! — Максим сунул ногу в проем, блокируя дверь грязным кроссовком. — Ты не можешь вот так меня выкинуть! Куда я пойду? Ночь на дворе! У меня ни копейки! Дай хотя бы тысячу! На хостел! Оля, будь человеком!
— Человеком? — она посмотрела на его кроссовок, потом перевела взгляд на его лицо. — Человек не продает память об умерших ради рулетки. Ты просил быть жесткой? Получай. Ты хотел риска? Вот он, твой самый большой проигрыш. Ты поставил на кон семью и проиграл всухую.
Она с силой толкнула дверь. Тяжелое железное полотно ударило его по ноге. Максим взвыл от боли и отдернул конечность. Дверь захлопнулась. Следом раздался сухой, окончательный звук поворачиваемого ригеля. Один оборот. Второй. Третий.
— Оля! — заорал он, бросаясь на дверь всем телом. — Открой! Я тебя убью! Слышишь?! Я сожгу эту квартиру!
Но он знал, что не сожжет. И не убьет. Он был трусом, способным только на мелкое, крысиное воровство у своих.
Из соседней квартиры высунулся мужик в майке-алкоголичке — сосед дядя Витя, бывший десантник.
— Слышь, сосед, — прогудел он басом. — Ты чего разорался? Время видел? Вали отсюда, пока я тебя с лестницы не спустил. Ольгу не трожь, она баба хорошая, а ты, я смотрю, совсем берега попутал.
Максим оглянулся. Дядя Витя был огромным, и в его руке недвусмысленно покачивалась монтировка. Аргумент был весомый.
Максим сплюнул на пол, прямо под дверь своей бывшей квартиры.
— Подавитесь вы все, — прошипел он. — Уроды. Нищеброды. Я еще поднимусь. Вы все ко мне приползете.
Он подхватил черный мешок с вещами, закинул его на плечо, как Санта-Клаус из ночного кошмара, и побрел вниз по лестнице. Каждый шаг отдавался болью в ушибленной ноге.
Выйдя из подъезда, он окунулся в сырую, промозглую темноту осенней ночи. Ветер тут же забрался под тонкую куртку. Фонарь у подъезда моргал, словно насмехаясь над ним. Максим остановился на тротуаре, оглядываясь по сторонам. Окна его квартиры — на третьем этаже — уже погасли. Ольга выключила свет. Для неё спектакль был окончен. Занавес опущен.
Максим стоял посреди пустого двора. В кармане ни копейки. В руках мешок с ношеными вещами. А в голове — только одна свербящая, сводящая с ума мысль: как там сыграл «Манчестер»? Если они выиграли, если ставка зашла, а он не смог её забрать… эта мысль причиняла физическую боль, страшнее холода и голода.
Он побрел в сторону проспекта, туда, где горели яркие, ядовито-неоновые вывески круглосуточных магазинов и ломбардов. Он шел, глядя под ноги, и уже прикидывал, сколько дадут за джинсы и почти новую зимнюю куртку, которая лежала в пакете. Если повезет, хватит на минимальную ставку. А там — экспресс. Верняк. Железобетон. Надо только отыграться.
Он растворился в ночи, превратившись в еще одну серую тень большого города, тень, у которой нет ни дома, ни имени, ни прошлого, а есть только вечный, неутолимый голод игры…
