— Леночка, а ты в свой салат грецкие орехи добавила? А то у меня на них, знаешь, такая реакция бывает…
Голос Светланы был тягучим и ленивым, как расплавленная на солнце карамель. Она сидела за столом в мамином любимом кресле, том, что с высокой резной спинкой, и лениво ковыряла вилкой в тарелке, не притрагиваясь к еде. Её ярко-алые, неестественно длинные ногти хищно поблескивали в свете люстры. Лена замерла с куском курицы на вилке. Всего полгода прошло. Полгода с тех пор, как не стало матери, а это место, этот дом, уже стал чужим.
— Нет, там кедровые, — ровно ответила Лена, не поднимая глаз.
— Ах, кедровые… Ну, тогда ладно, — Светлана отложила вилку с видом мученицы, которой предложили отведать яда.
— Светочка, не ешь! Зачем рисковать? — тут же засуетился отец, Николай Петрович. Он вскочил так резво, словно его ударило током. — Я сейчас тебе твой принесу, с авокадо, как ты любишь. Я же специально для тебя делал!
Он бросился на кухню, и Лена услышала, как там загремели дверцы холодильника. Отец, который при матери не мог найти в холодильнике кастрюлю с супом, теперь порхал по кухне, как опытный шеф-повар, угождающий капризной клиентке. Лена обвела взглядом комнату. Исчезла мамина вышивка со стены, а на её месте висела аляповатая картина с какими-то абстрактными кляксами. Исчезли семейные фотографии с пианино, зато появилась огромная безвкусная ваза, наполненная искусственными орхидеями. Всё кричало о новой хозяйке, о её вкусе, о её власти. Власть эта ощущалась даже в том, как Светлана небрежно положила на скатерть свой телефон последней модели и как на её тонком запястье поблёскивал новый золотой браслет — Лена знала толк в украшениях и мысленно оценила его стоимость в две отцовские пенсии.
Николай Петрович вернулся с тарелкой, на которой сиротливо ютились несколько ломтиков авокадо и креветки. Он поставил её перед Светланой с таким благоговением, будто это было подношение богине.
— Вот, мой лучик, кушай. Всё, как ты просила.
— Спасибо, Коленька, — Светлана одарила его снисходительной улыбкой и всё-таки взяла вилку. Она съела одну креветку и снова отложила прибор. — Что-то аппетита нет. Наверное, погода. Да и вообще, устала я от этой серости. Мы с тобой, кстати, так и не решили, куда полетим в следующем месяце. Я смотрела Мальдивы, там сейчас прекрасный сезон.
Лена почувствовала, как внутри всё сжалось в ледяной комок. Мама всю жизнь мечтала съездить на море. Не на Мальдивы, нет. Просто на море. В Крым, в Анапу, куда угодно. Но всегда не хватало то денег, то времени. То дачу надо было строить, то Лене на учёбу откладывать.
— Мальдивы — это хорошо, — отец сиял. Он сел на своё место и влюблённо посмотрел на Светлану. — Отдохнуть надо, развеяться. Последний год был таким тяжёлым.
От этих слов Лену буквально замутило. Тяжёлым? Он называет тяжёлым год, когда его жена угасала от болезни, а он уже, видимо, присматривал себе «утешение»?
— Маме бы понравилось на Мальдивах, — тихо, но отчётливо произнесла Лена. Это не было вопросом. Это было утверждение.
Отец вздрогнул, улыбка сползла с его лица. Он бросил на дочь злой, колючий взгляд.
— Лена, не начинай. Прошлое в прошлом. Надо жить дальше. Я нашёл своё счастье, и ты, как дочь, должна бы за меня порадоваться.
Светлана демонстративно зевнула, прикрыв рот ладошкой с алыми когтями. Ей было откровенно скучно. Этот разговор её не касался. Её касались только Мальдивы, новые браслеты и цвет будущего автомобиля. Она была здесь и сейчас, а всё, что было до неё, являлось лишь досадным недоразумением, о котором не стоит и вспоминать.
Лена положила вилку и нож на тарелку. Ужин был окончен. Игра в любящую семью, которую так старательно пытался разыграть отец, провалилась с оглушительным треском. — Мне пора, — она встала из-за стола. — У меня дети одни дома.
— Уже уходишь? — в голосе отца прозвучало неприкрытое облегчение. — Ну, как знаешь. Звони.
Она не ответила. Молча пошла в коридор, надела пальто, взяла сумку. Из комнаты доносился приторный голос Светланы, которая уже снова обсуждала преимущества того или иного курорта. Отец ей что-то отвечал, и в его голосе снова появились те заискивающие, восторженные нотки. Лена вышла на лестничную клетку, и запах чужих духов, смешанный с запахом предательства, наконец, перестал душить её. Она знала, что больше никогда не переступит порог этого дома по своей воле.
Улица встретила Лену порывом холодного, сырого ветра. Дела в центре города закончились быстрее, чем она ожидала, и теперь, пробираясь к своей машине, она думала лишь о том, как скорее оказаться дома, с детьми, в тепле своей привычной жизни. И в этот момент она увидела его — отцовский «Рено», такой же серый и неприметный, как и десятки других в этом потоке, но для неё узнаваемый безошибочно. Он стоял, приткнувшись к тротуару, у здания с обшарпанным фасадом. Над тяжелой металлической дверью висела короткая, как выстрел, вывеска: «ЛОМБАРД».
Что-то холодное и неприятное шевельнулось внутри. Отец и ломбард — эти два слова никак не вязались в её голове. Он никогда не нуждался в деньгах до такой степени. Любопытство, смешанное с дурным предчувствием, заставило её остановиться. Дверь ломбарда открылась, и на пороге показалась Светлана. Она поёжилась, плотнее закутываясь в свой новый, очевидно дорогой пуховик, и что-то капризно сказала отцу, который вышел следом за ней. Они не пошли к машине. Они вернулись внутрь.
Лена стояла как вкопанная. Сердце застучало глухо и тяжело. Зачем? Зачем они здесь? Мысли метались, одна нелепее другой. Может, они хотят купить что-то? Какое-нибудь старинное кольцо для Светланы? Но зачем тогда заходить и выходить? Она сделала несколько шагов к двери, почти не осознавая своих действий. Рука сама толкнула холодный металл.
Внутри пахло пылью, старым металлом и чем-то ещё — тревожным и затхлым. Помещение было маленьким, освещённым одной тусклой лампой над высоким прилавком. За ним стоял безликий мужчина в очках. А перед ним — её отец. Он был без шапки, его седые волосы казались растрёпанными. Рядом, прислонившись бедром к прилавку, стояла Светлана и с откровенной скукой рассматривала свой маникюр. На бархатной подложке, которую оценщик вытащил для осмотра, лежало то, что заставило воздух в лёгких Лены превратиться в лёд.
Мамино кольцо. Фамильное, с крупным, тёмно-зелёным изумрудом, почти чёрным в этом тусклом свете. Золото на нём было стёрто до гладкости от десятилетий носки. И рядом — её парадные серьги, тяжёлые, с витиеватым узором, которые мама надевала только на юбилеи и в театр. Всё это лежало в раскрытой маминой шкатулке — обтянутой тёмно-синим бархатом, с потёртыми от времени углами.
— Ну так что? Этого хватит на первый взнос? — спросил отец оценщика, и голос его был напряжённым и каким-то виноватым.
В этот момент Светлана поднесла к уху телефон.
— Да нет, белый не хочу. Банально, — заговорила она в трубку, очевидно, с менеджером автосалона. — А вишнёвый есть? Как думаешь, Коленька, вишнёвый металлик мне пойдёт?
Лена сделала шаг вперёд. Скрипнула половица. Отец обернулся. Его лицо мгновенно изменилось: сначала удивление, потом испуг, а затем — раздражение и злость. Он будто был пойман на месте преступления. Светлана опустила телефон, её нарисованные брови удивлённо поползли вверх.
— Лена? А ты что здесь делаешь? — выговорил отец, пытаясь телом загородить прилавок.
Но Лена не смотрела на него. Она не видела ни его испуганного лица, ни наглой физиономии Светланы. Её взгляд был прикован к синей бархатной шкатулке. Она подошла к прилавку. Оценщик непонимающе уставился на неё. Отец попытался что-то сказать, схватить её за руку, но она отстранила его ладонь лёгким, почти невесомым движением.
Её рука, не дрогнув, опустилась на шкатулку. Пальцы сомкнулись на холодном бархате. Она подняла её, захлопнула крышку. Тихий щелчок замка прозвучал в мёртвой тишине оглушительно громко.
Не сказав ни слова, не удостоив их даже взглядом, Лена развернулась и пошла к выходу. Она чувствовала на спине прожигающий взгляд отца, слышала возмущённый вздох Светланы, но ей было всё равно. Она толкнула тяжёлую дверь и вышла на улицу, в сырой, холодный воздух. Крепко сжимая в руке мамину шкатулку, она шла к своей машине. Она знала, что это не конец. Это было только начало. И следующий акт этой драмы разыграется уже на её территории.
Дверной звонок не зазвенел — он взорвался короткой, яростной трелью, будто кто-то давил на кнопку не пальцем, а всем кулаком. Лена не вздрогнула. Она ждала. Сидя за кухонным столом, она смотрела на тёмно-синюю бархатную шкатулку, стоявшую прямо посреди столешницы. Звонок повторился, на этот раз длиннее, настойчивее, переходя в сплошной дребезжащий вой. Лена медленно поднялась и пошла к двери. Она знала, что сейчас произойдёт, и была к этому готова.
Она повернула ключ в замке. На пороге стоял отец, его лицо было багровым, глаза метали молнии. За его плечом, как хищная птица на жёрдочке, устроилась Светлана, скрестив руки на груди и глядя на Лену с откровенным презрением. Николай Петрович шагнул через порог, едва не оттолкнув дочь плечом.
— Ты что себе позволяешь?! — с порога зарычал он, размахивая руками. Он не пытался говорить тихо, его голос гремел на весь подъезд. — Ворвалась, устроила представление, схватила и убежала! Ты в своём уме вообще?
Светлана, оставшись в дверном проёме, добавила с ленивой усмешкой:
— Коленька, я же тебе говорила, что с ней надо было поговорить заранее. У девочки, видимо, нервы ни к чёрту.
Лена молча закрыла за ними дверь. Она не ответила на выпад Светланы, даже не посмотрела в её сторону. Весь её мир сузился до красного, искажённого гневом лица отца. Она спокойно прошла обратно на кухню. Николай Петрович, тяжело дыша, последовал за ней. Увидев на столе шкатулку, он указал на неё пальцем.
— Вот! Верни немедленно! Это не твоё!
И тут Лена заговорила. Её голос не дрожал. Он был ровным, холодным и острым, как осколок льда. Она посмотрела отцу прямо в глаза.
— Ты продаёшь мамины украшения, чтобы купить этой вертихвостке машину? Папа, ты совесть потерял?!
Эта фраза ударила его, как пощёчина. Он на мгновение опешил, его лицо растерянно вытянулось. Но это длилось лишь секунду. На смену растерянности пришла ярость самооправдания.
— Не смей так говорить! Света тут ни при чём! И это не твои вещи, чтобы ты решала их судьбу!
— Не мои? — Лена слегка наклонила голову. — А чьи же? Её? — она едва заметно кивнула в сторону коридора, где замерла Светлана. — Эти серьги бабушка дарила маме на свадьбу. А кольцо — прабабушкино. Это память. Наша память. А ты потащил её в грязную дыру, чтобы сдать за копейки и купить очередной каприз своей… пассии.
— Завидуешь! — выплюнул отец. Это было его главное оружие, его щит. — Ты просто завидуешь моему счастью! Не можешь смириться, что я не сижу тут и не лью слёзы, а живу дальше! Я имею право на жизнь! На счастье!
— Счастье? — Лена горько усмехнулась. — Ты называешь счастьем вот это? Когда ты, взрослый мужчина, бегаешь на цыпочках вокруг девицы, которая годится тебе в дочери? Когда ты готов продать последнее, что осталось от твоей жены, лишь бы угодить ей? Это не счастье, папа. Это унижение.
Светлана, поняв, что разговор принимает для неё неприятный оборот, решила вмешаться более активно. Она вошла на кухню, картинно обняла Николая Петровича за плечи.
— Коленька, не слушай её. Она просто не понимает. Мы же хотели как лучше. Продать старое, ненужное, чтобы вложить деньги в будущее. В нашу машину, в наш комфорт. Зачем цепляться за мёртвые вещи?
«Мёртвые вещи». Эта фраза, произнесённая её приторным голосом, окончательно сорвала с Лены последние остатки терпения. — Уйди отсюда, — процедила она, глядя на Светлану.
— Что? — та даже изобразила удивление.
— Я сказала, уйди с моей кухни, — повторила Лена, не повышая голоса, но каждое слово было налито сталью.
— Да как ты смеешь! — снова взорвался отец, защищая свою пассию. — Это ты здесь не хозяйка! Я твой отец! И я требую вернуть то, что принадлежит мне! Это мои вещи! Мои! Я прожил с твоей матерью тридцать лет, и это моё право — распоряжаться тем, что осталось!
— Твоё право — предать её память? — спросила Лена.
— Да что ты заладила: «память», «память»! — он в отчаянии махнул рукой. — Что в них такого?! Простой металл и камни! Они лежали мёртвым грузом годами! Она их почти не носила! Так какая разница, будут они лежать в шкафу или принесут реальную пользу?!
Он остановился, чтобы перевести дух, и в наступившей тишине его слова повисли в воздухе, ядовитые и страшные. Он не просто оправдывал свой поступок. Он обесценивал всё: мамины редкие минуты радости, когда она надевала эти украшения, семейную историю, саму суть их прошлой жизни. Он превратил всё в «мёртвый груз», от которого нужно избавиться, чтобы купить вишнёвый автомобиль для молодой любовницы. И глядя в его горящие злобой глаза, Лена поняла, что дно ещё не пробито.
Слова отца упали в тишину кухни, как камни в стоячую воду. «Мёртвый груз». Он сказал это. Он посмотрел на наследие своей семьи, на последнее физическое напоминание о женщине, с которой прожил тридцать лет, и назвал это «мёртвым грузом». В этот момент что-то внутри Лены окончательно перегорело. Гнев, который кипел в ней, испарился, оставив после себя лишь выжженную, холодную пустоту.
Николай Петрович, не встретив немедленного отпора, воспринял это как свою маленькую победу. Он решил дожать, оправдать себя до конца, разрушить всё, чтобы на руинах построить жалкое подобие своего нового «счастья».
— Да, именно так! — он шагнул к ней ближе, его голос обрёл уверенность проповедника. — Я похоронил себя в этой квартире, в этой серости, в этих обязанностях! Твоя мать… она была хорошим человеком, но она не знала, что такое настоящая жизнь! А Света… Света показала мне, что можно дышать полной грудью! Что можно радоваться солнцу, а не перебирать старые побрякушки! Я только сейчас начал жить, понимаешь ты?! А эти вещи — это якорь, который тянет меня назад, в ту жизнь, где я был не собой!
Он закончил свою тираду, тяжело дыша, и с победным видом посмотрел на дочь. Он ждал спора, крика, слёз — чего угодно, что можно было бы парировать. Но Лена молчала. Она смотрела на него долгим, тяжёлым, изучающим взглядом, будто видела впервые. Не отца, не родного человека, а чужого, жалкого старика, который так отчаянно боится смерти, что готов предать всё своё прошлое ради иллюзии молодости. Она увидела его насквозь: его страх, его слабость, его отчаянную попытку купить себе ещё немного времени за счёт чужой памяти.
Светлана, почувствовав, что напряжение спало, а Коленька победил в споре, решила закрепить успех. Она подошла и властно взяла его под руку.
— Вот видишь, Леночка. Папа всё правильно говорит. Нужно двигаться вперёд. Так что давай, отдай шкатулку, и мы пойдём. У нас ещё столько дел.
Лена медленно перевела взгляд на неё. В её глазах не было ненависти, только ледяное безразличие. Потом она снова посмотрела на отца. Всё было решено.
— Ты не счастье нашёл, — её голос прозвучал ровно и глухо, без единой дрожащей ноты. — Ты предал память о маме.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух кухни. Лицо отца начало меняться. Он ожидал чего угодно, но не этого спокойного, окончательного приговора.
— Живи с этим, — продолжила Лена так же ровно. — Но ни меня, ни своих внуков ты больше не увидишь. Наслаждайся своей новой жизнью.
Её слова не были угрозой. Они были констатацией факта, как прогноз погоды или медицинский диагноз. Николай Петрович остолбенел. Его рот приоткрылся, но не издал ни звука. Багровая краска медленно сошла с его лица, оставив после себя нездоровую бледность.
— Что?.. Как это… не увидишь? — пролепетал он.
Лена не ответила. Она развернулась и пошла из кухни в коридор. Она не бежала. Она шла спокойным, размеренным шагом. Подойдя к входной двери, она повернула замок и распахнула её настежь, создавая сквозняк, который донёс до кухни холодный воздух с лестничной клетки.
— Коленька, пойдём отсюда, — заканючила Светлана, дёргая его за рукав. — Она не в себе. Поехали, ну!
Николай Петрович, как марионетка, позволил увести себя из кухни. Проходя мимо Лены, он остановился, пытаясь заглянуть ей в глаза, найти там хоть что-то — гнев, боль, сомнение. Но её лицо было непроницаемой маской. Она смотрела сквозь него, на серую стену подъезда.
Они вышли за порог. Лена не сказала ни «прощай», ни «убирайтесь». Она просто стояла и ждала. Когда они сделали несколько шагов к лестнице, она молча закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал последним аккордом в этой истории.
Лена осталась одна в пустой прихожей. Она прислонилась спиной к холодной двери. Слёз не было. Не было ничего, кроме оглушающей тишины и чувства завершённости. Она медленно вернулась на кухню. На столе, в центре пустого пространства, одиноко стояла маленькая тёмно-синяя бархатная шкатулка. Единственное, что осталось от её прошлой семьи…
