— Катя, твоя мать снова здесь была.
Иван произнёс это не вопросительно. Он стоял посреди гостиной, и его фигура казалась напряжённой до предела, словно сжатая пружина. Он не повернулся, когда услышал, как жена вошла в квартиру, не обернулся на звук закрывающейся двери. Он просто констатировал факт, глядя на свой рабочий стол у окна.
Катя устало скинула туфли в прихожей. Весь день в душном офисе, пробки на дороге, а теперь ещё это. Она прошла в комнату, готовясь к очередному витку разговора, который они вели уже бессчётное количество раз.
— Ваня, ну что опять случилось? Я же просила её не приходить, когда тебя нет.
— Случилось то, что мой монитор сдвинут на три сантиметра влево и развёрнут под таким углом, что на нём теперь бликует люстра. Я полчаса утром выставлял его так, чтобы мне было удобно работать, — его голос был ровным, почти механическим, но в этой монотонности чувствовалось спрессованное раздражение. — Ещё случился запах варёной капусты, который, кажется, въелся в стены. И мои книги. Посмотри на мои книги.
Он наконец повернулся и кивнул в сторону стеллажа. Катя перевела взгляд. Книги, которые всегда стояли в строгом, понятном только Ивану порядке — по темам, авторам и частоте использования, — теперь были выстроены в безупречный цветовой градиент. От белых корешков к чёрным, через все оттенки радуги. Технический справочник по программированию оказался зажат между сборником стихов и старым фотоальбомом только потому, что у них были одинаковые синие обложки. Это было не просто наведение порядка. Это было вторжение.
— Ну… выглядит аккуратно, — осторожно произнесла Катя, понимая, что ляпнула глупость в тот самый момент, когда слова сорвались с её губ.
— Аккуратно? — он криво усмехнулся. — Это мой рабочий инструмент, Катя. Я должен находить нужную книгу за три секунды, а не любоваться на дизайнерское решение от Веры Павловны. Она что, пыль тут протирала и решила заодно мою жизнь упорядочить?
Он подошёл к кухонному проёму и указал на большую кастрюлю, стоящую на выключенной плите.
— А это что? Щи. Я ненавижу щи. Ты это знаешь, я это знаю, и твоя мать это прекрасно знает. Но она всё равно их сварила. Целую кастрюлю. Теперь я должен либо давиться тем, что не ем, либо вылить это в унитаз и чувствовать себя последним гадом. Это не забота. Это диверсия.
Катя вздохнула и подошла к нему, попытавшись положить руку ему на плечо, но он инстинктивно отстранился.
— Вань, она же не со зла. Просто хотела помочь, прибраться, еды нам приготовить. Ты же знаешь, она не может сидеть без дела.
— Я знаю только то, что я просил тебя раз десять, нет, двадцать, поговорить с ней. Не для того, чтобы она перестала приходить, а чтобы она перестала трогать мои вещи и хозяйничать в моём доме. В нашем доме, — поправился он. — Я работаю отсюда. Это моё рабочее место. Почему я должен, приходя в свой собственный кабинет, каждый раз играть в игру «найди десять отличий»?
Его спокойствие начинало давать трещину. Он не повышал голос, но говорил жёстче, чеканя каждое слово.
— Просто забери у неё ключи, Катя. Это же так просто.
Она отдёрнула руку, и её лицо мгновенно стало обиженным.
— Забрать ключи у собственной матери? Ты с ума сошёл? А если с нами что-то случится? А если ей что-то понадобится? Что я ей скажу? «Мама, мой муж считает тебя угрозой, поэтому верни ключи»? Ты этого хочешь?
— Я хочу, чтобы мой дом был моим домом. Местом, где я могу расслабиться, а не ждать очередного подвоха, — он посмотрел ей прямо в глаза, и его взгляд был холодным и тяжёлым. — Ты не хочешь её обидеть. Я понимаю. Но своим бездействием ты позволяешь ей не уважать меня. И это уже не её, а твоя проблема.
День тянулся медленно, пропитанный густой, как сироп, жарой. Иван сидел за компьютером, пытаясь вникнуть в сложный технический отчёт, но мысли постоянно сбивались. Вчерашний разговор с Катей не принёс ничего, кроме глухого раздражения. Он закончился, как и всегда: её обиженным молчанием и его ощущением полного бессилия. Он смотрел на экран, но видел перед собой не строки кода, а расставленные по цветам книги.
Внезапно в тишине квартиры раздался тихий, почти незаметный щелчок. Звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине. Иван замер. Катя не могла вернуться с работы так рано. Он не пошевелился, даже когда услышал знакомое шарканье в прихожей. Вера Павловна. Она не позвонила. Снова. Он сжал кулаки под столом, заставляя себя не реагировать. Пусть делает что хочет, лишь бы не лезла к нему. Он надел наушники, включил музыку погромче и попытался вернуться к работе, отгораживаясь от её присутствия звуковой стеной.
Прошло минут двадцать. Он слышал, как она возилась на кухне, гремела кастрюлями, открывала и закрывала холодильник. Привычный саундтрек её вторжений. Но потом звуки на кухне стихли. Иван снял один наушник, прислушиваясь. Тишина. И вдруг он услышал скрип. Едва уловимый, но до боли знакомый. Скрипело его рабочее кресло. В его комнате.
Он встал так резко, что наушники упали на стол. Он не пошёл — он почти бесшумно проскользнул по коридору и замер в дверном проёме гостиной. Картина, открывшаяся ему, была хуже всего, что он мог себе представить. Вера Павловна сидела в его кресле, спиной к нему. Она не протирала пыль и не поправляла бумаги на столе. Она выдвинула верхний ящик его стола — тот самый, который он всегда запирал, но сегодня в спешке забыл, — и методично перебирала лежащие в нём папки. В её руках была синяя папка с логотипом его компании, та, где он хранил копии договоров и финансовые документы.
— Вера Павловна, положите, пожалуйста, папку на место, — голос Ивана был настолько тихим и ледяным, что женщина вздрогнула.
Она медленно обернулась. На её лице не было ни тени смущения или страха. Только лёгкое, брезгливое раздражение, словно он отвлёк её от важного дела.
— Ой, Ваня, а ты дома? Я и не слышала. Думала, ты на встрече. Я тут просто порядок наводила, пыль хотела протереть.
— Пыль? В закрытом ящике, под кипой бумаг? — он не сдвинулся с места, продолжая стоять в проёме и смотреть на неё в упор. Его спокойствие было страшнее любого крика.
— Ну, знаешь, везде надо убираться, — она пожала плечами, всё ещё держа в руках его папку. — А то заведёте тут бардак, а мне потом за вами разгребать. Что у тебя тут хоть? Опять свои бумажки бесполезные складываешь?
Это было прямое, неприкрытое хамство. Она не просто вторглась в его пространство, она обесценивала его работу, его жизнь, его самого. В этот момент внутри Ивана что-то оборвалось. Та тонкая нить терпения, за которую он цеплялся месяцами, лопнула с сухим треском.
— Я сказал, положите папку на место, — повторил он, отчеканивая каждое слово. — И уходите.
— Что-то ты сегодня не в духе, — хмыкнула она, но папку всё же нехотя положила на стол. Не в ящик, а именно на стол, демонстративно. — Я Катеньке скажу, что ты мне хамишь. Она тебя быстро в чувство приведёт.
Вера Павловна встала, обошла его, стараясь не задеть, и прошествовала в прихожую. Через минуту входная дверь щёлкнула во второй раз. Иван остался один. Он подошёл к столу, механически убрал папку в ящик и задвинул его. Потом сел в кресло, всё ещё тёплое после неё. Он больше не думал о работе. Он смотрел в окно, на плывущие по небу облака, и ждал. Он ждал вечера. Ждал Катю. И впервые за долгое время он абсолютно точно знал, что скажет и что сделает. Разговоры закончились.
— Сядь, Катя. Нам нужно поговорить.
Он не встретил её в прихожей. Он ждал на кухне, сидя за столом. Перед ним стояла тарелка с ужином, к которому он так и не притронулся. Его голос, лишённый всякой теплоты, ударил Катю сильнее, чем если бы он закричал. Она медленно прошла на кухню, всё ещё держа в руках сумку, словно не решаясь окончательно войти в это наэлектризованное пространство.
— Что-то случилось? — спросила она, хотя уже знала ответ. Лицо Ивана было похоже на маску — спокойное, непроницаемое, и от этого становилось по-настоящему страшно.
— Сегодня днём здесь была твоя мать, — начал он тем же ровным тоном. — Я был в комнате, работал. Она, видимо, не знала, что я дома. Я застал её в гостиной. Она сидела в моём кресле и перебирала документы в ящике моего стола. В частности, папку с моими рабочими контрактами.
Он говорил медленно, выкладывая факты, как хирург раскладывает инструменты перед операцией. Ни одного лишнего слова, ни одной эмоции. Катя поставила сумку на пол. Её первой реакцией было, как всегда, смягчить, оправдать, защитить.
— Вань, ну может, она что-то искала? Ручку или листок бумаги? Она же не со зла…
— Она не искала ручку, Катя. Она методично просматривала содержимое папки. Когда я попросил её прекратить, она ответила, что наводит порядок в моих «бесполезных бумажках». А потом пообещала пожаловаться тебе на моё хамство.
Катя молчала. Оправдать такое было уже сложнее. Любая попытка выглядела бы откровенной глупостью. Она виновато посмотрела на него, надеясь увидеть в его глазах хоть что-то, за что можно было бы зацепиться — злость, обиду, что угодно. Но там была только холодная пустота.
— Я поговорю с ней, — наконец произнесла она. — Я ей всё выскажу. Такого больше не повторится, я тебе обещаю.
Иван медленно покачал головой.
— Нет. Ты не поговоришь. Ты уже много раз «говорила». Это не работает. Мы прошли эту стадию.
— Но что ты тогда предлагаешь? Что я ещё могу сделать? — в её голосе зазвучали нотки отчаяния и раздражения. — Запретить ей приходить? Выгнать собственную мать?!
Он смотрел на неё долго, изучающе, словно видел впервые. И в этот момент он принял окончательное решение. Он опёрся локтями о стол и немного подался вперёд. Его голос стал ещё тише, но приобрёл вес металла.
— Ты считаешь, что твоя мать имеет право приходить к нам без звонка и рыться в моих вещах? Хорошо! Значит, я имею право поменять замки!
Эта фраза упала в тишину кухни, как камень. Катя застыла, её лицо вытянулось. Она смотрела на него, не веря своим ушам. Это была не просьба и не предложение. Это был приговор.
— Что? Ты… ты мне угрожаешь? Ты хочешь выставить мою мать за дверь?
— Я хочу контролировать, кто входит в мой дом. Это единственное, чего я хочу, — спокойно ответил он. — Раз ты не можешь обеспечить мне это простое право, я обеспечу его себе сам.
— Это не твой дом, а наш! — её голос сорвался. — И ты не будешь решать за меня, может моя мать приходить сюда или нет! Это жестоко и унизительно! Ты просто хочешь её оскорбить!
— Ошибаешься, — его взгляд был твёрд. — К ней у меня больше нет никаких чувств. Ни злости, ни обиды. Ничего. Это касается только тебя и меня. Я просил. Я объяснял. Я умолял. Ты не захотела меня услышать. Ты сделала свой выбор, поставив её комфорт выше моего. Теперь мой черёд делать выбор.
Он встал из-за стола, отодвинув нетронутую тарелку.
— Хорошо, — сказал он так, будто подводил итог долгому и утомительному совещанию. — Раз ты не можешь решить эту проблему, её решу я.
Он вышел из кухни, оставив Катю одну посреди комнаты. Она смотрела ему вслед, и до неё медленно доходило, что это был не очередной скандал. Это было объявление войны. И она только что проиграла первое, самое важное сражение, даже не успев понять, что оно началось.
Утром Иван не пил кофе и не завтракал. Он молча оделся, пока Катя была в душе, и вышел из квартиры раньше обычного. Он не поехал на работу. Вместо этого он сидел в машине за углом дома и ждал, когда она уедет. Когда её автомобиль скрылся из виду, он вернулся. Мастер, немолодой мужчина с усталыми глазами и чемоданчиком, полным инструментов, уже ждал его у подъезда.
Процесс не занял много времени. Старый замок умер беззвучно, выпотрошенный умелыми руками. Новый встал на его место с хищным металлическим щелчком. Мастер протянул Ивану три новых ключа на кольце. Они были холодными, тяжёлыми, с острыми, ещё не сглаженными краями. Иван отдал один ключ мастеру — тот должен был закрыть дверь снаружи. Он смотрел, как чужой человек запирает его дом его же ключом, и не чувствовал ничего. Ни триумфа, ни злости, ни сожаления. Только холодную, звенящую пустоту на месте выгоревших эмоций.
Весь день он работал с какой-то механической сосредоточенностью. Квартира казалась другой. Тишина в ней стала плотнее, воздух — чище. Он больше не прислушивался к лифту, не вздрагивал от случайных звуков на лестничной клетке. Впервые за долгое время он чувствовал себя в безопасности. В своём собственном доме. Время приближалось к семи вечера. Он не готовил ужин. Он просто сидел за своим рабочим столом и ждал.
Сначала он услышал шаги на площадке. Потом — знакомый звук, как сумка ударяется о дверь, пока Катя ищет в ней ключи. А затем началась новая симфония. Скрежет металла о металл — бесполезный, отчаянный. Старый ключ пытался войти в новую, чужую для него скважину. Скрежет повторился. Снова. И снова. Потом наступила тишина. Иван мог представить, как она стоит там, за дверью, глядя на свой бесполезный ключ, и в её голове медленно складывается пазл из его вчерашних слов.
Зазвонил телефон. Он посмотрел на экран, увидел её имя и спокойно принял вызов.
— Я не могу попасть домой, — её голос был напряжённым, полным сдерживаемого недоверия. — Ключ не подходит. Что-то с замком.
— С замком всё в порядке, — ровно ответил Иван. — Я сейчас открою.
Он положил телефон на стол и медленно пошёл к двери. Он не спешил. Каждый его шаг был выверенным и окончательным. Он повернул новый, тугой механизм замка и распахнул дверь. Катя стояла на пороге, растерянная, с покрасневшим от злости и унижения лицом. Её взгляд метнулся с его непроницаемого лица на свежие царапины вокруг новой замочной скважины.
— Ты это сделал, — выдохнула она. Это был не вопрос. — Ты и правда это сделал.
Он не ответил. Он просто стоял в дверном проёме, не отступая ни на шаг, физически преграждая ей путь в её собственную, как она считала, квартиру. Он молча смотрел на неё, давая ей осознать всю глубину произошедшего. Она была больше не хозяйкой здесь. Она была просителем.
— Пусти меня, — потребовала она, пытаясь обойти его.
Он сделал едва заметное движение в сторону, пропуская её внутрь. Она вошла в прихожую, и он тут же закрыл за ней дверь. Звук защёлкнувшегося замка прозвучал как выстрел. Катя резко обернулась.
— Ты… ты с ума сошёл? Дай мне ключ!
Иван посмотрел на неё так, будто она говорила на незнакомом языке. Он вынул из кармана один-единственный ключ на кольце и показал его ей, держа в ладони.
— Ключ будет только у меня, — произнёс он холодно и отчётливо, глядя ей прямо в глаза. — И ты домой будешь попадать только тогда, когда я дома. А твоей мамочки тут чтобы больше вообще не было. Никогда…
