— Алиса, ты уже дома? А я тут ужинаю! Мама заходила, представляешь? Привезла нам еды!
Голос Вадима, донёсшийся с кухни, был пропитан таким неприкрытым, почти детским восторгом, что у Алисы инстинктивно сжалось что-то в груди. Она только что вошла в квартиру, едва успев скинуть туфли, от которых гудели ноги. Двенадцать часов на ногах, в жарком цеху, где запахи, крики и постоянное движение сплетаются в один тугой узел напряжения. Последние два часа она провела, лично разделывая тушу тунца для нового сета, а потом заехала к своему поставщику, чтобы забрать заказ: вакуумный пакет с идеальным куском мраморной говядины, головку выдержанного грюйера и несколько контейнеров со свежайшими микрозеленью и дикими грибами. Всё это она предвкушала превратить в волшебный, расслабляющий ужин для них двоих.
Она прошла на кухню, держа в руках тяжёлый крафтовый пакет с продуктами. Картина, которая предстала перед ней, заставила её замереть на пороге. Вадим сидел за столом, склонившись над тарелкой, и с аппетитом, причмокивая, уплетал нечто серое и бесформенное. Рядом стояла тарелка с жирной, разваливающейся котлетой, плавающей в луже подсолнечного масла. Воздух на кухне, обычно пахнущий пряными травами, оливковым маслом и свежей выпечкой, был густо пропитан тяжёлым запахом столовской еды — переваренных макарон и жареного лука.
— Что… здесь произошло? — тихо спросила Алиса, ставя пакет на пол.
— А? — Вадим поднял на неё глаза, на его губах блестел жир. — Я же говорю, мама была. Своим ключом открыла, решила сюрприз сделать. Смотри, сколько всего наготовила! И котлетки, и пюрешка, и салатик вот! Настоящая еда, а не эта твоё… не пойми что…
Он с гордостью махнул вилкой в сторону холодильника. Алиса проследила за его жестом. Дверца их стильного стального холодильника была приоткрыта, и даже отсюда она видела мутные пластиковые контейнеры и стеклянные банки с закрутками, которыми были плотно заставлены все полки. Что-то внутри неё похолодело. Она сделала шаг вперёд и распахнула дверцу.
Её глазам предстала сцена кулинарного апокалипсиса. Её полка, всегда идеально организованная, была уничтожена. Там, где ещё утром лежал кусок пармезана, завёрнутый в пергамент, теперь стояла литровая банка с мутными консервированными огурцами. На месте баночек с анчоусами и вялеными томатами громоздился контейнер с майонезным салатом «Оливье». А самое страшное — ящик для овощей и мяса, её святая святых, был девственно пуст. Пропал кусок испанского хамона. Исчезли артишоки, которые она планировала запечь сегодня вечером. Не было ничего.
— Вадик, где мои продукты? — её голос стал низким и глухим. — Где сыр? Где хамон?
— А, это… Мама сказала, что всё испортилось, и выбросила, — беззаботно ответил он, подцепляя на вилку очередную порцию макарон. — Сказала, сыр твой зелёной плесенью покрылся, а мясо какое-то странное, всё в белых прожилках, как будто протухло. Ну она и выкинула всё от греха подальше, чтобы мы не отравились. Хорошо, что она зашла, правда?
Алиса медленно закрыла дверцу холодильника. Она ощущала, как кровь отхлынула от её лица, а в ушах зазвенело. Сыр с благородной голубой плесенью. Мраморная говядина вагю, каждый грамм которой стоил как крыло самолёта. Артишоки, которые она заказывала специально. Всё это сейчас лежало в мусорном ведре, погребённое под кофейной гущей и яичной скорлупой. Зоя Павловна, её свекровь, не просто «навела порядок». Она вторглась на её территорию, в её мир, и уничтожила то, что было для Алисы не просто едой, а частью её профессии, её страсти, её жизни. И всё это под предлогом заботы о «сыночке».
Она посмотрела на мужа. Он сидел, такой довольный, такой сытый, наворачивая мамину стряпню, и совершенно не понимал масштаба произошедшей катастрофы. Для него это были просто «продукты». Странные, непонятные, возможно, даже опасные. А вот серая разваренная вермишель и жирная котлета — это да, это «настоящая еда». Ущерб, который только что нанесла ему на голову свекровь, исчислялся десятками тысяч рублей. Но финансовая сторона была лишь верхушкой айсберга. Главное было в другом — в тотальном неуважении. К ней, к её работе, к их общему дому.
Алиса молча подошла к мусорному ведру под раковиной. Открыла крышку. Сверху, на горе бытовых отходов, лежал смятый вакуумный пакет от её мраморной говядины, а рядом — надкусанный кусок того самого сыра с плесенью. Зоя Павловна его даже попробовала, прежде чем вынести свой вердикт. Ярость, холодная и острая, как нож шеф-повара, начала закипать у неё в груди.
Алиса захлопнула крышку мусорного ведра с таким резким стуком, что Вадим вздрогнул и оторвался от своей тарелки. Он с недоумением посмотрел на жену. Её лицо было бледным, но глаза горели тёмным, незнакомым ему огнём. Он впервые видел её такой — не уставшей, не раздражённой, а по-настоящему злой.
— Ты хоть понимаешь, что сейчас произошло? — Алиса повернулась к нему, её голос звучал тихо, но в этой тишине чувствовалась сталь. — Твоя мама только что выбросила в мусор продуктов на двадцать тысяч. Минимум.
Вадим недоверчиво хмыкнул, откладывая вилку. Сумма явно показалась ему абсурдной.
— Да ладно тебе, Алиса, не преувеличивай. Какие двадцать тысяч? Кусок мяса и сыр. Мама же не знала. Она увидела, что всё испорчено, и выкинула. Она о нас позаботилась, чтобы мы не заболели.
— Позаботилась? — повторила Алиса, и в её голосе зазвучали ядовитые нотки сарказма. — Она позаботилась, вторгнувшись в наш дом без спроса? Она позаботилась, устроив ревизию в моём холодильнике? Она позаботилась, выбросив мраморную говядину, потому что её куриные мозги не смогли отличить жировые прожилки от тухлятины? Это ты называешь заботой?
— Прекрати так говорить о моей матери! — тут же завёлся Вадим, его лицо покраснело. — Она просто хотела как лучше! И вообще, я устал от твоей еды! Я хочу нормальной, простой пищи! Макарон с котлетой, а не вот эти вот твои… фуа-гра и спаржу! Я мужик, мне мясо нужно, а не украшения на тарелке!
В этот самый момент, словно по заказу высших сил, на столе завибрировал телефон Вадима. На экране высветилось «Мама». Вадим, всё ещё кипя от возмущения, с вызовом посмотрел на Алису и смахнул по экрану, тут же нажав на иконку громкой связи. Он хотел доказать ей, что его мать — это воплощение заботы, а не монстр, каким Алиса её выставила.
— Алло, сыночка! Ну что, ты поел? Вкусно? — раздался из динамика бодрый и самодовольный голос Зои Павловны.
— Да, мам, спасибо! Очень вкусно! Сижу вот, котлетки твои ем, — с напускной бодростью ответил Вадим, бросая на жену победный взгляд.
— Вот и хорошо, вот и молодец! А то ведь совсем тебя твоя повариха голодом заморит. Я как открыла холодильник, так и ахнула! Всё завалено какой-то дрянью! Сыр этот, зелёный, вонючий, я его даже перчаткой брала, чтобы не испачкаться. А мясо это, сынок, ты его видел? Всё в жилах каких-то белых, как будто червями изъедено. Я его сразу в пакет и в мусорку. Представляешь, она этим хотела тебя кормить! Нашла чем мужа потчевать!
Алиса стояла неподвижно, сложив руки на груди. Она слушала этот монолог с каменеющим лицом. Каждое слово свекрови было как удар молотка по наковальне. Она не просто уничтожила дорогие продукты — она теперь с упоением рассказывала, как спасала её «неразумного» сына от «отравы», которую ему готовила собственная жена.
— И ты ей, Алиске этой, скажи, — продолжала вещать Зоя Павловна, не подозревая, что её слушает весь зрительный зал в лице невестки. — Пусть ерундой не мается! Мужику нужны борщ, котлеты и картошка! А все эти её заморские выдумки пусть в своём ресторане оставляет, для богатеев этих, которым деньги девать некуда. Я вот тебе и супчика сварила, и голубцов накрутила. На неделю хватит! Ешь, сыночка, и никого не слушай!
Вадим слушал, и на его лице расплывалась довольная улыбка. Вот! Вот оно, подтверждение его правоты! Мама понимает его, мама на его стороне. Он был так поглощён этим чувством солидарности, что совершенно не замечал, как меняется выражение лица его жены. А оно становилось всё более и более непроницаемым, словно маска из холодного фарфора. Последние остатки тепла, сомнений и желания что-то объяснить испарились без следа. В её глазах остался только лёд.
— Ладно, мам, спасибо ещё раз! Всё, пока! — быстро сказал Вадим и отключился.
Он повернулся к Алисе, готовый продолжить спор и закрепить свою победу. Но она не дала ему сказать ни слова. Она молча развернулась, подошла к холодильнику и решительно распахнула дверцу. Её движения стали механическими, выверенными, как у хирурга перед сложной операцией. Она окинула взглядом полки, заставленные судками и банками, и её губы сжались в тонкую, жёсткую линию. Она приняла решение.
Вадим наблюдал за действиями жены с недоумением, смешанным с раздражением. Он ожидал продолжения спора, криков, обвинений — чего угодно, но не этого ледяного, сосредоточенного молчания. Алиса стояла перед открытым холодильником, как полководец перед картой боевых действий. Её взгляд методично сканировал полки, заставленные плодами «заботы» Зои Павловны.
— Что ты уставилась? — не выдержал Вадим, его голос был пропитан самодовольством победителя. — Выбираешь, что на завтрак будешь? Могу голубцов посоветовать, мама их отменно готовит. Не то что твои эти…
Он не договорил. Алиса, не удостоив его даже взглядом, протянула руку и взяла первый попавшийся контейнер. Это был большой пластиковый судок, сквозь мутные стенки которого виднелся «Оливье», уже начавший заветриваться и пускать сок. Она закрыла его крышкой и, развернувшись, решительно направилась к окну. Вадим проводил её непонимающим взглядом. Он решил, что она просто хочет убрать салат, чтобы освободить место. Но она не стала ставить контейнер на подоконник.
Её движения были резкими и экономичными. Одним движением она дёрнула ручку оконной рамы, другим распахнула створку настежь. Свежий вечерний воздух ворвался на кухню, смешиваясь с тяжёлым запахом столовской еды. А потом, прежде чем Вадим успел осознать её намерения, произошло немыслимое. Алиса, с коротким, выверенным замахом, как будто бросала фрисби, запустила контейнер с салатом в темноту за окном. Он прочертил нелепую траекторию и с глухим шлепком приземлился на ухоженный газон под их окнами, оставив на траве бесформенное белое пятно из картошки, майонеза и колбасы.
Вадим замер с вилкой на полпути ко рту. Он подавился. Воздух застрял где-то в горле. Он не верил своим глазам.
— Ты… ты что творишь?! — прохрипел он, когда к нему вернулась способность говорить.
Алиса его не слышала. Или не хотела слышать. Она с механической неотвратимостью вернулась к холодильнику. Её рука взяла следующий «экспонат» — тяжёлый стеклянный судок с теми самыми жирными котлетами. Она снова подошла к окну и, не раздумывая ни секунды, отправила его вслед за салатом. Стекло с глухим, но отчётливым треском разбилось о землю, разбрасывая по газону мясные ошмётки и осколки.
— Алиса, остановись! Ты с ума сошла?! Это еда! Моя мама старалась, готовила! — заорал Вадим, вскакивая со стула. Его лицо исказилось от ярости и неверия.
Он бросился к ней, пытаясь перехватить её руку, но опоздал. Следующим в полёт отправился контейнер с серой, слипшейся вермишелью. Он приземлился рядом с майонезной кляксой, добавив в пейзаж унылую серую кучу. Алиса действовала как хорошо отлаженный механизм, в котором не было места эмоциям. Только холодная, безжалостная функция — очистка территории. Она оттолкнула Вадима с неожиданной силой, когда он попытался преградить ей путь к холодильнику.
— Не трогай меня! — прошипела она, и в её голосе прозвучало такое предупреждение, что он инстинктивно отступил на шаг.
Один за другим «дары» Зои Павловны летели с пятого этажа на несчастный газон. Банка с голубцами. Контейнер с картофельным пюре. Лоток с заливной рыбой, которая особенно мерзко расплескалась по траве. Вадим метался по кухне, хватаясь за голову. Он не знал, что делать: бросаться на жену, рискуя нарваться на что-то страшное, или просто наблюдать за этим актом вандализма. Весь труд его матери, вся её «забота» превращалась в отвратительный натюрморт на лужайке перед домом.
Наконец, опустошив полки, Алиса схватила последнюю банку — трёхлитровую, с солёными помидорами. Она была тяжёлой, но Алиса, напрягшись, донесла её до окна.
— Нет! Не надо! Она же разобьётся! Там же люди ходить могут! — в ужасе закричал Вадим.
Она на секунду остановилась, посмотрела на него пустыми глазами, а потом с каким-то мстительным удовольствием вылила мутный рассол прямо из окна. Помидоры, один за другим, полетели вниз. Закончив, она поставила пустую банку на подоконник. Затем медленно и демонстративно закрыла окно. Повернула ручку, фиксируя его. На кухне снова стало тихо, но воздух был наэлектризован до предела. Алиса обернулась к мужу. Её лицо было абсолютно спокойным. Холодильник за её спиной сиял чистотой и пустотой. Война за территорию была выиграна. Теперь предстоял главный бой.
Вадим стоял посреди кухни, тяжело дыша. Он смотрел то на пустой и чистый холодильник, то на жену, то на окно, за которым только что разыгралась кулинарная драма. Его лицо было багровым от гнева и унижения. Он чувствовал себя так, будто вместе с мамиными котлетами на газон вышвырнули и его самого, его мнение, его мужское достоинство. Ярость, до этого смешанная с шоком, наконец-то прорвалась наружу.
— Ты… ты… — он не мог подобрать слов, задыхаясь от возмущения. — Ты просто ненормальная! Ты выбросила еду! Моя мать для нас старалась, ночами не спала, готовила! А ты… ты просто взяла и выкинула всё в окно!
Алиса медленно подошла к столу, её движения были спокойными и до ужаса рациональными. Она оперлась руками о столешницу и посмотрела прямо в глаза мужу. Её взгляд был твёрдым, как закалённая сталь.
— Ключи твоей мамы. На стол. Немедленно, — произнесла она ровным, безэмоциональным голосом. — Если я ещё раз увижу её здесь без моего приглашения, или хотя бы одну её банку, я сменю замки. А ты поедешь жить к ней. Вместе со своими котлетами.
Этот ультиматум стал последней каплей. Вадим взорвался.
— Да как ты смеешь?! Ставить мне условия в моём же доме! Это и моя квартира тоже! И моя мать имеет право приходить сюда, когда захочет! Она беспокоится обо мне, потому что видит, что моя жена меня не кормит! Только и умеешь, что свою траву раскладывать по тарелкам красиво! А готовить ты не умеешь! Я так ей и сказал!
И тут Алису прорвало. Вся холодная ярость, что кипела в ней, выплеснулась в одной-единственной фразе, произнесённой с убийственным презрением.
— Ты сказал своей маме, что я не умею готовить, и она притащила нам свои сумки с едой, чтобы «сыночка не похудел»? А ничего, что я шеф-повар в ресторане, Вадик? Жри тогда мамину стряпню, а к моим деликатесам не прикасайся!
Она почти кричала, но это был не истеричный крик, а рык раненой, но не сломленной хищницы. Вадим опешил от такого напора. Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы снова завести свою песню про «нормальную еду» и «сыновний долг», но не успел.
— Я руковожу кухней, где люди платят по десять тысяч за ужин! Я создаю блюда, о которых пишут критики! А ты, сидя на этой кухне, жрёшь мою еду каждый день и жалуешься своей мамочке, что тебе не хватает серых макарон с майонезом?!
События следующих нескольких секунд разворачивались в гротескной, унизительной тишине. Алиса, не говоря больше ни слова, сделала шаг к нему. Её лицо было непроницаемым. Она протянула руку и взяла его тарелку, на которой одиноко лежала недоеденная, уже остывшая котлета, окружённая остатками картофельного пюре. Вадим инстинктивно дёрнулся, но не успел среагировать.
Движение её руки было быстрым, точным и оскорбительным в своей простоте. Она не швырнула тарелку, не разбила её. Она просто, с ледяным спокойствием и выверенной аккуратностью, перевернула её ему на голову.
Тарелка глухо стукнулась о его макушку. Липкое, вязкое картофельное пюре поползло по его волосам, пачкая лоб и щёки. Жирная котлета соскользнула и шлёпнулась ему на плечо, оставив на рубашке сальный след. Он застыл. Осколки унижения были острее, чем осколки стекла от разбитой банки. Сидеть посреди своей кухни, в своём доме, с остатками маминой еды на голове — это был финал, которого он не мог себе представить даже в самом страшном сне.
Он сидел, не двигаясь, чувствуя, как холодное пюре медленно стекает по шее за воротник. В ушах звенело. Он смотрел на Алису, но не мог произнести ни звука. В её глазах не было ни злости, ни торжества. Только холодное, окончательное отчуждение. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то чужое, отвратительное и уже не имеющее никакого значения.
Алиса взяла со стола бумажную салфетку, брезгливо вытерла пальцы, которые могли испачкаться о тарелку, и бросила её на стол. Затем она молча развернулась и вышла из кухни, направившись в спальню. Щёлкнул замок.
Вадим остался один. Посреди кухни, пропитанной запахом войны, с короной из картофельного пюре на голове и жирной котлетой на плече. Он был разбит, унижен и окончательно побеждён. Война была окончена, не успев толком начаться. И он проиграл её по всем фронтам…
