— Свет, я тут подумал, — начал он нарочито бодрым тоном, тем самым тоном, который у Светланы уже вызывал стойкую аллергическую реакцию, потому что обычно предвещал очередную финансовую авантюру и последующее вымаливание денег.
Егор откинулся на спинку старого, продавленного дивана, который давно пора было отправить на свалку, но на новый, как и на многое другое, денег в их семье стабильно не находилось уже который год.
Он отложил в сторону планшет, на экране которого застыла какая-то очередная замысловатая схема по «мгновенному обогащению» – его последняя надежда на спасение бизнеса, который дышал на ладан так давно, что уже, казалось, привык к этому предсмертному состоянию.
— Завтра с утра рвану к твоим. Нужно будет… ну, тысяч пятьсот, я думаю, для начала хватит. На рекламу. У меня такая идея сейчас родилась, просто бомба! Взлетим, точно тебе говорю! Такой охват аудитории сделаем, клиенты косяком пойдут!
Светлана медленно подняла голову от кухонного стола, где она, склонившись над старенькой тетрадкой, пыталась в очередной раз свести дебет с кредитом в их тощем семейном бюджете. Ручка замерла над колонкой цифр, каждая из которых была не просто числом, а немым укором их финансовому положению.
Она смотрела на мужа долго, не мигая, и в её глазах, обычно мягких и подёрнутых лёгкой усталостью, начал разгораться холодный, предупреждающий огонек. Вечер, до этого момента тянувшийся своей привычной, немного скучной чередой, явно переставал быть томным. Воздух на их маленькой, пропахшей вчерашним ужином и несбывшимися надеждами кухне, казалось, сделался плотнее, гуще.
— Тысяч пятьсот? — переспросила она таким тихим, почти бесцветным голосом, что Егору пришлось невольно напрячь слух.
Он даже подумал, что она не расслышала или не поняла масштаба его «гениального» замысла.
— Тысяч пятьсот. На рекламу. Опять. Егор, ты в своем уме?
— Ну… Да… — несколько смутился он.
— Ты сначала верни моим родителям то, что уже у них взял, а потом уже проси ещё чего-то! А то нашёл себе безвозмездную спонсорскую помощь!
Её голос неожиданно набрал силу, не превращаясь в крик, но каждое слово прозвучало как удар хлыста по натянутым нервам. Это была не истерика, это была констатация факта, произнесенная с такой убийственной точностью и накопившейся горечью, что Егор невольно поежился.
Он ожидал сопротивления, ворчания, может быть, даже привычных уже упреков в его деловой несостоятельности. Но такой откровенной, почти оскорбительной прямоты, такого нескрываемого презрения в её тоне – нет, к этому он готов не был.
Его заготовленная, тщательно отрепетированная речь о «гарантированных перспективах», «неминуемом успехе» и «последнем шансе» как-то сразу скомкалась и застряла где-то в горле, не находя выхода.
— Свет, ну ты чего сразу начинаешь-то? — он попытался смягчить её настрой, придать голосу обиженные, незаслуженно уязвленные нотки, которые раньше иногда действовали. — Я же не для себя прошу, ты же понимаешь. Это же для нас, для семьи.
Бизнес сейчас на плаву удержать надо, сама же видишь, времена какие нестабильные. А эта рекламная кампания – она как раз даст тот самый мощный толчок, который нам всем так необходим. Я всё просчитал до мелочей! В этот раз ошибки быть не может!
Светлана невесело усмехнулась, отложила карандаш и тетрадь в сторону, словно признавая тщетность своих попыток навести порядок хотя бы на бумаге. Она сложила руки на груди, и вся её фигура выражала полную и окончательную непреклонность.
Она столько раз слышала эти заклинания: «просчитал», «взлетим», «последний раз, честное слово», «вот увидишь, через месяц всё вернем», что могла бы, наверное, составить из них целый сборник несбывшихся пророчеств своего мужа.
— Просчитал, значит, — повторила она, медленно растягивая слова, словно пробуя их на вкус и находя горькими. — А ты просчитал, Егор, сколько ты уже должен моим родителям? Я тебе напомню, если твоя память, такая удивительно избирательная, когда речь идет о возврате долгов, тебя в очередной раз подводит. Там уже давно за миллион перевалило.
Миллион сто с чем-то, если быть точной. Миллион, Егор! Который они копили себе на старость, на лекарства, на то, чтобы хоть раз в жизни съездить к морю, о котором мама столько мечтает и шепчет мне каждый раз по телефону! А ты всё «просчитываешь», как бы ещё кусок от их скромных сбережений отщипнуть.
Её слова били без промаха, точно в цель. Егор помнил. Конечно, он помнил. И этот миллион с лишним, и мамины тихие вздохи после каждого его «займа», и отцовский строгий, осуждающий взгляд, который тот старался прятать за напускной бодростью, но который всё равно чувствовался, как заноза.
Но признавать это сейчас, когда на кону стояла его новая, такая блестящая, такая многообещающая «гениальная идея», было бы равносильно полной и безоговорочной капитуляции перед её «мещанским» скептицизмом.
— Ну, во-первых, не миллион сто, а чуть меньше, ты всегда преувеличиваешь, — начал он, судорожно пытаясь зацепиться хоть за какую-то неточность, хотя сам понимал, насколько жалкой и неубедительной выглядит эта уловка. — А во-вторых, я же никогда не отказывался от своих обязательств! Я всё верну! Всё до копеечки! И даже с процентами, как и обещал! Как только дело пойдет на лад…
— «Как только дело пойдет на лад», — передразнила его Светлана, и в её голосе зазвучали отчётливые стальные нотки, которых Егор давно не слышал. — Егор, это «дело» у тебя «идет на лад» уже пятый год подряд. Пятый год оно у тебя «вот-вот взлетит» и озолотит нас всех.
И каждый раз, когда оно вместо обещанного взлета совершает очередное эффектное пике в долговую яму, ты бежишь к моим родителям с протянутой рукой и самым скорбным выражением лица, на какое только способен! Тебе самому не надоело это вечное, унизительное попрошайничество? Мне вот – надоело. До смерти надоело краснеть за тебя перед ними.
— Попрошайничество? — Егор вскочил с дивана, словно его ошпарили. Планшет со стуком упал на пол, но он даже не обратил на это внимания. Лицо его залила краска, а глаза, только что пытавшиеся излучать уверенность и предпринимательский задор, теперь метали молнии. — Да как ты можешь! Я же для семьи стараюсь! А они твои родители, должны понимать!
Должны понимать, что я не на безделушки прошу, не на развлечения! Я пытаюсь вытащить нас всех из этой… этой ямы, в которой мы оказались не только по моей вине, заметь! Если бы не мировой кризис, если бы не недобросовестные партнеры, если бы не…
Он задохнулся от нахлынувших «если бы», которые всегда так удобно приходили на помощь, когда нужно было объяснить очередной провал. Он начал мерить шагами тесную кухню, от плиты к окну, от окна к холодильнику, словно ища выход из этого замкнутого круга обвинений и оправданий. Егор всегда умел красиво говорить, особенно когда речь заходила о его бизнес-идеях.
Он мог часами расписывать перспективы, сыпать терминами, рисовать графики роста, даже если эти графики существовали только в его воображении. И раньше Светлана слушала, затаив дыхание, верила, надеялась. Но кредит этой веры давно иссяк, оставив после себя лишь горький осадок разочарования.
— Понимать? — Светлана тоже поднялась, её спокойствие было обманчивым, как затишье перед бурей. Она подошла к раковине и демонстративно открыла кран, пустив тонкую струйку воды. Этот звук, монотонный и равнодушный, почему-то ещё больше взвинтил Егора.
— Они понимают только одно, Егор. Они понимают, что их зять – бездельник и прохиндей, который тянет из них последние соки!
Который раз за разом приходит с новой «гениальной» идеей, высасывает из них деньги, а потом, когда всё предсказуемо рушится, разводит руками и начинает петь старую песню о «непредвиденных обстоятельствах» и «кознях конкурентов». Ты хоть помнишь, на что ушли предыдущие транши? Я тебе напомню!
Она закрыла кран так же резко, как и открыла, и повернулась к нему. В её голосе не было крика, но была такая концентрация холодной ярости, что Егору стало не по себе. Он остановился посреди кухни, чувствуя себя загнанным зверем.
— Сначала была та «суперприбыльная» ферма по разведению шиншилл, помнишь? Когда ты убедил отца, что через год мы будем миллионерами, продавая мех в Италию. И что в итоге? Шиншиллы передохли от какой-то неизвестной болезни, которую ты не смог или не захотел лечить, а отец влез в долги, чтобы покрыть твои «непредвиденные расходы» на клетки и корма.
Потом была «инновационная» автомойка самообслуживания, которая должна была приносить баснословные барыши. Только ты забыл учесть, что для неё нужно было получить кучу разрешений, а арендованное тобой место оказалось совершенно не проходным. Деньги родителей, вложенные в оборудование, просто сгнили под открытым небом!
А «уникальный» интернет-магазин по продаже «эксклюзивных» китайских гаджетов? Который просуществовал ровно три месяца, пока ты не понял, что таких «эксклюзивных» магазинов ещё сотня, и цены у них почему-то ниже, а доставка быстрее!
Каждое её слово было как удар молота. Егор морщился, отводил взгляд, пытался что-то возразить, но Светлана не давала ему вставить и слова, выплескивая всё, что накипело у неё за эти годы.
— И каждый раз, Егор, каждый раз ты клялся, что это – последний. Что вот эта идея – стопроцентно выигрышная. Что ты всё просчитал, всё предусмотрел. И каждый раз – одно и то же. Пшик! Пустота! И новый долг на шее моих родителей!
Они уже боятся отвечать на твои звонки, ты знаешь об этом? Мама каждый раз шепчет мне в трубку: «Светочка, только бы Егорушка опять не про деньги…» Им стыдно отказывать тебе, потому что ты – муж их дочери. А тебе не стыдно их оббирать, прикрываясь «интересами семьи»?
— Это неправда! Я не оббираю! Я… я инвестирую в будущее! — Егор наконец обрёл голос, но он звучал слабо и неубедительно даже для него самого. Он чувствовал, как рушится его тщательно выстроенная оборона, как рассыпаются в прах все его аргументы. — Да, были ошибки, я не спорю! У кого их не бывает, особенно в бизнесе? Но эта идея… эта рекламная кампания – это совсем другое!
Это не шиншиллы и не гаджеты! Это реальный шанс поднять то, что уже существует, то, во что уже вложено столько сил! Я нашёл специалистов, они разработали стратегию… Это сработает, Свет! Я тебе клянусь, это сработает! Мы не только вернем все долги, мы… мы станем по-настоящему обеспеченными людьми! Ты сможешь уволиться со своей копеечной работы, мы купим новую квартиру, машину…
Он говорил горячо, страстно, пытаясь зажечь в её глазах хотя бы искорку былой веры. Он рисовал ей картины их будущего благополучия, почти физически ощущая шелест купюр и завистливые взгляды окружающих. Но Светлана смотрела на него с такой ледяной отстраненностью, что все его слова разбивались о неё, как волны о скалу.
— Егор, я это уже слышала, — тихо сказала она, и в этой тишине было больше окончательности, чем в любом крике. — Много раз. И про новую квартиру, и про машину, и про то, как я уволюсь с работы. Только почему-то с каждым твоим «гениальным» проектом мы становимся только беднее, а долги моих родителей – только больше. Хватит. Этой рекламной кампании не будет. По крайней мере, не за их счёт.
— Как это… не будет? — Егор опешил, словно не веря своим ушам. Он ожидал чего угодно: упреков, сомнений, даже угроз, но такого прямого, категоричного отказа, такого ультиматума – нет. Это выходило за рамки привычного сценария их семейных баталий. Он всегда, в конечном итоге, добивался своего.
Может быть, не сразу, может быть, после долгих уговоров и обещаний, но Светлана, в конце концов, уступала. Или, по крайней мере, не мешала ему «обрабатывать» своих родителей. Но сейчас в её голосе звучала такая непоколебимая решимость, что он впервые за долгие годы почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. — Ты… ты не можешь так решать за меня! Это мой бизнес, мои планы! И я сам разберусь, где мне брать на них деньги!
Светлана устало провела рукой по лицу, словно стирая с него невидимую паутину многолетней усталости. Её плечи поникли, но взгляд оставался твердым.
— Можешь разбираться, где угодно, Егор. Бери кредиты в банках под сумасшедшие проценты, если тебе их ещё кто-то даст после твоей блистательной кредитной истории. Ищи инвесторов-филантропов, готовых вкладываться в твои «воздушные замки».
Продавай то немногое, что у нас ещё осталось, хотя, боюсь, вырученных денег не хватит даже на оплату услуг тех «специалистов», которые разработали тебе очередную «уникальную стратегию». Делай что хочешь. Но моих родителей ты больше трогать не будешь.
Ни одной копейки они тебе больше не дадут. И я лично прослежу за этим. Я сама с ними поговорю. И объясню им всё так, чтобы они наконец поняли, что их добротой и доверчивостью просто бессовестно пользуются.
Слова Светланы были острыми, как осколки стекла. Егор чувствовал, как они впиваются в него, причиняя почти физическую боль. Он привык считать её родителей своим неиссякаемым финансовым ресурсом, своего рода «запасным аэродромом», куда всегда можно было приземлиться после очередной неудачной попытки «взлететь». И вот теперь этот «аэродром» закрывался. Окончательно и бесповоротно. И закрывала его не кто-нибудь, а его собственная жена.
— Ты… ты что, угрожаешь мне? — в его голосе зазвучали откровенно враждебные нотки. Он перестал ходить по кухне и остановился прямо перед ней, нависая над ней своей массивной фигурой, пытаясь подавить её чисто физически. — Ты хочешь разрушить мой бизнес?
Ты хочешь, чтобы я остался ни с чем? Чтобы мы все пошли по миру? Тебе этого хочется, да? Признайся! Ты просто завидуешь, что у меня есть идеи, есть амбиции, а ты… ты так и будешь всю жизнь перебирать свои бумажки в этой захолустной конторе за три копейки!
Он почти кричал, брызгая слюной, его лицо исказилось от злобы. Он пытался задеть её за живое, уколоть побольнее, вызвать ответную агрессию, чтобы перевести ссору в привычное русло взаимных обвинений, где он чувствовал себя более уверенно. Но Светлана не поддалась на провокацию. Она смотрела на него спокойно, почти с жалостью, как смотрят на неразумного, капризного ребенка.
— Егор, ты смешон, — тихо, но отчётливо произнесла она. — Завидовать? Чему завидовать? Твоим вечным долгам? Твоим прогоревшим проектам? Твоей неспособности довести хотя бы одно дело до конца? Или тому, как ты мастерски умеешь пускать пыль в глаза и вешать лапшу на уши наивным людям, вроде моих родителей?
Нет, Егор, этому я не завидую. Мне просто стыдно. Стыдно, что мой муж – такой. И мне жаль моих родителей, которые столько лет верили тебе и отдавали последнее, надеясь, что ты наконец-то «встанешь на ноги».
Это было уже слишком. Обвинения в некомпетентности, в неудачах – это он ещё мог как-то пережить, списать на женскую эмоциональность и непонимание «сложностей большого бизнеса».
Но обвинение в том, что он обманывал, что он сознательно пользовался добротой стариков – это уже переходило все границы. Егор почувствовал, как внутри у него всё закипает, как волна слепой ярости поднимается откуда-то из глубины.
— Ах, вот как ты заговорила! — прошипел он, приблизив своё лицо к её лицу так, что она почувствовала его горячее, прерывистое дыхание. — Значит, я обманщик и прохиндей, да? А ты у нас святая, вся в белом, только нимба над головой не хватает!
Да если бы не я, если бы не мои попытки что-то сделать, мы бы до сих пор жили с твоей мамочкой в её двушке и слушали её бесконечные причитания! Я хотя бы пытаюсь что-то изменить, вырваться из этой нищеты! А ты только и умеешь, что пилить меня и ставить палки в колеса!
Он схватил её за плечи, пальцы его больно впились в её кожу. Светлана не вскрикнула, не попыталась вырваться. Она просто смотрела ему в глаза, и в её взгляде не было страха, только холодное, отстранённое презрение.
— Отпусти меня, Егор, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — Ты мне делаешь больно. И ты прекрасно знаешь, что это неправда. Мы бы не жили с моей мамой, если бы ты не просадил все деньги, которые нам подарили на свадьбу, на свою первую «гениальную» идею с торговлей какими-то «уникальными» биодобавками, которые оказались обычным мелом.
И ты не пытаешься ничего изменить. Ты просто играешь в бизнесмена, не имея для этого ни таланта, ни знаний, ни элементарной порядочности. И каждый раз расплачиваться за твои игры приходится моим родителям. Но этому пришёл конец.
Её спокойствие, её уверенность в собственной правоте бесили его ещё больше, чем любой крик или истерика. Он разжал пальцы, отступил на шаг, тяжело дыша. Он чувствовал себя загнанным в угол, лишенным последнего шанса. Его «гениальный» план рушился на глазах, и виной тому была она, его жена, которая всегда должна была его поддерживать, верить в него, быть его надежным тылом.
— Хорошо, — выдохнул он, пытаясь взять себя в руки, придать голосу ледяное спокойствие. — Ты этого хотела? Ты этого добьешься. Но запомни, Светлана, когда всё это рухнет окончательно, когда мы останемся вообще без копейки, виновата будешь только ты.
И я не удивлюсь, если твои родители, которых ты так рьяно защищаешь, первыми же и попрекнут тебя тем, что ты не дала мне «последний шанс». Ты можешь попробовать остановить меня. Но я всё равно поеду к ним завтра. И я добьюсь своего. Ты меня знаешь.
Он развернулся и, не глядя на неё, вышел из кухни, громко хлопнув за собой дверью, хотя и помнил её негласную просьбу не делать этого. На этот раз ему было всё равно. Пусть знает, что он не собирается сдаваться. Пусть знает, что борьба только начинается. Он ещё докажет ей, докажет всем, что он чего-то стоит. Даже если для этого придётся пойти напролом.
Светлана осталась на кухне одна. Грохот хлопнувшей двери ещё долго отдавался в ушах, как последний аккорд в затянувшейся, мучительной пьесе. Она не двинулась с места, продолжая стоять у раковины, но теперь её тело мелко дрожало, то ли от пережитого напряжения, то ли от подступающего холода, который, казалось, заполнил не только маленькую кухню, но и всю её душу.
Егор ушёл, но его угроза осталась висеть в воздухе, плотная и липкая, как паутина. «Я всё равно поеду к ним завтра. И я добьюсь своего». Она знала, что он не блефует. Знала его настойчивость, его умение вымаливать, давить на жалость, его способность переворачивать всё с ног на голову, выставляя себя жертвой обстоятельств, а её – чёрствой и непонимающей мегерой.
Она медленно опустилась на табурет, тот самый, на котором всего полчаса назад пыталась свести концы с концами в их семейном бюджете. Теперь эти цифры казались ей такой мелочью, такой незначительной суетой по сравнению с той пропастью, которая разверзлась между ней и мужем.
Пропастью, вырытой его бесконечными прожектами, его ложью, его инфантильной уверенностью, что кто-то всегда должен решать его проблемы. И чаще всего этим «кем-то» оказывались её родители.
«Нет, — твердо сказала она сама себе, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — В этот раз так не будет». Она слишком долго молчала, слишком долго надеялась, слишком долго позволяла ему манипулировать и собой, и её родителями.
Чаша её терпения была переполнена. И дело было уже не в деньгах, не в этих несчастных пятистах тысячах. Дело было в уважении. В элементарном человеческом достоинстве, которое Егор растаптывал с каждой своей новой «просьбой».
В комнате раздался телефонный звонок. Егор, очевидно, уже начал «артподготовку», пытаясь дозвониться до тестя или тещи, чтобы подготовить почву для завтрашнего визита. Светлана поднялась, её ноги были ватными, но шаг — решительным. Она прошла в комнату. Егор сидел на кровати, спиной к ней, и говорил в трубку нарочито бодрым, почти заискивающим голосом:
— Да, здрасте! Как здоровье? Жена как? Слушайте, я тут с такой идеей… Нет-нет, всё отлично, просто есть одно предложение, которое, я уверен, вас заинтересует… Да, конечно, завтра подъеду, всё расскажу подробно…
Светлана подошла и молча взяла у него из руки телефон. Егор обернулся, его лицо исказила гримаса недовольства и удивления.
— Ты что творишь? Отдай телефон! Я разговариваю!
— Папа, это Света, — произнесла она в трубку ровным, но твердым голосом, игнорируя протесты мужа. — Егор завтра к вам не приедет. И ни в какие его «предложения» вам ввязываться не нужно. Поверь мне, это очередная афера, которая закончится тем же, чем и все предыдущие – вашими потерянными деньгами и его пустыми обещаниями. Просто не давай ему больше ничего. Никогда. Это моя просьба. Я потом всё объясню.
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа отца, и положила телефон на тумбочку. Егор вскочил, его глаза метали молнии. Он был похож на разъяренного быка, готового броситься на красную тряпку.
— Ты… ты что себе позволяешь?! Ты кто такая, чтобы решать за меня, ехать мне или не ехать, говорить мне с твоим отцом или нет?! Ты совсем с ума сошла?! Ты разрушаешь всё! Всё! Мою последнюю надежду!
Он замахнулся, и на мгновение Светлане показалось, что он её ударит. Она не отшатнулась, не зажмурилась. Она просто смотрела на него, и в её взгляде было столько холодной, презрительной силы, что его рука сама собой опустилась.
— Надежду на что, Егор? — спросила она тихо, но так, что каждое слово достигало цели. — На то, чтобы снова обобрать моих стариков? На то, чтобы снова втянуть их в свои бредовые авантюры? Это ты называешь надеждой? Знаешь, Егор, я долго терпела. Очень долго. Я верила тебе, я оправдывала тебя перед родителями, перед собой.
Я закрывала глаза на твои провалы, на твои долги, на твою безответственность. Я думала, что ты изменишься, что ты повзрослеешь, что ты наконец-то поймешь, что семья – это не только «дай», но и «возьми на себя ответственность». Но я ошиблась. Ты не изменишься. Никогда.
Её голос не дрожал, в нём не было ни слез, ни истерики, о которых он так часто читал в дешевых романах и видел в мыльных операх. В нём была только горькая, выстраданная правда. И эта правда была страшнее любого крика.
— Ты говоришь, что стараешься для семьи? — продолжала она, подходя к нему почти вплотную, так что он мог видеть каждую морщинку у её глаз, появившуюся за годы их совместной жизни, полной отнюдь не семейного счастья. — Нет, Егор. Ты стараешься только для себя.
Для удовлетворения своих амбиций, для того, чтобы казаться кем-то значительным, успешным бизнесменом. А на самом деле ты – просто мыльный пузырь. Красивый, переливающийся всеми цветами радуги, но пустой внутри. И как только он лопается, ты бежишь за новой порцией мыльной воды к моим родителям.
— Замолчи! — рявкнул Егор, его лицо побагровело. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Все его заготовки, все его приемы, которые безотказно действовали раньше, сейчас разбивались о её неожиданное, ледяное спокойствие. Он не знал, что делать, как реагировать. Он привык к её слезам, к её упрекам, к её слабости.
Но эта новая, сильная, решительная Светлана была ему незнакома и пугала его. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе! Ты просто завистливая, ограниченная баба, которая боится риска! Если бы ты меня поддержала хоть раз по-настоящему, мы бы давно уже жили как короли!
— Поддержала? — Светлана усмехнулась, и эта усмешка была острее ножа. — Я поддерживала тебя все эти годы, Егор. Я работала на двух работах, чтобы покрывать твои «непредвиденные расходы». Я отказывала себе во всем, чтобы ты мог «инвестировать» в свои провальные проекты. Я врала своим родителям, выгораживая тебя, когда ты в очередной раз их подводил.
Это ты называешь отсутствием поддержки? А знаешь, что я поняла только сейчас? Поддерживать нужно того, кто этого заслуживает. Того, кто действительно старается, кто не боится ответственности, кто готов признавать свои ошибки и учиться на них. А ты… ты просто паразит, Егор. Паразит, который привык жить за чужой счет. И я больше не позволю тебе паразитировать ни на мне, ни на моих родителях.
Она развернулась и подошла к шкафу. Открыла дверцу и достала дорожную сумку, которую они когда-то покупали для совместных поездок на море, так ни разу и не состоявшихся из-за его вечных «финансовых трудностей».
— Что… что ты делаешь? — Егор смотрел на неё с недоумением, не понимая, к чему она клонит.
— Я ухожу, Егор, — сказала она спокойно, не глядя на него, и начала бросать в сумку свои вещи – несколько блузок, джинсы, белье. — Вернее, я прошу уйти тебя. Это квартира моих родителей, если ты забыл. Они пустили нас сюда пожить, когда мы поженились.
И я думаю, они будут не против, если здесь останусь я одна. А ты… ты можешь идти спасать свой бизнес. Искать свои полмиллиона. Где угодно, только не здесь. И не у моих родителей.
Егор замер, как громом пораженный. Такого поворота он точно не ожидал. Всё, что угодно, но не это. Он думал, что они покричат, поскандалят, может быть, даже не будут разговаривать пару дней, но потом всё вернется на круги своя. Он снова начнет её уговаривать, она снова смягчится, и он получит свои деньги. Но чтобы она его выгнала…
— Света… ты… ты не можешь так со мной поступить… — пролепетал он, растеряв всю свою былую спесь. — Мы же… мы же семья… Куда я пойду?
— Это уже не мои проблемы, Егор, — отрезала она, застегивая молнию на сумке. Она не стала собирать много вещей, только самое необходимое. Остальное было неважно. — Ты же у нас такой предприимчивый, такой находчивый. Что-нибудь придумаешь.
Может быть, твои «надежные партнеры» или «благодарные клиенты», о которых ты так часто рассказываешь, приютят тебя на первое время. А может, тебе стоит наконец-то снять розовые очки и посмотреть правде в глаза. Ты не бизнесмен, Егор. Ты – неудачник. И чем быстрее ты это поймешь, тем лучше будет для всех. И в первую очередь – для тебя самого.
Она поставила сумку на пол и посмотрела на него. В её глазах не было ни ненависти, ни злости. Только безмерная усталость и какая-то окончательная, бесповоротная пустота. Словно всё, что связывало их когда-то, было выжжено дотла этим последним, решающим скандалом. — Я не хочу тебя больше видеть, Егор, — сказала она тихо, но твердо. — Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. Уходи. Пожалуйста.
И Егор понял, что это конец. Не просто очередной ссоры, а конец их брака, их совместной жизни, конец его привычного, удобного мира, где всегда можно было найти «безвозмездную спонсорскую помощь». Он молча развернулся и вышел
Из комнаты, а затем и из квартиры, на этот раз не хлопнув дверью. Он просто ушёл, оставив Светлану одну посреди пустой квартиры, с её маленькой дорожной сумкой и горьким привкусом разрушенных надежд. Скандал завершился. И все окончательно поссорились, перейдя ту черту, за которой примирение было уже невозможно…
