— Я такое, если честно, только на машинах под списание вижу. Вы где этот хлам откопали? Тут корд лезет, протектор стёрт в ноль, ещё и трещины по всей боковине. На этом даже летом по сухому асфальту ездить — самоубийство. А зимой… Девушка, вам просто повезло, что вы живы.
Эти слова пожилого механика, пахнущего соляркой и табаком, стучали в висках Татьяны всю дорогу домой. Она вела машину с неестественной, почти параноидальной осторожностью, будто под колёсами не мокрый городской асфальт, а тончайший лед Байкала. Руки вцепились в руль так, что побелели костяшки. В зеркале заднего вида она видела два пустых детских кресла и каждый раз вздрагивала, прокручивая в голове утренний эпизод. Плавный поворот на съезде с эстакады, который она совершала тысячу раз на автопилоте. Лёгкое, привычное движение рулём, и вдруг машина поплыла. Не занос со визгом шин, не скрежет шипов — просто тихое, вкрадчивое, предательское скольжение в сторону серого бетонного отбойника. Секунда, которая растянулась в вечность. Инстинктивное, едва заметное движение рулём в обратную сторону. Машину качнуло, выровняло. С заднего сиденья раздался восторженный смех младшего сына, который подумал, что мама играет в «лодочку». А у неё в этот момент всё внутри оборвалось и ухнуло в ледяную пропасть.
Она доехала до работы, высадила детей в садике, но чувство липкого, холодного ужаса не отпускало. Что-то было не так. Её премиальная зимняя «липучка», купленная всего два месяца назад за сумасшедшие деньги, не могла так себя повести. Она должна была вгрызаться в любой лёд, как питбуль. Именно поэтому после работы она свернула в первый попавшийся шиномонтаж. И вот теперь она ехала домой, зная правду. Правду, которая была омерзительнее любого вранья, хуже любой измены.
Денис был дома. Он сидел в гостиной, развалившись на диване с ногами на кофейном столике, и с увлечением гонял нарисованных монстров по огромному экрану телевизора. Он услышал, как провернулся ключ в замке, и крикнул, не оборачиваясь:
— Танюш, привет! Есть что-нибудь пожрать? Я тут рейд никак не закончу, сейчас последняя волна.
Она не ответила. Молча сняла сапоги, повесила пальто на крючок. Её движения были медленными, выверенными, как у сапёра, приближающегося к мине. Она не смотрела в его сторону. Её взгляд был прикован к двери на балкон. Там, подвешенный на специальном кронштейне, как произведение искусства в галерее, висел его идол. Его гордость. Гоночный велосипед с карбоновой рамой, профессиональным навесным оборудованием и ценником, сопоставимым с подержанной иномаркой. Его «отдушина», его «свобода», его личный храм.
Татьяна прошла на кухню. Открыла нижний ящик с инструментами, который всегда стоял под раковиной. Её пальцы нащупали холодную, гладкую деревянную рукоятку старого сапожного шила. Крепкого, с толстой, закалённой стальной иглой. Она прошла мимо гостиной. Денис что-то азартно кричал в микрофон гарнитуры, не замечая её присутствия, её ауры звенящего холода. Она вышла на балкон, сняла с кронштейна его сокровище, поставила на бетонный пол. Спустила немного воздух из переднего колеса, чтобы шило вошло легче, без сопротивления. Затем с силой, всем весом, вогнала острие в боковину дорогой бескамерной покрышки. Раздался короткий, злой пшик. Она вытащила шило и повторила операцию. И ещё раз. И ещё. Потом перешла к заднему колесу. Она не кромсала резину в слепой ярости. Она наносила точные, аккуратные, несовместимые с ремонтом проколы.
Закончив, она вошла в комнату и бросила шило на кофейный столик прямо перед ним. Металл звякнул о стекло. Денис вздрогнул от резкого звука, сорвал с головы наушники и непонимающе уставился на неё, потом на шило.
— Ты чего? Что это…
— Это тебе демо-версия, — произнесла она ровным, лишённым всяких эмоций голосом, от которого веяло могильным холодом. — А теперь встал и пошёл смотреть, что стало с твоим двухколёсным недоразумением. А потом будешь объяснять, как мои новые шины оказались на «Авито», а я с детьми чуть не оказалась в морге. Вали из дома. Ты опасен для жизни.
Денис замер на секунду, его мозг отказывался обрабатывать информацию. Демо-версия? Велосипед? Шило? Он медленно поднялся с дивана, как старик, и, не глядя на жену, поплёлся на балкон. Его взгляд упал на колёса. Это не были просто спущенные шины. В дорогой, почти новой резине зияли аккуратные, смертельные раны. Множественные проколы, сделанные с методичной жестокостью. Словно хирург вырезал опухоль, не оставив шансов на восстановление. Он дотронулся пальцем до одного из отверстий, и холодный зимний воздух с балкона вдруг показался ему раскалённым.
Он вернулся в комнату. Лицо его было бледным, на лбу выступила испарина.
— Ты… ты с ума сошла? Таня, ты хоть понимаешь, сколько это стоит? Это же…
— Сколько? — перебила она его, не повышая голоса. Её спокойствие было страшнее любого крика. — Это стоит дороже двадцати тысяч рублей? Дороже, чем тот хлам со свалки, который ты прикрутил на мою машину? Ты ведь именно за столько продал мой комплект, я видела объявление. Двадцать тысяч. Хорошая цена за жизнь двоих детей и жены, не находишь?
Его лицо вытянулось. Он понял, что она знает. Всё знает. И сейчас начался обратный отсчёт.
— Танюш, это не то, что ты думаешь! Послушай, я всё объясню! — он сделал шаг к ней, выставив руки в примирительном жесте. — У меня были проблемы. Небольшие долги, пара микрозаймов… Я не хотел тебя грузить, ты и так устаёшь. Я думал, это гениальный план! Поменяю на недельку, никто и не заметит! Я уже почти нашёл деньги, чтобы выкупить их обратно! Я бы всё вернул на место, клянусь!
Он говорил быстро, сбивчиво, как нашкодивший школьник, пойманный с сигаретой за гаражами. Его оправдания были настолько жалкими, что вызывали не сочувствие, а брезгливость. Он действительно считал это гениальным планом.
— Не замечу? — Татьяна усмехнулась, но в этой усмешке не было и тени веселья. — Я сегодня чуть не заметила бетонный отбойник на эстакаде. Вместе с Максом и Кириллом на заднем сиденье. Машину просто понесло на ровном месте. На скорости сорок километров в час. Ты хоть представляешь, что это такое, когда трёхтонный кроссовер на лысой резине начинает скользить по ледяной плёнке? Нет, ты не представляешь. Ты в это время монстров на экране убивал. А я убивала в себе желание вывернуть руль в другую сторону и посмотреть, что будет.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него, как яд. Денис открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов.
— Я думал, ты будешь ездить аккуратно… — пролепетал он наконец самую идиотскую фразу, которую только мог придумать.
— Я и ехала аккуратно. Только это не помогает, когда вместо шин у тебя на колёсах четыре куска отполированного дерьма. Ты не просто украл у меня вещь, Денис. Ты заложил под нашу машину бомбу с таймером. И тебе было плевать, в какой момент она рванёт. Тебе просто нужны были деньги, чтобы закрыть свои мелкие, позорные долги.
Он попятился и плюхнулся на диван, обхватив голову руками. Он был раздавлен. Но для неё этого было мало. Это было только начало.
— Мы же… мы же семья, Таня… Можно же всё исправить…
— Семья? — она медленно взяла со стола свой телефон. — Нет. Семья так не поступает. Семья — это когда ты уверен, что человек за твоей спиной тебя прикроет, а не воткнёт тебе нож. А ты не просто нож воткнул. Ты попытался нас всех угробить.
Её палец скользнул по экрану. Она нашла нужный контакт и нажала на вызов. Денис поднял на неё глаза, в них плескался ужас. Он увидел имя на экране. «Виктор Николаевич». Его отец.
— Алло, здравствуйте, Виктор Николаевич, — произнесла она в трубку всё тем же ледяным, бесцветным голосом. — Это Таня. У меня к вам просьба. Приезжайте, пожалуйста. Заберите Дениса. Он здесь больше не живёт.
Виктор Николаевич приехал через сорок минут. За это время в квартире не было произнесено ни слова. Денис сидел на диване, сжавшись в комок, и смотрел в одну точку на ковре. Он напоминал промокшего воробья, ожидающего, когда его прикончит подобравшая его кошка. Татьяна стояла у окна, спиной к нему, и смотрела на огни ночного города. Она не двигалась, не издавала ни звука, превратившись в ледяную статую, источающую арктический холод. Воздух в комнате был настолько плотным и тяжёлым, что, казалось, его можно резать ножом.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел стартового пистолета. Татьяна не обернулась.
— Открывай, — бросила она в пустоту. — Это за тобой.
Денис вздрогнул, медленно поднялся и поплёлся в прихожую. Виктор Николаевич, высокий, суровый мужчина с жёстким, как будто высеченным из камня лицом, вошёл в квартиру. Он окинул сына тяжёлым взглядом, затем прошёл в гостиную.
— Ну, что у вас тут стряслось? Опять из-за денег? Таня, Денис, вы же взрослые люди, — начал он примирительным тоном, явно ожидая услышать историю об очередной глупой ссоре. Он сел в кресло, приготовившись выступить в роли мудрого арбитра.
Татьяна медленно повернулась. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безжизненным.
— Стряслось, Виктор Николаевич. Только это не ссора. Это приговор, — сказала она, глядя не на него, а на Дениса, который жалкой тенью застыл в дверном проёме. — Я хочу, чтобы вы это услышали. Не от него, потому что он соврёт и всё преуменьшит. А от меня. Чтобы у вас не было иллюзий по поводу вашего сына.
Виктор Николаевич напрягся, его миролюбивый настрой начал испаряться.
— Два месяца назад, — начала Татьяна методично, словно зачитывая протокол, — я купила на свою машину новый комплект зимних шин. Michelin X-Ice Snow. Восемьдесят четыре тысячи рублей. Лучшее, что было на рынке. Потому что я вожу детей. И для меня безопасность — это не пустое слово. Ваш сын об этом прекрасно знал.
Она сделала паузу, давая отцу переварить информацию.
— А сегодня утром, когда я везла внуков в сад, машину на безобидном повороте вдруг потащило на отбойник. Просто потащило, как корову на льду. Я чудом её выровняла. Весь день меня не отпускало дурное предчувствие, и после работы я заехала в сервис. Механик, когда поднял машину, сначала долго молчал. А потом спросил, на какой помойке я нашла эти колёса. Он сказал, что резина не просто лысая, она вся в трещинах и с торчащим кордом. Что на такой ездить — это чистое самоубийство.
Лицо Виктора Николаевича каменело с каждым её словом. Он перевёл взгляд на сына, и в его глазах появился холодный блеск.
— И знаете, что самое интересное? — продолжила Татьяна, её голос начал набирать силу, в нём зазвенел металл. — Я нашла свои шины. На «Авито». Проданными. За двадцать тысяч рублей. С аккаунта вашего сына.
Она сделала шаг к Денису. Тот вжал голову в плечи.
— Ты снял с моей машины новые зимние шины и поставил лысую резину со свалки, чтобы продать колёса и закрыть свой кредит?! Я сегодня чуть не улетела в кювет на гололёде с детьми! Ты нас чуть не убил ради двадцати тысяч! Собирай свои манатки и проваливай отсюда!
Её голос сорвался на крик, но это был не истеричный визг, а рёв чистой, концентрированной ярости.
— Вот поэтому я вам и позвонила, Виктор Николаевич! Пусть он забирает свои манатки! Забирайте своего сына-неудачника, пока я его здесь голыми руками не придушила!
В комнате повисла оглушительная тишина. Виктор Николаевич медленно повернул голову к сыну. В его взгляде не было ни гнева, ни разочарования. Только выжженная дотла пустота и холодное, безграничное презрение. Он смотрел на своего сорокалетнего сына так, словно видел перед собой не человека, а какое-то мелкое, отвратительное насекомое.
— Собирайся, — голос Виктора Николаевича был глухим и безжизненным. Он не смотрел на Татьяну. Он смотрел на своего сына, и этот взгляд был страшнее любого удара. Это был приказ, не подлежащий обсуждению.
Денис, будто получив электрический разряд, дёрнулся и побрёл в спальню. Он двигался как автомат, чью программу стёрли, оставив только одно базовое действие. Открыл шкаф, вытащил большую спортивную сумку. Его движения были вялыми, руки не слушались. Он без разбора сгребал с полок футболки, джинсы, свитера, комкая их и запихивая внутрь. Для него это был не просто сбор вещей. Это был ритуал изгнания, унизительный и публичный.
Татьяна молча наблюдала за ним из дверного проёма. Отец Дениса остался стоять в гостиной, окаменевший, как истукан с острова Пасхи. В Татьяне не было ни капли сочувствия. Она смотрела на ссутулившуюся спину мужа и понимала: проколотого велосипеда и публичного унижения перед отцом недостаточно. Это были лишь предупредительные выстрелы. Нужна была казнь. Показательная. Чтобы выжечь саму мысль о том, что такое может сойти с рук.
Её взгляд скользнул по комнате и остановился на узком стеллаже у стены. Там, за стеклянными дверцами, стояла его гордость. Его святыня. Коллекция моделей парусных кораблей, которую он собирал с двенадцати лет. Целая флотилия, каждый кораблик — месяцы кропотливой работы. Изящный «Крузенштерн» с паутиной такелажа, грозный линкор «Виктория», миниатюрная каравелла Колумба. Это было не просто хобби. Это был его мир, его отдушина, место, где он был капитаном и творцом.
Она подошла к стеллажу, открыла дверцу. Денис замер с охапкой носков в руках, увидев её движение. Его глаза расширились от ужаса.
— Таня… не надо, — прошептал он.
Она взяла первый корабль. Это был маленький фрегат, который он закончил буквально месяц назад. Она повертела его в руках, рассматривая крошечные пушки и тонкие нити вант. Затем, на глазах у мужа и его отца, она сжала ладонь. Раздался лёгкий хруст сухого дерева и звон лопнувшего стекла — он помещал каждый корабль в бутылку. Она разжала пальцы, и на пол посыпались обломки мачт и щепки корпуса.
— Таня, пожалуйста! — в голосе Дениса появились нотки паники. Он шагнул к ней.
В этот момент Виктор Николаевич вошёл в спальню и положил тяжёлую руку ему на плечо, останавливая.
— Не мешай, — тихо, но твёрдо сказал он. — Ты это заслужил.
Денис обмяк под рукой отца, и в его глазах блеснул ужас от этого двойного предательства. Он смотрел, как Татьяна берёт следующий корабль. «Санта-Мария». Она не стала его давить. Она просто уронила его на паркет. Корабль разлетелся на куски. Затем следующий. И следующий. Она не торопилась. Она действовала методично, как палач, приводящий в исполнение приговор. Каждый хруст, каждый звон разбитого стекла был ударом молотка по крышке его гроба.
Когда на полке остался только один, самый большой и красивый корабль, который ему когда-то на день рождения подарил отец, Денис взвыл. Это был не крик, а задавленный, звериный стон полного отчаяния.
— Только не его… Это же… память…
Татьяна взяла флагман его коллекции. Подняла его на уровень глаз. Посмотрела на него, потом перевела взгляд на Дениса. И медленно, с силой, раздавила его между ладонями. Она даже не поморщилась, когда острый обломок мачты впился ей в кожу. Она просто вытерла руки о джинсы, оставив на них кровавую полосу и древесную пыль.
— Это чтобы ты ничего не забыл, — произнесла она тихо, но каждое слово было высечено из гранита. — Чтобы у тебя не осталось ничего, кроме памяти о сегодняшнем дне.
Она кивнула на полупустую сумку.
— Хватит. Остальное я выброшу.
Затем она повернулась к застывшему в дверях свёкру.
— Забирайте.
Виктор Николаевич молча подтолкнул сына в спину, направляя к выходу. Денис шёл, не глядя под ноги, спотыкаясь об обломки своей прошлой жизни. На ковре у её ног лежало крошево из дерева, ниток и стекла — всё, что осталось от его детства и его брака…
