— Ты снял все деньги с нашего накопительного счёта, которые мы откладывали на ЭКО, и купил себе подержанный мотоцикл, чтобы, как ты говоришь, «почувствовать ветер свободы»? Антон, ты украл у нас шанс стать родителями ради металлолома?
Ольга произнесла это ровным, почти будничным тоном, глядя не в глаза мужу, а на масляное пятно, которое уже начинало расплываться на асфальте под брюхом рычащего зверя. Вокруг пахло плохо сгоревшим бензином, старой кожей и какой-то сладковатой химией — так пахнут вещи, которые слишком долго стояли в чужих гаражах, впитывая пыль чужих жизней.
Антон, сияющий, как начищенный медный таз, сидел верхом на этом громоздком, черно-хромированном сооружении. Он сдвинул визор шлема наверх, обнажив потное, раскрасневшееся лицо. В его глазах плескался такой детский, незамутненный восторг, что Ольге на секунду стало физически дурно. Он вообще не слышал её. Точнее, слышал звуки, но смысл слов отскакивал от его эйфории, как горох от стены.
— Оль, ну ты посмотри на линию бака! — он любовно погладил черную, в мелких царапинах поверхность, словно это была холка породистого жеребца. — Это же классика! «Хонда Шэдоу». Японская сборка, сейчас таких уже не делают. Настоящее железо, никакого пластика. Я когда объявление увидел, сразу понял — моё. Судьба. Продавец, мужик мировой, скинул тридцатку, потому что увидел, что я загорелся. Это инвестиция, Оль! Такие аппараты с годами только дорожают.
Он снова крутанул ручку газа. Мотоцикл отозвался хриплым, булькающим звуком, выплюнув из выхлопной трубы облачко сизого дыма. Антон прикрыл глаза, наслаждаясь вибрацией, которая передавалась от двигателя к его телу.
Ольга сделала шаг назад, чтобы дым не попал на её светлое пальто. Она смотрела на этот агрегат и видела не «классику японского мотопрома», а таблицу в Экселе. Видела строки: «Гонадотропины», «Пункция», «Криоконсервация». Все эти сухие медицинские термины, за которыми стояли годы надежд, унизительных осмотров и бесконечных анализов, теперь превратились в груду ржавеющего металла на двух колесах.
— Инвестиция, — повторила она, пробуя слово на вкус. Оно горчило. — Антон, там было шестьсот тысяч. Шестьсот. Мы собирали их два года. Я не покупала себе зимние сапоги, ходила в осенних с теплым носком. Ты брал подработки по выходным. Мы ели макароны по-флотски вместо стейков. И всё это ради того, чтобы ты сейчас сидел на… на этом?
— Ну вот опять ты начинаешь, — Антон поморщился, но улыбку не стер. Он стянул шлем, явив миру прилипшие к лбу влажные волосы, и повесил его на руль. — Оль, ну не будь ты такой душной. Деньги — это бумага. Наживное. Заработаем мы еще на твоих врачей, никуда они не денутся. Клиники эти на каждом углу стоят, конвейер. А сезон уходит! Ты понимаешь? Еще месяц — и дожди, потом снег. А мне сейчас нужно. Я задыхаюсь, Оль. Работа — дом, дом — работа. Я мужик или кто? Мне нужно чувствовать, что я живу, а не существую.
Он слез с мотоцикла, с трудом перекинув ногу через седло — джинсы были узковаты для таких маневров, — и подошел к ней, пытаясь приобнять. От него разило ветром и дорожной гарью. Ольга не отстранилась, но всё её тело стало жестким, как арматура.
— То есть, по-твоему, наше будущее — это «душно»? — спросила она, глядя, как он пытается стереть мазутное пятно с рукава куртки. — А вот это ведро с гайками — это жизнь? Ты хоть понимаешь, что ты купил? Посмотри на резину, она лысая. Там трещины, Антон. На ней ездить — самоубийство.
— Нормальная резина, на сезон хватит, — отмахнулся он, явно раздражаясь тем, что жена портит ему праздник. — Ты просто не в теме. Это стиль жизни, понимаешь? Братство. Свобода. Едешь по трассе, и нет никаких начальников, никаких отчетов, никаких… — он запнулся, но Ольга мысленно договорила за него: «никаких обязательств».
— Никаких детей, — закончила она вслух.
Антон закатил глаза, всем своим видом показывая, как ему надоела эта пластинка.
— Да будут дети, будут! Что ты зациклилась? Год раньше, год позже — какая разница? Мы молодые, здоровые… ну, относительно. Успеем. Зато у отца будет нормальное хобби, а не лежание на диване. Я, может, тебя покатаю потом. Купим тебе шлем, куртку красивую. Представь: мы вдвоем, закат, трасса… Романтика же!
Он снова повернулся к своему сокровищу, начав протирать зеркало заднего вида рукавом. Ольга смотрела на его спину, обтянутую новой кожаной косухой, которая, судя по всему, тоже была куплена на те самые деньги. Бирка еще торчала из-под воротника, трепеща на ветру.
— Ты купил экипировку, — констатировала она. — Шлем, куртка, перчатки. Это еще сколько? Тысяч пятьдесят?
— Семьдесят, — с гордостью поправил Антон, не оборачиваясь. — Безопасность превыше всего. Шлем вообще топовый, «Шой», карбон. Голова-то у меня одна.
— Голова одна, — эхом отозвалась Ольга. — А мозгов в ней, похоже, совсем не осталось.
Антон резко выпрямился и повернулся к ней. Улыбка сползла с его лица, сменившись выражением обиженного подростка, которому мама запретила играть в приставку.
— Так, давай без оскорблений. Я глава семьи, я принимаю решения по бюджету. Я посчитал, что сейчас нам нужнее эмоциональная разгрузка. Ты сама вся на нервах, дерганая, только о своих гормонах и говоришь. Тебе бы тоже развеяться не мешало. А то превратилась в медицинскую энциклопедию. С тобой поговорить, кроме как о фолликулах, не о чем стало.
Ольга почувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, начинает формироваться холодный, тяжелый ком. Это была не истерика, не обида. Это было прозрение. Она смотрела на человека, с которым прожила семь лет, и понимала, что совершенно его не знает. Или знала, но старательно закрывала глаза.
— Глава семьи, значит, — тихо произнесла она. — Глава семьи обсуждает траты в полмиллиона с женой. Глава семьи не ворует деньги из конверта с надписью «Будущее». Ты не глава семьи, Антон. Ты просто эгоист, который захотел игрушку.
Она подошла к мотоциклу вплотную. Вблизи он выглядел еще более удручающе: ржавчина на глушителе была замазана какой-то серебрянкой, подножка болталась, а на сиденье красовался грубый шов, словно его зашивали цыганской иглой.
— Покажи документы, — потребовала она, протягивая руку.
— Зачем? — насторожился Антон, инстинктивно прикрывая рукой нагрудный карман косухи.
— Хочу посмотреть, на кого оформлен этот… транспорт свободы. И убедиться, что ты не купил его в угоне. Раз уж ты потратил мои деньги, я имею право видеть бумагу.
— Деньги общие! — взвился Антон. — Я тоже туда вкладывал!
— Тридцать процентов, — отрезала Ольга. — Остальное — моя премия и наследство от бабушки. Документы, Антон. Или ты боишься, что я увижу реальную цену этого хлама?
Антон фыркнул, показывая, как смешны её подозрения, и полез в карман.
— Да пожалуйста! Скрывать мне нечего. Чистейшая сделка. Вот ПТС, вот договор. Любуйся. Только руками не лапай особо, я еще не успел в файл убрать.
Он извлек сложенные вчетверо листы и небрежно протянул их жене. Ольга взяла бумаги. Они были теплыми от его тела. Текст договора купли-продажи, заполненный корявым почерком от руки, и синий бланк паспорта транспортного средства.
Она всмотрелась в цифры. Год выпуска — бородатый. Количество владельцев — места в ПТС больше не было, Антон был вписан на полях. И сумма в договоре.
— Ты отдал за это всё… — она подняла на него глаза. В них больше не было вопроса, только приговор. — Ты действительно считаешь, что этот хлам стоит нашей мечты?
— Это не хлам! Это легенда! — выкрикнул Антон, снова заводясь. — Ты ничего не понимаешь в технике!
— Я понимаю в людях, Антон. И сейчас я вижу перед собой очень дешевого человека на очень дорогом металлоломе.
Она сжала бумаги в руке. Жесткая бумага ПТС сопротивлялась, но пальцы Ольги были сильнее.
— Не смей! — Антон дернулся к ней, но поздно. Резкий, сухой треск разорванного картона прозвучал громче рева двигателя.
Ольга рвала документы методично, с холодной, пугающей точностью. Сначала пополам. Потом еще раз. Потом еще. Паспорт транспортного средства, где в графе «Владелец» гордо значилось «Ковалев Антон Сергеевич», превращался в горсть цветного конфетти. Синие клочки падали на грязный асфальт, смешиваясь с пылью и масляными разводами.
— Ты что творишь, дура?! — взревел Антон. Он бросился на колени, пытаясь поймать падающие обрывки, но ветер, тот самый «ветер свободы», о котором он так мечтал, подхватил бумажные хлопья и погнал их по двору. — Это же документы! Восстанавливать замучаешься! Ты совсем рехнулась?!
Ольга наблюдала за ним сверху вниз. Мужчина, которого она любила, с которым планировала растить детей, сейчас ползал у её ног, собирая мусор. Он выглядел жалко в своей новой косухе, которая топорщилась на спине горбом.
— Восстанавливать? — переспросила она спокойно. — А зачем тебе восстанавливать документы на то, что тебе не принадлежит? Ты же купил это на мои деньги, Антон. На деньги нашего нерожденного ребенка. Значит, я имею право распоряжаться этим, как хочу. Хочу — катаюсь, хочу — рву.
Антон поднял на неё лицо, перекошенное от ярости. В руке он сжимал горсть грязных бумажек.
— Ты больная! — выплюнул он. — Тебе лечиться надо, а не детей рожать! Истеричка! Я для нас старался! Чтобы жизнь красками заиграла! А ты всё в черное красишь!
Он поднялся, отряхивая колени. Новые джинсы уже были безнадежно испорчены мазутом.
— Для нас? — Ольга горько усмехнулась. — Давай честно, Антон. Ты старался для себя. Ты всегда старался только для себя. Когда мы выбирали квартиру, ты настоял на районе поближе к твоей работе, хотя там нет ни парков, ни садов. Когда мы делали ремонт, ты купил огромный телевизор вместо посудомойки, потому что тебе футбол смотреть надо. А я мою посуду руками. И сейчас. Ты не подумал, что мне тоже нужно «развеяться»? Может, я хотела на море? Или просто купить себе нормальную одежду? Нет. Ты решил, что твоя игрушка важнее всего.
— Да при чем тут посудомойка?! — заорал Антон, размахивая руками. Прохожие начали оборачиваться, какая-то бабушка на лавочке у подъезда неодобрительно покачала головой. — Ты всё в одну кучу валишь! Я мужик, мне нужно чувствовать драйв! Я устал быть просто функцией: принеси зарплату, вынеси мусор, сдай спермограмму! Я живой человек!
— Живой человек, — кивнула Ольга. — А я, значит, функция? Инкубатор, который сломался и требует ремонта?
— Я этого не говорил! — Антон осекся, поняв, что зашел слишком далеко, но отступать не собирался. Его эго, раздутое покупкой мотоцикла, требовало сатисфакции. — Просто ты зациклилась. Ты стала скучной, Оль. Вспомни, какими мы были раньше. Ходили в походы, смеялись. А теперь? Графики, таблетки, уколы. Вечером приходишь — ты сидишь с градусником и высчитываешь овуляцию. Секс по расписанию! Это не жизнь, это каторга!
Ольга молчала. Слова мужа били больно, точно в цель, но вместо слез вызывали лишь глухую ярость. Он обесценил всё. Всю её боль, все её старания, всё то, через что ей пришлось пройти ради их общей — как она думала — цели.
— Каторга, говоришь? — тихо произнесла она. — А ты знаешь, что такое настоящая каторга, Антон? Это когда ты каждый месяц ждешь две полоски, а видишь одну. Это когда ты колешь себе гормоны в живот, и он весь в синяках, а ты терпишь, потому что надеешься. Это когда ты плачешь в подушку, пока твой муж храпит рядом, потому что ему завтра на работу и ему нужен «драйв».
— Ой, ну началось! — Антон картинно закатил глаза. — Страдалица всея Руси. Все рожают, у всех проблемы, никто трагедии не делает. Вон, Ленка с третьего этажа пятого родила, и ничего, бегает.
— Ленка не лечилась три года, Антон. У Ленки нет диагноза. И у мужа Ленки, кстати, нет диагноза. А у нас есть. И этот диагноз — твой эгоизм. Он неизлечим.
Антон побагровел. Он шагнул к мотоциклу, словно ища у него поддержки. Положил руку на руль, сжал грипсу так, что побелели костяшки.
— Знаешь что, — прошипел он. — Я не собираюсь перед тобой оправдываться. Я заработал эти деньги.
— Ты заработал тридцать процентов, — напомнила Ольга ледяным тоном. — И то, если считать твои «шабашки», которые ты тратил на пиво с друзьями. Основная сумма там была моя. Моя премия за проект, который я тянула полгода, не вылезая из офиса до ночи. Наследство бабушки, которое я отложила, а не спустила на тряпки. Ты украл у меня бабушкино наследство, Антон. Ты понимаешь это?
— Не украл, а инвестировал в семейный досуг! — упрямо повторил он свою мантру. — Продам я его потом, если прижмет! Еще дороже продам!
— Кому ты его продашь? — Ольга кивнула на мотоцикл. — Ты даже не посмотрел на раму. Она вареная, Антон. Видишь шов под баком? Он кривой. Этот мотоцикл был в аварии. Серьезной аварии. Тебе впарили битый хлам по цене золота. Ты не просто эгоист, ты еще и лох.
Слово «лох» подействовало на Антона как красная тряпка на быка. Он, считавший себя знатоком техники, «прошаренным» парнем, не мог стерпеть такого унижения.
— Ты врешь! — рявкнул он, наклоняясь к раме и пытаясь разглядеть тот самый шов в сумерках. — Ничего он не битый! Это заводская сварка! Ты просто завидуешь, что я могу себе позволить вещь для души, а ты — нет!
— Я могу позволить себе вещь для души, Антон. Я могла бы купить себе путевку на Бали. Или шубу. Или машину. Но я откладывала на ребенка. На нашего ребенка. Которого теперь не будет. Потому что папа захотел поиграть в байкера.
Она смотрела на него, и пелена спадала с глаз окончательно. Перед ней стоял не муж, не опора, не любимый человек. Перед ней стоял чужой, капризный, инфантильный мужчина, застрявший в пубертате. Он не хотел детей. Он сам был ребенком, требующим дорогих игрушек и внимания. И он никогда не повзрослеет.
— Слушай, — Антон выпрямился, оттирая грязь с рук о штаны. — Хватит мне мозг выносить. Я устал. Я сейчас поеду кататься. Прокачусь по ночному городу, проветрюсь. А ты иди домой, остынь. Попей валерьянки. Вернусь — поговорим нормально. Без этих твоих… закидонов.
Он потянулся к замку зажигания. Ключ торчал в скважине, призывно поблескивая брелоком в виде черепа. Еще одна безвкусная деталь, купленная, вероятно, на сдачу.
— Ты никуда не поедешь, — сказала Ольга.
— Это еще почему? — усмехнулся Антон, поворачивая ключ. Приборная панель тускло засветилась желтоватым светом. — Ты мне не указ. Я свободный человек.
— Потому что у тебя нет документов, — напомнила она, указывая на грязное месиво под ногами. — Первый же патруль ДПС заберет твой драндулет на штрафстоянку. И тебя заодно — за езду без документов. А прав категории «А» у тебя, кстати, тоже нет. Ты же только собирался пойти в автошколу, верно?
Антон замер. Рука его застыла на кнопке стартера. Он совсем забыл про права. В эйфории покупки эта «мелочь» вылетела у него из головы. Он планировал ездить «аккуратно», по дворам, пока не получит корочку. Но теперь, без ПТС и договора, любой выезд становился игрой в русскую рулетку.
— Ну и стерва же ты, Оля, — процедил он сквозь зубы. — Специально всё испортила. Кайф обломала. Довольна?
— Нет, Антон, я не довольна, — Ольга покачала головой. В её голосе звучала смертельная усталость. — Я опустошена. Ты только что уничтожил мой мир. А теперь обвиняешь меня в том, что я испортила тебе настроение.
Она развернулась и пошла к подъезду. Спина её была прямой, как струна. Каждый шаг давался с трудом, ноги казались ватными, но она не позволяла себе ссутулиться.
— Эй! Ты куда?! — крикнул ей вслед Антон. — Ключи от дома дай! Я свои в куртке старой оставил, в прихожей!
Ольга остановилась на секунду, не оборачиваясь.
— Они тебе не понадобятся, — тихо сказала она, но Антон её не услышал за шумом проезжающего мимо грузовика.
Она вошла в темный подъезд, оставив мужа наедине с его «свободой», которая на поверку оказалась лишь грудой проблем и разочарований. Лифт не работал, и ей пришлось подниматься пешком на пятый этаж. Каждый лестничный пролет был как этап восхождения на Голгофу. Но с каждой ступенькой к ней приходила странная, пугающая ясность. Всё кончено. И это не истерика. Это финал.
— Стой! Стой, тебе говорят, бешеная!
Тяжелая металлическая дверь подъезда содрогнулась от удара, пропуская внутрь разъяренного Антона. Гулкое эхо подхватило его крик и швырнуло вверх по бетонным пролетам, расплескивая злобу по этажам. Ольга слышала, как он несется следом — тяжелый топот мотоботов, сбитое дыхание, звон какой-то мелочи в карманах. Она не ускорила шаг. Она поднималась на свой пятый этаж размеренно, словно робот, у которого садится батарея. Внутри была звенящая пустота, выжженная земля, где больше ничего не могло расти.
— Ты мне за каждый клочок бумаги заплатишь! — орал он, перепрыгивая через ступеньки. — Ты хоть знаешь, сколько времени займет восстановление ПТС? Это ГИБДД, очереди, пошлины! Ты меня на неделю из жизни вычеркнула!
Антон нагнал её между третьим и четвертым этажом. Он грубо схватил её за плечо, разворачивая к себе. Его лицо, еще пять минут назад сиявшее мальчишеским восторгом, теперь напоминало перезрелый помидор — красное, одутловатое, с пульсирующей жилкой на виске. От него пахло потом и дешевым адреналином.
— Руку убрал, — сказала Ольга. Тихо. Без истерики. Но в её голосе было столько стали, что пальцы Антона разжались сами собой.
— Ты не имела права! — он задыхался, пытаясь перекричать собственный страх за свою новую игрушку. — Это порча имущества! Я в полицию пойду!
— Иди, — кивнула она, продолжая подъем. — Расскажи им, как ты украл деньги из семейного тайника. Как оставил жену без медицинской помощи. Очень интересно будет послушать.
— Да какой помощи, Оля?! — Антон снова преградил ей путь, раскинув руки, словно вратарь. — Какой, к черту, помощи? Мы два года сливаем бабки в унитаз! Два года! Ты хоть считала, сколько мы уже отдали этим шарлатанам в белых халатах? Машину можно было купить! Квартиру студию в области! А что мы имеем? Ничего! Пустоту! Дырку от бублика!
Ольга остановилась. Она стояла на ступеньку выше, поэтому их глаза оказались на одном уровне. В тусклом свете подъездной лампочки она видела каждую пору на его лице, каждую черную точку на носу, который он ленился чистить.
— Это не унитаз, Антон, — произнесла она медленно, чтобы каждое слово дошло до его сознания. — Это наш шанс. Был наш шанс. Вероятность двадцать процентов, но она была. А теперь её нет.
— Да нет там никакой вероятности! — рявкнул он, и его голос сорвался на визг. — Это разводка для лохов! И ты повелась! Может, природа просто умнее нас, а? Ты не думала об этом? Может, нам не надо размножаться? Может, ты просто бракованная, Оль? Ну не дано тебе, смирись! Зачем мужику жизнь портить? Я здоровый лось, мне тридцать два года, я жить хочу сейчас, а не когда-то там, когда у нас, может быть, получится!
Слова повисли в воздухе, тяжелые и липкие, как сгустки грязи. Где-то наверху хлопнула дверь, кто-то из соседей вышел покурить, но ни Ольга, ни Антон этого не заметили.
Ольга смотрела на мужа и чувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Последний трос, удерживающий мост между ними, лопнул. Не было больше ни боли, ни обиды. Только брезгливость. Словно она наступила в собачье дерьмо и теперь нужно просто отмыть ботинок.
— Бракованная, значит, — повторила она. — Хорошо. Пусть будет так. Я бракованная. А ты у нас эталон. «Хонда Шэдоу», японская сборка. Только гнилая изнутри.
— Не переводи стрелки! — Антон ткнул пальцем в её сторону. — Ты уничтожила документы. Теперь этот мотоцикл — просто куча железа, пока я не сделаю дубликаты. Я на нем ехать не могу! Меня первый же мент остановит! Ты понимаешь, что ты натворила? Я теперь даже продать его не смогу быстро, если захочу!
— Это твои проблемы, — Ольга обошла его и продолжила подниматься. До двери квартиры оставался один пролет.
— Мои проблемы?! — Антон бросился за ней, хватаясь за перила. — Нет, дорогая, это наши проблемы! Ты сейчас зайдешь домой, достанешь свою заначку — я знаю, у тебя есть, ты всегда крысишь деньги — и дашь мне на восстановление. И на такси, чтобы я мог съездить в МРЭО.
— У меня нет заначки, Антон. Всё было в том конверте. В том, который ты опустошил.
Они подошли к двери квартиры. Ольга достала ключи. Руки не дрожали. Она выбрала самый длинный ключ от верхнего замка, который они обычно не закрывали — он заедал, если поворачивать резко.
— Ключи дай! — потребовал Антон, протягивая ладонь. — Мне нужно цепь взять из кладовки. Толстую, которой мы велосипеды пристегивали. Я байк внизу оставлю, не тащить же его на пятый этаж. Без документов его угнать могут за пять минут. Там район неспокойный.
Ольга вставила ключ в замочную скважину. Повернула два раза. Щелчок механизма показался ей самым приятным звуком за весь этот вечер.
— Цепь, — повторила она, не вынимая ключа. — Тебе нужна цепь, чтобы привязать свою свободу к забору. Иронично.
— Оля, не беси меня! Дай мне зайти и взять цепь! И мои ключи от квартиры, которые я забыл! — он уже переминался с ноги на ногу, оглядываясь на лестницу, словно боялся, что его мотоцикл уже распиливают на запчасти местные бомжи.
— Ты знаешь, Антон, — она посмотрела на него через плечо. Взгляд был абсолютно сухим, как пустыня Атакама. — Я вот сейчас думаю… А ведь ты прав. Природа действительно умнее нас. Она уберегла меня. Представляешь, если бы у нас получилось? У меня был бы ребенок от человека, который считает меня бракованной мебелью. Который готов променять родную кровь на кусок ржавого пафоса. Это было бы настоящей трагедией. А так… Я отделалась всего лишь деньгами.
— Ты чё несешь? — Антон нахмурился, не понимая смены её тона. — Философию разводишь? Открой дверь, мне цепь нужна срочно!
— Шестьсот тысяч — это большая цена за урок, — продолжила она, игнорируя его требование. — Но, пожалуй, свобода того стоит. Ты же хотел свободы, Антон? Ветра в лицо?
— Да открой ты! — он толкнул дверь рукой, но та была заперта. Ольга еще не открыла её, она только сняла блокировку замка, но держала ручку.
— Ты купил себе мотоцикл, чтобы почувствовать себя живым, — сказала Ольга, нажимая на ручку. Дверь подалась. Она быстро скользнула в образовавшуюся щель, блокируя проход телом. — Но ты забыл одну вещь, любимый. У свободы есть побочный эффект. Одиночество.
Антон попытался вставить ногу в проем, его тяжелый мотоботинок ударился о порог.
— Оля, не дури! Дай мне зайти! Мне ключи нужны и цепь! Я не могу оставить байк просто так!
— Твой байк — твоя ответственность. Твоя жизнь — твоя ответственность. А эта квартира — моя собственность. Документы на неё, слава богу, я не рвала. И они на моё имя, Антон. Ты здесь только прописан. И это мы исправим.
— Ты меня не пустишь? — его глаза округлились. До него только сейчас начало доходить, что происходит нечто большее, чем рядовая ссора. — Ты что, серьезно? Из-за сраного мотоцикла?
— Не из-за мотоцикла, — Ольга с силой потянула дверь на себя. — Из-за того, что ты пустой, Антон. В тебе ничего нет. Ты как твой бак — красивый снаружи, ржавый внутри и абсолютно пустой.
— Оля! — заорал он, понимая, что дверь закрывается. — Оля, ключи! Я на улице останусь!
— Сезон катания заканчивается, — напомнила она его же слова. — Поторопись. Скоро пойдет дождь.
Она захлопнула дверь прямо перед его носом. Металлический лязг прозвучал как выстрел в упор.
— Открой! Сейчас же открой эту чертову дверь! — удар кулаком в металлическое полотно прозвучал глухо и тяжеловесно, словно в подъезде упал мешок с цементом.
Ольга не вздрогнула. Она стояла в прихожей, прижавшись лбом к холодной поверхности двери, и слушала. Слушала не столько крики мужа, сколько собственное дыхание. Вдох. Выдох. Странно, но воздуха в квартире вдруг стало больше. Словно вместе с Антоном за порог выставили гигантский, пыльный шкаф, который годами занимал половину жизненного пространства, мешая пройти.
Щелчок второго замка — верхней сувальдной задвижки, которой они почти никогда не пользовались — прозвучал как контрольный выстрел. Теперь, даже если у Антона и были бы ключи, войти он не смог бы. Это была точка. Жирная, чернильная клякса в конце главы.
— Оля! Ты не имеешь права! Там мои вещи! Там документы на квартиру! — голос Антона за дверью сорвался на фальцет. Паника накрывала его с головой. До него, наконец, доходило. Это не воспитательная мера. Это не «посиди на лестнице, подумай». Это депортация.
— Документы на квартиру на моё имя, Антон, — произнесла она негромко, но знала, что он услышит. Металл хорошо проводит звук. — Твои вещи я соберу завтра. Выставлю в коробках у мусоропровода. Если успеешь — заберешь. Нет — бомжи скажут тебе спасибо.
— Ты совсем с катушек слетела?! — он пнул дверь ногой. — Я тут прописан! Я полицию вызову! МЧС вызову! Они дверь спилят!
— Вызывай, — спокойно ответила Ольга. — Пусть пилят. А пока они едут, твой мотоцикл внизу стоит совсем один. Без цепи. Без сигнализации. В нашем районе. Помнишь тех парней на «девятке», которые вчера крутились у подъезда? Думаю, им очень понравится твой подарок. Запчасти нынче дорогие.
За дверью повисла тишина. Тяжелая, ватная тишина, в которой слышалось только сиплое дыхание Антона. Он был загнан в ловушку, которую сам же и сконструировал. Выбор был прост и жесток: оставаться здесь, долбиться в закрытую дверь и потерять байк, или бежать вниз, спасать свою «свободу», но остаться на улице без крыши над головой.
Послышался быстрый, удаляющийся топот. Он выбрал железо. Ольга горько усмехнулась. Она знала, что так будет. В его системе координат груда металла, купленная на их нерожденных детей, весила больше, чем семь лет брака.
Ольга медленно отклеилась от двери. Ноги гудели, словно она прошла марафон, но в теле появилась пугающая легкость. Она прошла на кухню, не включая свет. Темнота сейчас была приятнее, она не требовала притворяться, не требовала держать лицо. Ольга подошла к окну и отодвинула тюль.
Пятый этаж. Двор-колодец, заставленный машинами, освещался лишь одним тусклым фонарем, который мигал, как в дешевом триллере.
Внизу происходило действие, достойное немого кино. Антон выбежал из подъезда, спотыкаясь на ровном месте. Он подлетел к своему мотоциклу, распластавшись на баке, словно закрывал его своим телом от невидимых врагов. Огляделся по сторонам, вертя головой как испуганный сурикат. Никого не было. Только ветер гонял по асфальту обрывки газет и те самые клочки ПТС, которые Ольга разбросала полчаса назад.
Он попытался покатить мотоцикл к подъезду, но тяжелая, трехсоткилограммовая машина поддавалась с трудом. Антон скользил подошвами мотобот по грязи, упирался, толкал. Это выглядело жалко. «Рыцарь дорог», сражающийся с гравитацией и собственной глупостью.
— Ну что, Антоша? — прошептала Ольга, прижимая ладонь к холодному стеклу. — Как тебе вкус свободы? Не горчит?
Природа, словно подыгрывая её настроению, решила вступить в игру. С неба упали первые капли — крупные, тяжелые. Через минуту начался настоящий ливень. Холодный осенний дождь, который не освежает, а пробирает до костей, превращая город в серую, унылую жижу.
Ольга видела, как Антон втянул голову в плечи. Его новенькая косуха моментально намокла, потемнев от воды. Он стоял под ледяными струями, обнимая мокрый, скользкий руль бесполезного мотоцикла. Ехать на нем он не мог — без шлема (который остался висеть на руле и теперь заливался водой изнутри), без документов, без навыков, в такую погоду и в темноте это было равносильно самоубийству. Оставить его он тоже не мог — украдут.
Он поднял голову вверх. Ольга знала, что он смотрит на их окна. Наверняка он видел её силуэт в темном проеме.
— Оля! — его крик едва пробивался сквозь шум дождя. — Оля, скинь ключи! Ну хватит! Я заболею! Тут холодно!
Она не пошевелилась. Ни жалости, ни злорадства. Только холодное, хирургическое отстранение. Словно она смотрела документальный фильм про жизнь насекомых. Вот жук, который не позаботился о муравейнике, теперь мокнет под листом. Законы природы. Жестокие, но справедливые.
Он постоял еще минуту, что-то крича и размахивая руками. Потом, поняв, что ответа не будет, пнул переднее колесо своего «сокровища». Мотоцикл качнулся, подножка соскользнула на мокром асфальте, и тяжелая махина с грохотом завалилась на бок, едва не придавив хозяина. Звук удара металла об асфальт даже через стеклопакеты показался болезненным. Зеркало отлетело в сторону, жалобно звякнув.
Антон схватился за голову, оседая рядом в грязную лужу. Он сидел на асфальте, под проливным дождем, рядом с лежащим на боку мотоциклом, который теперь напоминал подстреленного зверя.
Ольга задернула штору.
Она отошла от окна и впервые за вечер осмотрела квартиру. Взгляд зацепился за полку в коридоре, где лежала папка с медицинскими анализами. Толстая папка, история их борьбы. Она взяла её, взвесила в руке. Тяжелая. Столько боли, столько надежд, столько денег.
Ольга прошла на кухню, открыла мусорное ведро и, не раздумывая, швырнула папку внутрь. Глухой стук картона о пластиковое дно прозвучал как финальный аккорд.
Всё.
Она подошла к чайнику и нажала кнопку. Ей вдруг безумно захотелось горячего чая с лимоном. Простого, сладкого чая.
За окном бушевал ветер, тот самый ветер перемен, о котором так мечтал её муж. Там, внизу, Антон получал то, что хотел, в полном объеме. Свободу от обязательств, свободу от семьи, свободу от «душной» жены. Он был абсолютно свободен.
Ольга села за стол, обхватив чашку руками. В квартире было тихо и тепло. Она была одна. И впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой. Она чувствовала себя спасенной.
— Ветер свободы, — произнесла она в пустоту, делая глоток. — Смотри не простудись, милый.
Где-то внизу, во дворе, выла чья-то сработавшая сигнализация, заглушая шум дождя и, возможно, чьи-то запоздалые проклятия. Но Ольга этого уже не слышала. Она выбирала в телефоне доставку еды. Суши. Большой сет. Только для себя…
