Телефон зазвонил, когда я заваривала чай. Пальцы дрогнули, и горячие капли обожгли запястье. На экране высветилось имя, которое я старательно удаляла из своей жизни последние полгода.
Сергей.
Палец завис над кнопкой. Сбросить? Ответить? Сколько можно прятаться от разговора, который всё равно предстоит? Глубокий вдох, и я провела пальцем вправо.
— Алло.
— Лариса, привет, — его голос звучал так буднично, словно мы расстались вчера после совместного ужина. — Как ты?
— Нормально, — ответила я, радуясь, что он не видит, как мои пальцы побелели от напряжения.
— Слушай, я тут подумал… Мне нужен диван. Тот, что в гостиной. Я за ним заеду в пятницу, хорошо?
В ушах зашумело, и на секунду я решила, что ослышалась.
— Диван? Который мы вместе выбирали три года назад? — мой голос предательски дрогнул.
— Да, мне он нужен. Я, между прочим, за него платил.
Я рассмеялась. Горько, отрывисто, почти до слёз.
— Ты ушёл к ней, а теперь хочешь забрать диван, который покупали вместе? — с возмущением сказала я. — Серьёзно?
— Лариса, не начинай, — в его голосе появились знакомые нотки раздражения. — Я имею право. Деньги в основном были мои, ты же помнишь.
Я помнила. Конечно, помнила. Как мы часами бродили по мебельным салонам. Как спорили о цвете и материале обивки. Как я уступила ему в выборе фактуры, хотя мне хотелось бархат, а не эту практичную рогожку. Как потом три месяца отдавала ему половину суммы из своей зарплаты, экономя на всём.
— Нет, — собственный голос показался мне чужим. Твёрже, чем я привыкла говорить с ним.
— Что значит «нет»?
— Это значит, что диван останется у меня.
— Лариса, не усложняй. Мне некогда спорить, — он перешёл на тот самый тон, от которого я всегда сжималась внутренне. — Я приеду в пятницу в шесть. И лучше тебе быть дома.
Связь оборвалась. А я так и стояла посреди кухни с телефоном в руке и остывающим чаем на столе.
«Лучше тебе быть дома».
Да где же мне ещё быть? В этой двушке на окраине, которая осталась мне после развода, как великодушный жест с его стороны. «Я всё-таки не зверь, Лара, живи», — сказал он тогда, словно дарил мне дворец, а не квартиру, которую мы покупали в ипотеку на мои родительские деньги.
Я опустилась на стул и закрыла глаза. Вспомнила, как плакала по ночам, уткнувшись в подушку, когда дочь уже спала. Как собирала его вещи, стараясь не вдыхать знакомый запах одеколона. Как оцепенело смотрела на пустое место в шкафу и не понимала, что мне делать со всем этим пространством, в котором больше нет нас.
Полгода. Полгода я училась жить одна. Не хватать телефон, когда приходила с работы, чтобы отчитаться, где я и почему задержалась. Не готовить на двоих. Не прислушиваться к звуку ключа в замке.
И вот теперь он собирается прийти и забрать диван? Тот самый диван, на котором я сворачиваюсь клубком, когда смотрю старые фильмы. Где мы с дочкой устраиваем посиделки с мороженым по выходным. Единственное место в гостиной, которое я успела сделать своим, накидав ярких подушек и плед, который он всегда считал «цыганским».
Телефон завибрировал. Сообщение от Кати, дочери:
«Мама, ты чего не отвечаешь? Папа сказал, что звонил тебе насчёт дивана. Может, отдашь ему? Он всё равно ваш общий был».
Сердце сжалось. Ваш общий. Как быстро дочь научилась разделять нас на «твоё» и «его». Ей девятнадцать, она учится в другом городе, и эта история кажется ей далёкой, нелепой ссорой двух взрослых, которые не могут поделить имущество.
«Папа сказал». Три слова, которые преследовали меня всю жизнь. «Папа сказал, что тебе не идёт этот цвет». «Папа сказал, что ты зря взяла кредит на образование». «Папа сказал, что мы могли бы поехать в Турцию, если бы ты не настояла на ремонте».
Я посмотрела в окно. За стеклом ветер трепал последние жёлтые листья на клёне. Осень. Время увядания и прощания.
Но не для меня.
— Нет, — сказала я вслух и почувствовала, как это маленькое слово наполняет меня силой. — Хватит.
В пятницу я пришла с работы пораньше. Надела бирюзовое платье, которое он считал слишком ярким для моего возраста. Заварила крепкий кофе. Достала документы на квартиру и чеки на мебель, которые хранила все эти годы в папке с надписью «Семейный бюджет».
Ровно в шесть раздался звонок в дверь. Я посмотрела на себя в зеркало: прямая спина, расправленные плечи, лёгкая улыбка. Не та женщина, которая когда-то плакала в подушку.
Открыла дверь и замерла. На пороге стоял не только Сергей. Рядом с ним — она, Марина. Моложе меня на десять лет, тоньше, звонче. Женщина, ради которой он ушёл, не оглядываясь.
— Мы за диваном, — бросил Сергей вместо приветствия и сделал шаг вперёд.
Я не отступила.
— Мы? — переспросила я, глядя ему в глаза.
— Можно войти?
Они протиснулись мимо меня в коридор. Марина с любопытством осматривалась, словно зашла в зоопарк — посмотреть на диковинное животное. На меня, на мою жизнь после него.
— Хорошо тут у тебя, — произнесла она с деланной доброжелательностью. — Уютно.
— Было уютно, — отрезал Сергей, направляясь в гостиную. — Пока я не ушёл.
Я стояла у дверного проёма и наблюдала, как он оценивающе смотрит на диван, проверяет, выдвигается ли механизм, хлопает по подлокотникам.
— Вы в нём жили, что ли? — вдруг спросила Марина, брезгливо морщась. — Он такой потрёпанный.
Сергей кинул на неё предупреждающий взгляд, но она не заметила.
— И цвет… не самый модный. Мне казалось, ты говорил, он новее.
— Мы купили его три года назад, — ответила я спокойно. — За сто двадцать тысяч. Я выплачивала свою половину три месяца.
Вспомнилось, как мы сидели на нём впервые — счастливые, с бутылкой шампанского. Загадывали, сколько лет он нам прослужит. «Лет пятнадцать минимум, — говорил Сергей. — Нашим внукам достанется».
Теперь он стоял напротив меня, чужой мужчина с залысинами и новыми морщинами у глаз, и собирался забрать наше общее «на пятнадцать лет» в свою новую жизнь.
— Я вызвал грузчиков, — сказал он, глядя на часы. — Будут через десять минут. Может, пока чаю предложишь?
Марина хихикнула, словно он удачно пошутил. Я молча прошла на кухню. Достала две самые непримечательные чашки. Не те, что мы привезли из отпуска в Праге, а простые, белые, без истории.
— Знаешь, мне так жаль тебя, — неожиданно сказала Марина, входя на кухню. Сергей остался в гостиной, я слышала, как он кому-то звонит. — Наверное, это тяжело — остаться одной в твоём возрасте.
Она произнесла это с таким сочувствием, что на секунду мне захотелось поверить в её искренность. Но уголки её губ подрагивали от сдерживаемой улыбки.
— В моём возрасте, — медленно повторила я, наливая кипяток в чашки, — уже знаешь, что не все потери — это трагедии. Иногда это освобождение.
Она удивлённо моргнула.
— Не думала, что у Сергея была… такая жена.
— А какая, по-твоему, у него должна была быть жена? — спросила я, глядя ей в глаза.
— Ну… — она замялась. — Он говорил, ты домашняя. Тихая.
— Была, — кивнула я. — Но знаешь, что я поняла за эти полгода? Когда рядом гремит барабан, сложно услышать флейту. Но это не значит, что она не играет.
В дверь позвонили.
— Грузчики, — бросила Марина и поспешила в коридор.
Я слышала мужские голоса, топот ног, командный тон Сергея. Знакомая суета — так он всегда вёл себя, когда нужно было показать, кто здесь главный. «Так, ребята, аккуратнее, тут угол, осторожно со стеной…»
Я вышла из кухни, держа в руках папку с документами.
— Стойте, — сказала я достаточно громко, чтобы все обернулись. — Диван никуда не поедет.
Сергей посмотрел на меня с той снисходительной усмешкой, которую я когда-то принимала за заботу.
— Лара, мы это уже обсудили. Не усложняй.
— Нет, Серёжа, мы ничего не обсудили, — я раскрыла папку и достала бумаги. — Вот чек на диван. Вот выписка с моего счёта, где видны платежи тебе. Вот опись имущества при разводе, где ты собственноручно подписал, что не имеешь претензий к обстановке квартиры.
Грузчики переглянулись. Один из них — молодой парень с татуировкой на шее — деликатно кашлянул.
— Мужчина, если тут какие-то разногласия по имуществу, мы в этом участвовать не будем. У нас заказ на диван по адресу, но не на семейные разборки.
— Никаких разногласий, — отрезал Сергей. — Лариса просто привыкла всё усложнять. Диван мой, я за него платил.
— Не весь, — возразила я, всё ещё держа документы. — Половину платила я. И тебе это прекрасно известно.
— А вторая половина? — встряла Марина. — Её ты готова компенсировать?
Сергей снова бросил на неё предупреждающий взгляд. Она не поняла, что роет ему яму.
— Конечно, — я улыбнулась. — Прямо сейчас могу перевести. Сколько там, Серёж? Шестьдесят тысяч три года назад? С учётом износа — тысяч сорок? Марина уже заметила, какой он потрёпанный.
Сергей побагровел. Я видела, как пульсирует венка у него на виске — верный признак, что он на грани.
— Хватит, — процедил он. — Просто отдай диван.
— Нет.
Это слово снова наполнило меня силой.
— Нет, Серёжа. Ты ушёл из этого дома по собственному желанию. Забрал свои вещи. Решил начать новую жизнь. Так начинай её с пустыми руками, как и положено. А диван останется здесь.
Марина дёрнула его за рукав.
— Поехали, — сказала она неожиданно резко. — Купим новый. Современный. Я видела в «Икее» угловой, со спальным местом и ящиками для белья.
Грузчики уже пятились к двери. Им явно было не по себе.
— Это моё имущество, — еле слышно сказал Сергей, глядя на меня потемневшими глазами. — Имей совесть.
Я рассмеялась. Впервые за долгое время — искренне, от души.
— Совесть? — переспросила я. — Ты говоришь мне о совести? Ты, который ушёл после пятнадцати лет брака, даже не попытавшись ничего исправить? Ты, который даже в день развода не нашёл в себе смелости извиниться? И ты ещё смеешь приходить в мой дом со своей… — я запнулась, подбирая слово, — новой жизнью и требовать от меня совести?
Звенящая тишина повисла в коридоре. Марина смотрела в пол. Грузчики деликатно вышли на лестничную клетку. Сергей дышал тяжело, как загнанный зверь.
— Ладно, — наконец выдавил он. — Оставь себе этот чёртов диван. Подавись им.
Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Марина последовала за ним, не сказав ни слова.
А я стояла в опустевшем коридоре, и впервые за долгое время чувствовала не боль и не горечь, а что-то похожее на победу.
Когда я закрыла за ними дверь, первое, что сделала — подошла к дивану и провела рукой по подлокотнику. Обивка на нём действительно потёрлась — там, где Сергей обычно клал руку, когда смотрел телевизор. Подушки помнили форму его тела. В щелях, наверное, ещё можно было найти крошки от его любимых крекеров с сыром.
Я села и вдруг поняла, что не хочу больше этот диван. Не потому, что он напоминал о Сергее. А потому, что он напоминал о женщине, которой я была рядом с ним — тихой, домашней, всегда уступающей.
На следующий день я позвонила в мебельный салон и заказала новый диван — с бархатной обивкой цвета морской волны, как всегда хотела. Потом сняла со стены унылые пейзажи, которые Сергей считал «классикой», и повесила яркие абстракции, купленные у уличного художника ещё в студенчестве. Переставила книги на полках — теперь мои любимые детективы и любовные романы стояли на самом видном месте, а не прятались на нижних полках.
Вечером позвонила дочь.
— Мам, папа сказал, ты устроила скандал из-за дивана, — в её голосе звучало осуждение. — Зачем? Он же всё равно хотел тебе компенсацию предложить.
— Предложить? — переспросила я. — Или ты предположила, что он предложит?
Пауза. Катя молчала.
— Знаешь, дочь, иногда дело не в деньгах, — сказала я мягко. — А в том, чтобы научиться говорить «нет», когда тебя пытаются лишить того, что тебе дорого.
— Но это же просто диван, — её голос дрогнул. — Вещь.
— Нет, милая. Это был мой дом. Моё пространство. Моё право решать, что в нём останется, а что уйдёт. И я решила.
Мы проговорили ещё час. Впервые за долгое время — не о Сергее, не о прошлом, а о её учёбе, новых друзьях, планах на будущее. Когда мы прощались, она неожиданно сказала:
— Знаешь, мам, тебе идёт быть такой… решительной. Ты как будто моложе стала.
Я улыбнулась. Может быть, дело было в новой стрижке или в том, что я наконец выспалась. А может, просто в том, что я наконец-то начала жить не по чужим правилам.
Через неделю приехал новый диван. В тот же вечер я позвонила своим старым подругам, с которыми почти не общалась в последние годы брака — Сергей считал их «слишком шумными». Мы открыли вино, заказали пиццу и до полуночи сидели в гостиной, смеясь и вспоминая молодость.
Лена, которая всегда говорила то, что думает, оглядела мою обновлённую квартиру и присвистнула:
— Слушай, а развод тебе к лицу! Никогда не видела, чтобы ты так сияла.
Я хотела возразить, сказать, что это просто новый крем для лица или хорошее освещение. Но потом поймала своё отражение в зеркале — прямая спина, расправленные плечи, живой блеск в глазах.
— Знаешь, — ответила я, поднимая бокал, — дело не в разводе. А в том, что я наконец-то вернулась домой. К себе.
