— Опять?
Слово, брошенное Юлей с порога комнаты, было не вопросом, а констатацией. Сухой, безэмоциональной, как удар молотка по наковальне. Оно повисло в воздухе, пропитанном запахом горелого пластика и адреналина. Кирилл стоял посреди комнаты, тяжело дыша, словно только что пробежал марафон. Его спина была напряжена, плечи ссутулены, а кулаки сжаты так, что побелели костяшки. У его ног, словно труп поверженного врага, лежала расколотая надвое механическая клавиатура. Её дорогие, кастомные клавиши были разбросаны по ламинату, как чёрные выбитые зубы. Монитор на столе всё ещё светился, беззвучно транслируя на экран унизительную надпись «DEFEAT».
Юля не сдвинулась с места. Она прислонилась плечом к косяку, скрестив руки на груди, и окинула взглядом поле боя. Это была не просто комната. Это был его храм, его командный пункт, его вселенная. Два огромных монитора, мощный системный блок, урчащий под столом, профессиональная мышь и теперь уже бывшая клавиатура. Всё это стоило как подержанная иномарка. Всё это было для него важнее, чем что-либо в этом доме. Важнее, чем она.
— Ты всего лишь проиграл в игре! Это только игра! Зачем тогда ты разносишь мне всю квартиру?! Нервы иди полечи!
Он медленно развернулся, и она увидела его лицо. Красное, с мокрыми от пота висками и глазами, которые горели диким, нездоровым огнём.
— Только игра? — прохрипел он, и в его голосе смешались ярость и неподдельная обида. — Ты хоть понимаешь, что это был финал турнира? Что на кону были не только деньги, а репутация? Я подвёл команду! Я их всех подвёл!
Он ткнул пальцем в экран, где всё ещё висели никнеймы его товарищей по несчастью. Для него это были не просто строчки текста. Это были живые люди, которых он сейчас предал своим проигрышем.
Юля усмехнулась. Холодно, уголком рта.
— Кирилл, ты подвёл себя, а не команду. Ты ведёшь себя как избалованный ребёнок, у которого отобрали игрушку. Это пиксели на экране. Цифры. Они не имеют никакого отношения к реальной жизни. Зачем тогда ты разносишь здесь всё? Нервы иди полечи.
Последняя фраза ударила его, как пощёчина. Он дёрнулся, словно от физической боли. Слово «лечи» прозвучало как приговор, как клеймо. Она не просто не понимала. Она презирала. Она считала его больным, ненормальным.
Он сделал шаг вперёд, и пол под его ногами скрипнул от раздавленной клавиши.
— Что ты сказала? Полечить? Это ты меня доводишь! Твоё вечное безразличие! Тебе же всегда было плевать! Плевать на мои победы, на мои поражения! Для тебя это всё — просто шум из комнаты!
Он с силой ударил кулаком по столешнице. Гулкий, вибрирующий удар заставил подпрыгнуть мышь и опрокинул полупустую банку из-под энергетика. Липкая жидкость медленно потекла по коврику, впитываясь в его тканевую поверхность.
— Ты не понимаешь… — прошипел он, глядя ей прямо в глаза. Его взгляд был диким, как у загнанного зверя, который вот-вот бросится. — Ты ничего не понимаешь. И никогда не пыталась.
Юля не отступила. Она сделала медленный шаг в комнату, и её каблуки отчётливо цокнули по ламинату. Запах липкого энергетика и разогретого пластика ударил в нос, но она даже не поморщилась. Её лицо было похоже на маску — спокойное, почти отрешённое, но в глубине глаз горел холодный, анализирующий огонь. Она смотрела не на него, а словно сквозь него, оценивая масштаб проблемы.
— Безразличие, Кирилл? Нет. Это не безразличие. Это смертельная усталость, — она произнесла это так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. — Усталость от твоей предсказуемости. Ты думаешь, это впервые? Помнишь мой день рождения, когда ты опоздал на два часа в ресторан, потому что у тебя был «важный рейд»? А годовщину свадьбы моих родителей, с которой ты просто сбежал, потому что «лагал сервер»? Каждый раз одно и то же. Сначала напряжённое молчание, потом твои дикие вопли, а потом — грохот. Ломается мышь, летит в стену гарнитура, теперь вот клавиатура за двадцать тысяч. Это не страсть, Кирилл. Это не увлечённость. Это болезнь.
Она говорила ровно, раскладывая факты, как хирург раскладывает на стерильной салфетке свои инструменты. Каждое её слово было точным, выверенным уколом, нацеленным в самое больное место. Она не кричала. Она препарировала его, и это было в тысячу раз хуже любого крика.
— Дело не в игре, Кирилл. Дело в тебе. В том, что происходит у тебя в голове, когда что-то идёт не по твоему плану. Любой взрослый человек умеет справляться с неудачами. Он анализирует, делает выводы и идёт дальше. А ты… ты разносишь квартиру. Ты ведёшь себя ненормально.
И тут она нанесла главный удар. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни капли сочувствия. Только холодная, жёсткая констатация.
— Сходи к врачу. Серьёзно. Пусть тебе пропишут что-нибудь для нервов. Успокоительное. Потому что так жить нельзя. Это не жизнь, это ожидание следующего взрыва.
Слово «врач» стало детонатором. Лицо Кирилла пошло багровыми пятнами. Дыхание сбилось. Он смотрел на неё так, будто она только что вонзила ему нож под рёбра. Все его аргументы про команду, про репутацию, про важность матча — всё это она только что обесценила, сведя к банальной медицинской проблеме. Она не просто его не поняла. Она записала его в психи.
— Врач? — зашипел он, и его голос сорвался, превратившись в хриплый, сдавленный рёв. — Ты хочешь выставить меня психом, чтобы оправдать своё собственное равнодушие? Чтобы было удобно, да? Списать всё на то, что я больной, а ты — святая мученица?
Он шагнул к столу и с силой пнул ногой системный блок. Раздался глухой, тяжёлый удар металла о металл, от которого загудели внутренности компьютера. Дорогая, собранная на заказ машина дёрнулась, на боковой панели из толстого пластика осталась уродливая вмятина. Вентиляторы внутри взвыли от смещения, издав жалобный, скрежещущий звук.
— Я не псих! — заорал он ей прямо в лицо, брызгая слюной.
Юля даже не вздрогнула. Она холодно посмотрела на вмятину на корпусе, потом перевела взгляд на его перекошенное от ярости лицо. Она выдержала паузу, давая его крику утонуть в тишине комнаты, и только потом ответила. Спокойно и убийственно.
— Нет, Кирилл. Ты не псих. Ты просто инфантильный мудак, который не умеет проигрывать.
Она развернулась и, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты, оставив его одного посреди созданного им хаоса.
Он постоял ещё с минуту в разгромленной комнате, один на один со своим поражением, которое теперь было не только игровым, но и человеческим. Воздух был спёртым, тяжёлым. Его рваное дыхание постепенно выравнивалось, но дикий огонь в глазах не угасал. Он превращался в нечто иное — в холодную, расчётливую злобу. Слова Юли — «инфантильный мудак» — застряли в ушах, как заевшая пластинка, повторяясь снова и снова. Это было хуже, чем обвинение в сумасшествии. Это было клеймо, приговор его личности, его сути. И он не мог, не хотел с этим смириться.
Он вышел из комнаты и направился на кухню. Юля стояла спиной к нему, у столешницы. Она не готовила, не пила воду. Она методично, с каким-то отстранённым усердием, протирала идеально чистую поверхность влажной тряпкой. Движения её руки были медленными, круговыми, словно она пыталась стереть невидимое пятно или просто занять себя чем-то, чтобы не смотреть на него, не участвовать в его драме. Это спокойствие, это демонстративное игнорирование бесило его больше, чем крики. Он чувствовал себя пустым местом.
Он остановился посреди кухни, достал из кармана джинсов телефон и разблокировал экран. Его пальцы быстро забегали по списку контактов, и он нашёл то, что искал. «Игорь». Тот самый Игорь, его товарищ по команде, который полгода назад съехал от своей жены после точно таких же скандалов. Игорь, который понимал. Он нажал на вызов и, прежде чем поднести телефон к уху, ткнул в иконку громкой связи.
Гудки разнеслись по кухне, резкие и неуместные в этой напряжённой тишине. Юля замерла. Её рука с тряпкой остановилась на полпути. Она не обернулась, но вся её фигура напряглась. Она поняла, что он делает.
— Алло, — раздался из динамика хрипловатый голос Игоря.
— Игорь, здорово. Это я, — Кирилл говорил громко, отчётливо, чтобы каждое его слово долетало до Юлиной спины. — Слушай, у меня тут… в общем, всё то же самое.
В трубке на секунду повисло молчание, а потом последовал усталый вздох.
— Опять? Из-за катки? — в голосе Игоря не было удивления, только знакомая горечь.
— Да. Разнёс клаву. Она прибежала… — Кирилл сделал паузу, бросив полный яда взгляд на застывшую фигуру жены. — Сказала, что я псих, что мне лечиться надо. Что я инфантильный мудак, который не умеет проигрывать. Что тебе твоя говорила в таких случаях? Похоже?
Это был не вопрос. Это был выстрел. Он не просто искал поддержки. Он втаскивал в их конфликт постороннего, превращая их личную ссору в публичное судилище, где он был жертвой, а она — бездушным тираном. Он использовал чужую семейную драму как оружие в своей.
— Знакомо, — глухо ответил Игорь из телефона. — Моя тоже с врачей начинала. Говорила, что это зависимость, что я неадекватный. Они просто не понимают, Кир. Не дано им. Для них это всё игрушки.
Юля медленно выпрямилась. Она положила тряпку на столешницу, аккуратно её расправив. Затем она так же медленно повернулась. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только ледяное, всепоглощающее презрение. Она смотрела не на Кирилла. Она смотрела на телефон в его руке, на источник чужого голоса, который посмел вторгнуться в её дом, в её жизнь.
Она молча подошла к нему почти вплотную и тихо, но так, чтобы услышали оба — и он, и динамик телефона, — произнесла:
— Теперь ты привёл свидетеля. Чтобы подтвердить мой диагноз?
Юлин вопрос, тихий и ядовитый, повис между ними, как лезвие гильотины. Игорь в динамике телефона что-то смущённо пробормотал, поняв, что стал невольным участником чужой агонии, но Кирилл его уже не слушал. Он смотрел на жену, на её ледяное лицо, и впервые за весь вечер его ярость дала трещину. На её месте образовалась пустота, холодная и звенящая. Он понял, что проиграл не только в игре. Он проиграл здесь, на этой кухне. Он проиграл ей.
— Я перезвоню, — бросил он в телефон и сбросил вызов, не дожидаясь ответа.
Он больше не смотрел на Юлю. Слова закончились. Он молча развернулся и пошёл обратно в комнату, в свой разгромленный храм. Она не пошла за ним, осталась на кухне, но он чувствовал её присутствие за спиной — тяжёлое, давящее, как взгляд судьи, зачитывающего приговор. Он больше не кричал. Не бил кулаками по столу. Он начал действовать.
Его движения стали подчёркнуто спокойными, почти ритуальными. Он опустился на колени позади стола и принялся методично отключать провода от системного блока. Щелчок выдернутого из порта кабеля DisplayPort. Сухой треск отсоединённого USB-коннектора от мыши. Он не рвал их, не дёргал. Он аккуратно нажимал на защёлки, освобождая каждый провод, словно хирург, отсекающий орган от кровеносной системы. Он брал каждый кабель и туго, виток к витку, скручивал его, фиксируя встроенной липучкой. Это было не бегство. Это была демонстративная ампутация.
Юля, прислонившись к дверному косяку, молча наблюдала за этим священнодействием. Она видела, как он встал, подошёл к шкафу и достал с антресолей большие картонные коробки с логотипами производителей комплектующих. Пыльные коробки, которые он хранил все эти годы, «на всякий случай». И вот этот случай настал.
Он бережно, двумя руками, снял со стола монитор и упаковал его в коробку, проложив пенопластовыми фиксаторами. Затем настала очередь системного блока. Он поднял тяжёлую, гудящую машину с вмятиной на боку и аккуратно опустил её в её собственный картонный саркофаг. Мышь, гарнитура, коврик, пропитанный липким энергетиком, — всё отправлялось по своим местам. Он даже нагнулся и собрал с пола осколки клавиатуры и разбросанные клавиши, ссыпав их в отдельный пакет, как останки. Он забирал всё. Он забирал свой мир, выкорчёвывая его из её квартиры до последнего винтика, до последней сломанной детали.
Когда всё было упаковано, он сложил коробки одну на другую у выхода из комнаты. Затем он взял свою куртку со стула, молча надел её и начал выносить своё имущество в коридор, к входной двери. Два рейса. Тяжёлый системный блок и монитор. Потом коробка поменьше с периферией.
Он стоял уже у самого порога, готовый уйти. Он в последний раз посмотрел на неё. В его взгляде уже не было ни ярости, ни обиды. Только опустошение и глухое, упрямое желание оставить за собой последнее слово, хоть как-то оправдаться.
— Ты сама этого хотела, — тихо сказал он.
Юля отлепилась от косяка. Она сделала шаг ему навстречу, остановившись в паре метров. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она обвела взглядом его фигуру, заставленную коробками, его жалкую попытку выглядеть решительным, и её губы тронула едва заметная, жестокая усмешка.
— Иди. Беги к своему Игорю. Создадите свой клуб проигравших.
Он вздрогнул, как от удара. Это было не оскорбление. Это был окончательный вердикт, который обесценил всё: его увлечение, его дружбу, его бунт, его уход. Он открыл рот, чтобы что-то ответить, но понял, что слов больше нет. Он просто развернулся, подхватил коробки и вышел за дверь. Он не хлопнул ею. Замок просто щёлкнул, отсекая его от этого дома навсегда. А она осталась стоять посреди квартиры, в комнате с пустым столом и разбросанными по полу чёрными пластиковыми зубами мёртвой игры…
