— Принцесса моя приехала! Папа соскучился! — голос Сергея мгновенно превратился в патоку, стоило ему открыть входную дверь.
На пороге стояла Анечка, его шестилетняя дочь, маленькая фурия в розовой курточке. Она, не здороваясь с Юлей, пронеслась мимо, бросив рюкзак прямо на чистый пол в коридоре, и повисла на отце. Юля молча подняла рюкзак и отнесла его в угол. Это был их еженедельный ритуал: по пятницам их тихая, налаженная жизнь взрывалась ураганом по имени Аня, и вся квартира начинала вращаться вокруг маленькой, капризной звезды. Её сын, восьмилетний Кирилл, в такие дни старался быть невидимым. Он сидел в своей комнате, читал или собирал конструктор, прекрасно понимая, что любое его движение, любой лишний звук может вызвать у отчима приступ необъяснимого раздражения.
Юля ставила на стол чай, когда из коридора донеслись восторженные восклицания Сергея.
— Ань, ну ты даёшь! Вот это фантазия! Юль, иди сюда, посмотри! Юля вышла из кухни и замерла. На свежих бежевых обоях, которые они с таким трудом клеили всего месяц назад, расцвёл ядовито-фиолетовый цветок размером с тарелку, окружённый зелёными каракулями. Рядом стояла сияющая Анечка с фломастером в руке. Юля почувствовала, как внутри всё сжалось в тугой, неприятный комок.
— Серёж, это же перманентный маркер… Он не отмоется, — тихо сказала она, обращаясь не столько к нему, сколько к самой себе, констатируя факт катастрофы.
— Да ладно тебе, ерунда какая! — отмахнулся он, подхватывая дочь на руки и целуя в раскрашенную щёку. — Художница растёт! Правда, солнышко? Будешь у нас стены расписывать, как настоящий дизайнер! Он кружил её по коридору, а она заливисто хохотала, размахивая маркером.
Юля смотрела на испорченную стену, на этот уродливый фиолетовый нарыв, и ощущала, как её накрывает волна бессилия. Любой проступок его дочери, любая её выходка превращались в милую шалость, в проявление таланта, в повод для умиления. Она молча вернулась на кухню, чтобы не видеть их счастливых лиц, и принялась ожесточённо тереть раковину.
Прошёл час. Анечка смотрела мультики на планшете на полной громкости, разбросав вокруг себя подушки с дивана, а Сергей сидел рядом, с нежностью поправляя её волосы. Юля мыла посуду, слушая, как Кирилл тихо возится в комнате, стараясь не производить шума. Вдруг из комнаты донёсся короткий скрежет. Сергей тут же напрягся. Его лицо, только что расплывавшееся в блаженной улыбке, мгновенно окаменело. Он рывком встал и широкими шагами направился в комнату сына. Юля выключила воду, и её сердце пропустило удар в предчувствии недоброго.
— Ты что тут делаешь?! — его голос, низкий и грубый, ударил по ушам, как хлыст. Юля выглянула в коридор.
Сергей стоял над Кириллом, сжав кулаки, его тень полностью накрывала съёжившегося мальчика. Кирилл сидел на полу и пытался прикрутить отвалившееся колёсико к своей старой пластиковой машинке с помощью маленькой отвёртки из набора инструментов.
— Я… я только колёсико хотел починить, — прошептал Кирилл, вжимая голову в плечи и не смея поднять глаз.
— Кто разрешал трогать мои вещи?! — взревел Сергей, вырывая у него из рук отвёртку так резко, что мальчик чуть не упал. — Тебя не учили, что чужое брать нельзя?! Вечно ты лезешь куда не просят, всё ломаешь, всё портишь! Ворюга растёт, а не мужик! Он замахнулся на мальчика рукой, в которой был зажат тяжёлый инструмент.
Кирилл весь сжался в комок, закрыв лицо ладонями и ожидая удара. И в этот момент терпение Юли, натянутое до предела, с оглушительным треском лопнуло.
— Руки убрал от него! — голос Юли, до этого всегда мягкий и тихий, прорезал воздух, как лезвие. Она двинулась с места так быстро, что Сергей даже не успел среагировать. Одним движением она оттолкнула его руку с отвёрткой в сторону и закрыла собой Кирилла, который всё ещё сидел на полу, съёжившись в маленький испуганный комок. Она встала между ними — разъярённым мужчиной и своим сыном, превратившись в живой щит. Её глаза, обычно тёплые, сейчас метали молнии.
— Ты с ума сошла? Не лезь! Я его воспитываю! — прорычал Сергей, переводя свой гнев с мальчика на неё. Его лицо побагровело от ярости, ноздри раздувались.
— Воспитываешь? — выплюнула она. — Это ты называешь воспитанием? Ты только что готов был ударить ребёнка железкой за то, что он взял твою отвёртку починить игрушку! Ты в своём уме вообще?
— Он взял её без спроса! Он должен понимать, что чужие вещи трогать нельзя! Это основа!
— Основа? — Юля истерически рассмеялась, но в её смехе не было ни капли веселья. — А когда твоя доченька полчаса назад перманентным маркером новые обои изгадила, это какая была основа? Основа для её карьеры великой художницы? Ты её на руках носил и талантом восхищался! А мой сын, который не испортил, а починить хотел, — ворюга и отпрыск?
Аргумент ударил его наотмашь, точнее не придумаешь. Он был настолько очевидным и убийственным, что у Сергея не нашлось на него ответа. Вместо этого он перешёл в наступление, используя единственное доступное ему оружие — грубую силу и унижение.
— Не смей сравнивать! Она девочка, она маленькая! А этот — уже здоровый лоб, должен головой соображать! Это мой дом, и я здесь устанавливаю правила! Твой сын должен знать своё место!
— Своё место?! — вскричала Юля, чувствуя, как в ней закипает уже не просто обида, а настоящая, ледяная ярость. — Да какое он может знать место в доме, где к нему относятся как к пустому месту? Где дочка хозяина может творить что угодно, а он должен ходить по струнке и дышать через раз?
— Именно!
— Ты за своей доченькой криворукой смотри больше, а не к моему сыну цепляйся! Понял меня?! Тем более он не пакостит дома, как она! А лучше вообще её сюда не приводи!
Последние слова она произнесла громко, нагло, глядя ему прямо в глаза. Она перешла черту. Она оскорбила его святыню, его «принцессу». Лицо Сергея исказилось, превратилось в безобразную маску.
— Что ты сказала?..
Он шагнул к ней. Его рука взлетела в воздух — не для угрозы, а для удара. Это был короткий, злой замах, в который он вложил всю свою уязвлённую гордость и неспособность доказать правоту словами. Удар открытой ладонью пришёлся по щеке. Он не был оглушительным, но был тяжёлым и унизительным. Юлину голову мотнуло назад, она потеряла равновесие и, пошатнувшись, приложилась затылком о стену. В ушах зазвенело, а перед глазами на мгновение всё поплыло. Но боли она почти не почувствовала. Она почувствовала только холод. Окончательный, всепоглощающий холод, который заморозил внутри всё, что ещё было живым.
Звон в ушах утих почти сразу. На смену ему пришла не боль, а абсолютная, кристаллическая пустота. Внутри что-то, что долго дребезжало, трещало и ныло, наконец-то оборвалось с сухим щелчком. Всё. Тишина. Юля медленно выпрямилась, отрывая затылок от прохладной стены. Она посмотрела на Сергея. В её взгляде не было ни слёз, ни обиды, ни ненависти. Там не было ничего. Пустое, выжженное поле.
Он, кажется, и сам испугался того, что сделал. Его рука безвольно повисла вдоль тела, лицо из багрового стало растерянно-бледным. Он ожидал чего угодно: ответного крика, истерики, рыданий. Но эта мёртвая тишина в её глазах обезоруживала и пугала гораздо сильнее.
— Юль, я… я не хотел… — пробормотал он, делая к ней неуверенный шаг. Она не ответила. Она просто повернулась, взяла Кирилла за руку и повела в их комнату. Мальчик шёл молча, его маленькая ладошка в её руке была холодной, но он не плакал. Он просто смотрел на мать снизу вверх, и в его детских глазах было взрослое, всё понимающее спокойствие. Он видел всё.
В комнате Юля открыла шкаф и достала две большие спортивные сумки. Она действовала без суеты, с механической точностью робота, выполняющего программу. Её движения были выверенными и экономными. С полки — стопка Кирилловых футболок и джинсов. Из ящика — его бельё и носки. С тумбочки — зарядка для телефона и его любимая, зачитанная до дыр книжка про пиратов. Затем она начала собирать свои вещи. Самое необходимое: пара кофт, джинсы, бельё, косметичка. Ничего лишнего. Она не перебирала платья, не вспоминала, что и когда они покупали. Она просто паковала функциональный минимум для жизни в другом месте.
Сергей стоял в дверном проёме, наблюдая за этим молчаливым, методичным процессом. Его первоначальный испуг сменился раздражением, а затем и паникой.
— Ты что делаешь? Прекрати это! — его голос сорвался. — Что ты удумала? Вещи собирать из-за ерунды?
Юля, не глядя на него, застегнула молнию на сумке сына.
— Юля! Я с тобой разговариваю! — он повысил голос, пытаясь пробить стену её молчания. — Ну вспылил, с кем не бывает! Ты сама меня спровоцировала, наговорила гадостей про Аню! Давай поговорим, всё обсудим, как нормальные люди! Она подняла на него взгляд.
— Мы уже всё обсудили, Серёжа. Ты всё очень доходчиво объяснил. И про моё место, и про место моего сына. Мы всё поняли. Её голос был ровным, безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. Этот спокойный тон выводил его из себя куда больше, чем любой скандал.
— Хватит дуться! Куда ты пойдёшь на ночь глядя? К своим родителям? Позориться? — он пытался уколоть, задеть, вызвать хоть какую-то реакцию. Она взяла обе сумки в одну руку, а другой крепко сжала ладонь Кирилла.
— Дай пройти.
— Я никуда тебя не пущу! — он шагнул вперёд, загораживая выход из комнаты. — Мы семья, мы должны решать проблемы вместе, а не разбегаться при первой ссоре! Она остановилась в шаге от него. Её глаза медленно прошлись по его лицу, и в них на секунду мелькнуло что-то похожее на презрение.
— Отойди, Сергей.
Это не было просьбой. Это был приказ. Он вдруг понял, что если сейчас не отойдёт, она просто оттолкнёт его и пойдёт дальше. В ней больше не было той женщины, которую можно было запугать или задавить. Перед ним стоял чужой, холодный человек, принявший окончательное решение. Он медленно, нехотя отступил в сторону.
Юля, не оглядываясь, прошла мимо него через коридор, мимо разрисованной стены, мимо гостиной, где на диване сидела его дочь и смотрела мультики. Анечка подняла на них глаза, но ничего не сказала. Юля обулась, одела сына. Щёлкнул замок. Дверь закрылась мягко, без хлопка. Этот тихий щелчок прозвучал в оглушительной тишине квартиры громче любого выстрела. Сергей остался стоять посреди коридора — растерянный, униженный и внезапно очень одинокий.
Прошло почти полгода. Осенний вечер был промозглым и сырым, фонари выхватывали из темноты мокрый асфальт и редких прохожих, спешащих в тепло своих домов. Юля и Кирилл возвращались от репетитора. Мальчик, крепко держа её за руку, что-то увлечённо рассказывал про дроби и проценты, и она слушала его вполуха, с улыбкой отмечая, как спокойно и уверенно теперь звучит его голос. Он больше не вздрагивал от каждого резкого звука, не вжимал голову в плечи. Он снова стал обычным восьмилетним мальчишкой. Их новая жизнь в небольшой, но уютной квартире её родителей была тихой и предсказуемой, и это было именно то, что им обоим было нужно.
Когда они свернули во двор, Юля издалека увидела знакомую сутулую фигуру у своего подъезда. Сергей. Её сердце не ёкнуло, не забилось чаще. Она почувствовала только глухое, тяжёлое раздражение, как от назойливой мухи, которую никак не удаётся прихлопнуть. За последние месяцы он превратился в тень, преследующую её. Сначала были звонки с мольбами, потом — сообщения с обвинениями, затем — жалкие попытки подкараулить у её работы.
Он увидел их и бросился навстречу. Его некогда уверенный вид пообтрепался, как манжеты на его рубашке. Под глазами залегли тени, а в движениях сквозила лихорадочная, отчаянная суета.
— Юля! Наконец-то! Я жду тебя уже два часа, замёрз как собака! — он попытался улыбнуться, но получился оскал.
— Зачем? — её голос был ровным и холодным, как осенний ветер.
— Поговорить нам надо! Юль, я так больше не могу! Я всё понял, всё осознал! Я был таким идиотом, таким скотом! Прости меня! — он говорил быстро, захлёбываясь словами, и попытался взять её за руку. Юля отдёрнула руку, инстинктивно прикрывая собой Кирилла.
— Мы всё сказали друг другу в тот вечер, Сергей. Разговоры окончены.
— Нет, не окончены! — он почти сорвался на крик, но вовремя спохватился, оглянувшись на тёмные окна. — Я люблю тебя, слышишь? Люблю! И Кирилла… я к нему привык! Анечка постоянно про вас спрашивает! Мы же семья были! Я не сплю ночами, всё думаю, как вернуть вас! Давай начнём всё сначала, а? Я изменюсь, клянусь! Я на всё готов!
Он смотрел на неё умоляющими, побитыми глазами, разыгрывая величайшую драму своей жизни. И, возможно, пару месяцев назад это бы её тронуло. Но не сейчас. За это время она научилась видеть его насквозь. Она видела не раскаявшегося мужчину, а загнанного в угол должника, чьи кредиторы уже начали терять терпение.
Она молчала, давая ему выговориться, выплеснуть весь этот заготовленный спектакль. Когда он замолчал, ожидая ответа, она сделала шаг вперёд, заставив его отступить.
— Сколько стоит твоя любовь, Серёжа? — спросила она тихо, но каждое слово било наотмашь. — Давай посчитаем. Половина аренды за вашу с Анечкой квартиру — это, кажется, двадцать пять тысяч. Плюс коммуналка, ещё тысяч пять. И долги твои, наверное, уже поджимают? Ещё тысяч десять в месяц нужно отдавать? Итого, сорок тысяч. Вот цена твоим словам «я не могу без тебя». Я правильно посчитала?
Его лицо вытянулось. Маска раскаяния сползла, обнажив растерянность и злобу. Он не ожидал такого прямого, такого унизительного удара.
— Ты… что ты несёшь? Причём здесь деньги? Я о чувствах говорю!
— Не ври, — отрезала она. — Хотя бы сейчас не ври. Ты никогда не любил ни меня, ни тем более моего сына. Тебе было удобно. Удобно, что есть женщина, которая готовит, убирает и самое главное — приносит в дом половину денег. А теперь удобство кончилось, и ты приполз, потому что один не тянешь. Твоя великая любовь имеет совершенно конкретный денежный эквивалент, и этот эквивалент мне больше не по карману. И не по душе.
Она взяла Кирилла за руку и пошла к двери подъезда.
— Юля, постой! Стерва! Ты всё испортила! — донеслось ей в спину. Она не обернулась. Достала ключ, открыла тяжёлую дверь и ввела сына в тёплый, освещённый подъезд. Дверь за ними медленно и тяжело закрылась, отрезая его крики и весь тот прошлый мир. Он остался один на тёмной улице, под моросящим дождём — униженный, разоблачённый и по уши в своих долгах, которые теперь были только его проблемой…
