— Ксюш, привет! Слушай, тут такое дело… — Голос Анжелы в телефонной трубке звенел беззаботной уверенностью, той самой, которая всегда предшествовала очередной её просьбе.
Ксения, стоявшая у кухонного стола и механически вытиравшая только что вымытую чашку, невольно напряглась. Она слишком хорошо знала эту интонацию младшей сестры, этот лёгкий, порхающий тон, словно Анжела собиралась сообщить о купленной помаде, а не о том, что ей опять нужны деньги.
— Мне тут на новые курсы по продвинутому визажу просто позарез надо, понимаешь? Там такие техники показывают, я потом как начну работать – все клиенты мои будут! А денег, ну ты же знаешь, как всегда, в обрез. Ты же поможешь, да? Как всегда?
Ксения медленно поставила чашку на стол. «Как всегда». Эта фраза отозвалась в её голове глухим, раздражающим эхом. Сколько раз она её слышала? Десятки, сотни? С самого детства, с тех пор, как родители внушили ей, крепко-накрепко вбили в голову эту догму: ты старшая, ты должна, ты обязана.
Обязана делиться игрушками, уступать лучший кусок, заступаться, даже если Анжелка сама была виновата. А потом, когда они выросли, это «должна» плавно трансформировалось в финансовую ответственность. Ксения, едва став на ноги, уже «помогала» Анжеле то на новые туфли, то на «очень важную» поездку с подругами, то на очередные курсы, которые никогда не приводили к реальной работе.
Она сама тогда едва сводила концы с концами, отказывая себе во многом, но родительский наказ – «Анжелочке надо помочь, она же младшенькая, ей сложнее» – сидел в ней так глубоко, что перечить она не смела. Да и жалко было сестру, такую, казалось бы, неприспособленную к жизни.
Но сейчас всё было иначе. У Ксении был муж, маленький сын, который требовал постоянного внимания и, что уж греха таить, немалых расходов. Её собственная жизнь, её маленькая, но такая важная семья, наконец-то вышла на первый план.
И терпение, которое она так долго и старательно культивировала в себе по отношению к сестре, кажется, дало трещину. Глубокую, болезненную. Она сделала медленный вдох, стараясь, чтобы голос не выдал бурю, поднимавшуюся внутри.
— Анжела, послушай меня внимательно, — начала Ксения, и сама удивилась той непривычной твёрдости, которая прозвучала в её тоне. Она не смотрела на телефон, её взгляд был устремлён в окно, на играющего в песочнице сына. Вот он, её главный приоритет, её маленькая вселенная.
— Что ещё? — немного недовольно спросила та.
— У меня семья вообще-то есть, сестрёнка, и я на неё буду тратить свои деньги, а не на помощь тебе! Так что ищи других спонсоров, или устройся уже на работу!
— Но, Ксюш…
— Тебе скоро тридцать, Анжела, тридцать! А ты всё на чужой шее сидишь, как будто тебе пятнадцать.
На том конце провода повисла тишина. Такая оглушительная, что Ксении на мгновение показалось, будто связь прервалась. Она даже отняла телефон от уха, чтобы проверить. Но нет, вызов всё ещё шёл. Анжела молчала, и это молчание было куда красноречивее любых слов.
Ксения знала сестру: сейчас там, в её хорошенькой головке, происходил сложный процесс – от первоначального шока и неверия до зарождающейся обиды и гнева. Она всегда так реагировала, когда что-то шло не по её сценарию.
И точно, через несколько секунд молчание взорвалось.
— Ах, вот как ты заговорила?! — Голос Анжелы из беззаботно-просящего превратился в ядовито-обвиняющий. — Раньше всегда помогала, всегда была хорошей сестрой, а теперь, значит, семья у неё появилась! И всё, на родных наплевать можно?
Предательница! Вот ты какая на самом деле! Я родителям всё расскажу! Всё расскажу, как ты ко мне теперь относишься! Как ты меня унизила! Посмотрим, что они на это скажут!
Ксения устало прикрыла глаза. Ну конечно, родители. Это был коронный аргумент Анжелы, её главное оружие. Она знала, что мать с отцом, скорее всего, снова встанут на сторону «младшенькой», начнут увещевать Ксению, давить на жалость, на чувство вины. Этот сценарий был ей до боли знаком. Но сегодня что-то изменилось. Какая-то внутренняя пружина, годами сжатая до предела, наконец, распрямилась.
— Рассказывай кому хочешь, Анжела, — спокойно, почти безразлично ответила Ксения. В её голосе не было злости, только бесконечная усталость. — Мои приоритеты действительно изменились.
Я больше не намерена спонсировать твои бесконечные «хотелки» и «очень важные» курсы, которые ни к чему не приводят. Учись жить самостоятельно. Учись зарабатывать. Это не так страшно, как тебе кажется. И уж точно полезнее, чем постоянно на кого-то надеяться.
Она не стала ждать ответа. Просто представила, как на том конце провода исказилось от негодования лицо Анжелы, как она сейчас будет подбирать новые, ещё более обидные слова. Но Ксения не хотела этого слышать. Она чувствовала, что сказала всё, что должна была сказать уже очень давно. Анжела, судя по звуку, яростно бросила трубку, даже не попрощавшись.
Привычный жест. Ксения медленно опустила телефон. На душе было тяжело, но одновременно с этим она ощутила какое-то странное, почти забытое чувство лёгкости. Словно с плеч свалился непомерный груз, который она тащила много лет, не осознавая до конца его тяжести. Она знала, что это только начало. Впереди её ждали непростые разговоры с родителями, их упрёки, возможно, даже слёзы матери.
Но Ксения была готова. Эпоха её безоговорочной финансовой ответственности за инфантильную сестру, кажется, действительно подошла к концу. И это было правильно. Чертовски правильно.
Прошло не больше часа. Ксения как раз заканчивала кормить сына, когда её телефон снова ожил. На экране высветилось «Мама». Сердце неприятно ёкнуло. Она знала, что этот звонок неизбежен, но всё равно ощутила внутренний холодок.
Анжела не заставила себя долго ждать, и её версия событий, без сомнения, уже была донесена до родительских ушей во всех красочных, искажённых подробностях. Ксения перевела дыхание, мысленно готовясь к обороне.
— Да, мам, привет, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, хотя внутри всё сжималось от дурного предчувствия.
— Ксения, что у вас там с Анжелой опять произошло? — Голос матери, Людмилы Степановны, был напряжённым, с едва уловимыми нотками укоризны. — Она звонила вся в расстроенных чувствах, говорит, ты ей так грубо отказала, чуть ли не накричала. Что случилось-то? Она же всего лишь помощи попросила, на курсы ей нужно.
Ксения мысленно усмехнулась. «Всего лишь помощи». Эта «всего лишь помощь» тянулась уже добрый десяток лет, превратившись в негласную обязанность.
— Мам, ничего особенного не произошло, — начала Ксения, подбирая слова. — Анжела позвонила, попросила денег на очередные курсы визажа. Я ей объяснила, что у меня сейчас другие приоритеты – у меня семья, ребёнок, и я не могу больше постоянно спонсировать её начинания, которые, к слову, ни разу ещё не привели к какому-то результату. Посоветовала ей найти работу.
Людмила Степановна на том конце провода издала звук, похожий на сдавленный вздох. Было очевидно, что версия Ксении кардинально отличалась от той, что преподнесла Анжела.
— Ксюша, ну как же так? Ты же старшая сестра! Ты же всегда ей помогала, всегда была для неё опорой! Анжелочка же ещё не устроилась в жизни, ей трудно. Кто же ей поможет, если не родная сестра? Мы же вас не так воспитывали, чтобы вы друг от друга отворачивались в трудную минуту.
Вот оно. Знакомая песня, заезженная пластинка, которую Ксения слышала бесчисленное количество раз. «Ты старшая», «Анжелочке трудно», «Кто, если не ты». Эти фразы, как ржавые гвозди, вбивались в её сознание с самого детства, формируя чувство вины и долга перед младшей сестрой.
— Мам, Анжеле скоро тридцать лет, — терпеливо, но уже с нарастающим раздражением возразила Ксения. — В этом возрасте люди обычно уже не просто «устраиваются в жизни», а несут ответственность за себя и, возможно, даже за других. Я понимаю, что ей трудно.
Но ей будет трудно до тех пор, пока она будет знать, что всегда есть кто-то, кто решит её проблемы и оплатит её очередные прихоти. Я ей не грубила, я просто сказала правду. Мои финансовые возможности не безграничны, и мой ребёнок для меня сейчас на первом месте.
— Ребёнок, семья… — в голосе матери появились откровенно обиженные нотки. — Конечно, у тебя теперь своя жизнь, свои заботы. А о сестре можно и забыть, да? Это тебя муж твой так настроил, наверное? Раньше ты другой была, более отзывчивой, более сердечной. А теперь что? Деньги для тебя важнее родных стали?
Обвинение в том, что её «настроил муж», было особенно неприятным. Игорь, её муж, всегда с уважением относился к её родителям и сестре, никогда не вмешивался в их отношения, хотя и видел, как Анжела бесцеремонно пользуется добротой Ксении. Он лишь мягко намекал жене, что пора бы младшей сестрёнке повзрослеть.
— Мам, при чём здесь Игорь? Это моё решение, — голос Ксении стал жёстче. — И дело не в том, что деньги мне важнее родных. Дело в том, что я устала быть для Анжелы бесконечным кошельком и нянькой. Она взрослый человек и должна сама учиться зарабатывать себе на жизнь, а не ждать, что кто-то ей всё принесёт на блюдечке.
Я работала с восемнадцати лет, помогала вам, потом начала помогать ей. Когда мне кто-нибудь так помогал? Когда я отказывала себе во всём, чтобы у Анжелы были новые джинсы или модный телефон, кто-нибудь думал обо мне?
На том конце провода воцарилось молчание. Людмила Степановна, видимо, не ожидала такого отпора. Обычно Ксения после нескольких укоров сдавалась, соглашалась, обещала «поговорить с Анжелочкой» и, в конечном итоге, снова давала денег. Но сегодня что-то пошло не так.
— Значит, ты отказываешься ей помочь? Вот так просто? — после паузы спросила мать, и в её голосе уже не было прежней мягкости, только холодное разочарование. — Значит, всё, что мы с отцом в вас вкладывали, все наши старания воспитать вас дружными, любящими сёстрами – всё это впустую?
Ксения почувствовала, как внутри поднимается волна негодования. Это была искусная манипуляция, удар по самому больному. Чувство вины, так старательно взращиваемое годами, снова попыталось взять верх. Но злость на эту вечную несправедливость, на это постоянное давление, оказалась сильнее.
— Мам, это не значит, что я отказываюсь от сестры. Это значит, что я отказываюсь поощрять её инфантилизм и безответственность, — отчеканила Ксения. — Если вы с отцом считаете, что лучшая помощь Анжеле – это продолжать давать ей деньги на всё, что она захочет, это ваше право.
Но я в этом больше участвовать не буду. У меня своя семья и свои обязанности. И я считаю, что поступаю правильно, как бы тебе это ни казалось.
— Правильно?! — воскликнула Людмила Степановна, её голос сорвался на повышенные тона. — Правильно – это оставить родную сестру без поддержки? Правильно – это ставить свои интересы выше интересов семьи, в которой ты выросла? Я тебя не узнаю, Ксения! Ты стала какой-то чужой, чёрствой! Отец будет очень расстроен, когда узнает, как ты поступила!
Разговор явно зашёл в тупик. Ксения поняла, что достучаться до матери сейчас невозможно. Любые её аргументы будут разбиваться о стену родительской убеждённости в том, что «младшенькую нужно жалеть и опекать».
— Мне очень жаль, что ты так считаешь, мам, — устало произнесла Ксения. — Но моё решение окончательное. Передай это, пожалуйста, и отцу. И Анжеле тоже.
Не дожидаясь ответа, Ксения завершила вызов. Руки её слегка дрожали. Разговор оставил после себя тяжёлый, горький осадок. Чувство вины, хоть и приглушённое, всё равно неприятно свербело где-то внутри. Но вместе с ним росла и уверенность в своей правоте.
Так больше продолжаться не могло. Этот порочный круг нужно было разорвать. И пусть это будет больно, пусть это приведёт к обидам и ссорам, но по-другому, видимо, было нельзя. Она посмотрела на сына, мирно сопевшего в своей кроватке. Ради него, ради своей новой семьи, она должна была быть сильной.
Два дня прошли в тяжёлом, давящем молчании. Ксения знала, что это затишье перед бурей. И буря не заставила себя ждать. В субботу утром позвонил отец, его голос, обычно ровный и спокойный, на этот раз звучал непривычно строго. Он не стал ходить вокруг да около.
— Ксения, мы с матерью ждём вас с Анжелой сегодня к обеду. Нужно всё обсудить. Так дело не пойдёт.
«Обсудить». Ксения прекрасно понимала, что это «обсудить» будет означать очередной трибунал, где ей придётся отбиваться от обвинений и увещеваний. Но отказаться означало бы ещё больше усугубить ситуацию, дать родителям и сестре лишний повод обвинить её в чёрствости и нежелании идти на контакт.
Тяжело вздохнув, она согласилась, хотя на душе скребли кошки. Игорь предложил пойти с ней, но Ксения отказалась. Это была её битва, её семейная история, и она должна была пройти через это сама.
Родительская квартира встретила её знакомыми запахами и гнетущей атмосферой. Мать хлопотала на кухне, стараясь сохранять видимость обычного семейного обеда, но её напряжённая спина и поджатые губы говорили о многом.
Отец сидел в кресле, угрюмо глядя в телевизор. Анжела, уже сидевшая за накрытым столом, изображала из себя оскорблённую невинность: глаза потуплены, на губах скорбная складка. Ксения почувствовала, как внутри всё сжимается. Спектакль начинался.
— Ну, проходи, Ксюша, садись, — голос матери был нарочито бодрым, но фальшь в нём резала слух. — Сейчас обедать будем, а потом поговорим спокойно.
«Спокойно», — мысленно повторила Ксения. Она очень сомневалась, что разговор получится спокойным.
За обедом царила напряжённая тишина, прерываемая лишь дежурными фразами и звяканьем приборов. Анжела демонстративно ковырялась в тарелке, почти ничего не ела, всем своим видом показывая, как глубоко она страдает. Ксения старалась есть медленно, собираясь с мыслями, готовясь к предстоящей атаке.
Наконец, когда с едой было покончено, и мать поставила на стол чайник, отец кашлянул, привлекая внимание. — Ну что ж, — начал он, глядя на Ксению в упор. — Рассказывай, Ксения, что у вас там за конфликт с сестрой? Мать мне всё рассказала, Анжела тоже. Но я хочу услышать от тебя. Почему ты так резко отказала сестре в помощи?
Ксения сделала глубокий вдох.
— Пап, я уже говорила маме. Анжела попросила денег на очередные курсы. Я ей объяснила, что у меня сейчас нет возможности постоянно её финансировать. У меня своя семья, ребёнок, свои траты. И я считаю, что Анжеле, в её возрасте, пора уже самой становиться на ноги, а не надеяться на других.
Анжела тут же вскинула голову, её глаза сверкнули обидой.
— То есть, ты считаешь, что я сижу у тебя на шее? — её голос дрогнул, но не от слёз, а от тщательно разыгрываемого возмущения. — Я просто хотела развиваться, получить новую профессию, чтобы потом зарабатывать! А ты… ты меня унизила! Сказала, чтобы я искала других спонсоров! Будто я какая-то попрошайка!
— Анжелочка, ну что ты, доченька, успокойся, — тут же вмешалась мать, погладив младшую дочь по руке. Она с укором посмотрела на Ксению. — Ксюша, ну зачем ты так грубо? Можно же было как-то мягче. Она же твоя сестра. Мы же всегда вас учили держаться друг за друга. Помнишь, как ты в детстве всегда делилась с Анжелочкой последней конфеткой? Как заступалась за неё во дворе? А теперь что?
Воспоминания о детстве, о той «последней конфетке», которую её всегда заставляли отдавать, вызвали у Ксении не приступ умиления, а глухое раздражение. Эта манипуляция была такой предсказуемой, такой избитой.
— Мам, то было детство, — твёрдо сказала Ксения. — И даже тогда я не всегда хотела делиться, меня заставляли. Сейчас Анжела – взрослая женщина. И эта «помощь» ей только вредит. Она привыкла, что ей всё достаётся легко, без усилий.
Сколько уже было этих курсов? Маникюр, парикмахерское дело, какие-то тренинги личностного роста… И что в итоге? Ни одной постоянной работы, ни одного доведённого до конца дела.
— Она ищет себя! — запальчиво воскликнула Людмила Степановна. — Не у всех получается сразу найти своё призвание! Ты вот нашла свою работу, тебе повезло. А ей сложнее, она более тонкая натура, ранимая!
Ксения едва сдержала горькую усмешку. «Тонкая, ранимая натура», которая прекрасно умела манипулировать чувствами окружающих и жить за их счёт.
— Мам, я свою работу не «нашла», я её добилась. Я работала на двух работах, пока училась, чтобы ни у кого ничего не просить. Мне никто не оплачивал курсы и не давал денег «на жизнь». Когда мне было трудно, мне никто не говорил: «Ксюшеньке тяжело, давайте ей поможем».
Я сама справлялась. И я не считаю, что делаю Анжеле хуже, отказывая ей. Наоборот, я пытаюсь подтолкнуть её к самостоятельности. Чем дольше вы будете её опекать и потакать её капризам, тем сложнее ей будет потом.
— Капризам?! — Анжела подскочила со стула, её лицо исказилось от гнева. — Ты называешь мои стремления капризами?! Да ты просто завидуешь, что родители меня любят больше! Что мне всегда доставалось всё лучшее! А ты всегда была серой мышкой, вечно недовольной!
— Анжела, сядь! — строго прикрикнул отец. — Не смей так разговаривать со старшей сестрой!
Но его слова прозвучали неубедительно. Было видно, что и он, и мать, в глубине души, разделяют мнение Анжелы о «капризах» и «стремлениях».
— Пап, мам, поймите, — Ксения старалась говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. — Я не отказываюсь от Анжелы как от сестры. Но я больше не могу и не хочу быть её спонсором. Это несправедливо по отношению ко мне, к моей семье. И это вредно для неё самой. Она должна научиться нести ответственность за свою жизнь.
Людмила Степановна тяжело вздохнула, её взгляд был полон упрёка.
— Мы с отцом всегда старались для вас обеих, Ксюша. Хотели, чтобы вы были дружны, чтобы помогали друг другу. А ты… ты как будто отгораживаешься от нас, от своей семьи. С тех пор, как замуж вышла, совсем другой стала. Муж, ребёнок – это, конечно, важно. Но нельзя же из-за этого забывать о своих корнях, о тех, кто тебя вырастил и воспитал.
Ксения почувствовала, как её терпение подходит к концу. Они не слышали её. Или не хотели слышать. Они видели ситуацию только под одним углом – Анжелочка-жертва, Ксения-чёрствая эгоистка. Любые её доводы разбивались о стену их слепой родительской любви к младшей, такой «беспомощной» дочери.
Она поняла, что этот разговор бесполезен. Что бы она ни сказала, её не поймут, её осудят. И это осознание было горьким и обидным до невозможности. Градус напряжения в комнате достиг критической отметки.
Терпение Ксении лопнуло. Словно туго натянутая струна, оно оборвалось с оглушительным внутренним треском, высвобождая всё, что копилось годами: обиду, раздражение, усталость от вечной роли «должной» и «обязанной». Она резко встала из-за стола, отчего чашка с недопитым чаем опасно качнулась. Взгляд её, до этого пытавшийся быть примирительным, стал жёстким и холодным.
— Хватит! — Голос Ксении прозвучал так громко и властно, что даже Анжела, собиравшаяся вставить очередную ядовитую реплику, осеклась и уставилась на сестру с открытым ртом. Родители тоже замерли, не ожидая такой вспышки от обычно сдержанной старшей дочери.
— Вы меня вообще слышите? Или вы настолько привыкли к тому, что я всегда молчу и со всем соглашаюсь, что мои слова для вас – пустой звук?
Она обвела взглядом всех троих. Лицо матери выражало испуг и недоумение, отец нахмурился ещё сильнее, а на лице Анжелы проступило плохо скрываемое злорадство – вот, мол, сейчас Ксению поставят на место. Но Ксения не собиралась отступать.
— Я устала! — продолжила она, и в её голосе теперь звучал металл. — Я устала от того, что с самого детства меня воспитывали с одной установкой: «Ты старшая, ты должна Анжелочке». Я должна была делиться, уступать, защищать, даже когда она сама была неправа. Я должна была работать и помогать вам, пока Анжелочка «искала себя».
Я должна была оплачивать её бесконечные курсы, её развлечения, её нежелание брать на себя хоть какую-то ответственность! А кто был должен мне? Кто когда-нибудь спросил, чего хочу я? Когда мне было тяжело, кто-нибудь из вас сказал: «Ксюша, давай мы тебе поможем»? Нет! Вы всегда считали, что я сильная, я справлюсь. А Анжелочка – слабая, её надо жалеть!
Она перевела дыхание, чувствуя, как колотится сердце. Слова, которые она так долго держала в себе, рвались наружу, обжигая и освобождая одновременно.
— Ты говоришь, мам, что я стала другой после замужества? Да, я стала другой! Я поняла, что такое настоящая семья, где тебя любят и ценят не за то, что ты «должна», а просто за то, что ты есть! Где твои интересы уважают, а не приносят в жертву чужим капризам!
Игорь никогда не настраивал меня против вас. Он просто показал мне, что можно жить иначе. Что можно иметь свои желания, свои потребности и не чувствовать себя за это виноватой!
— Ксения, как ты можешь так говорить?! — Людмила Степановна всплеснула руками, её лицо покраснело. — Мы всегда любили вас обеих одинаково! Мы просто… просто Анжелочке всегда требовалось больше внимания, больше заботы!
— Больше внимания или больше потакания? — горько усмехнулась Ксения. — Вы вырастили из неё эгоистку, которая считает, что ей все должны! Она сидит здесь, изображает из себя жертву, а сама прекрасно понимает, что вы всегда будете на её стороне!
Ты, Анжела, — Ксения повернулась к сестре, которая смотрела на неё с нескрываемой ненавистью, — ты хоть раз в жизни задумалась, каково мне было? Каково было отказывать себе во всём, чтобы у тебя были новые шмотки или очередной «суперважный» курс? Ты хоть раз сказала мне «спасибо» искренне, а не потому, что так надо было, чтобы потом снова что-то попросить?
Анжела фыркнула.
— А за что я должна была тебя благодарить? За то, что ты выполняла свой долг старшей сестры? Ты сама всегда говорила, что помогаешь мне, потому что хочешь!
— Потому что меня так научили! — отрезала Ксения. — Потому что мне вбили в голову, что это мой долг! Но теперь всё. Мой долг перед тобой, Анжела, закончен. Я больше не буду твоим спонсором, твоей жилеткой, твоей спасительницей. Хочешь курсы – иди и заработай на них. Хочешь красивой жизни – строй её сама. Я свою жизнь строить буду так, как считаю нужным, и тратить свои деньги на свою семью, на своего ребёнка!
Эта фраза, брошенная теперь не по телефону, а в лицо, прозвучала как приговор. Анжела побагровела.
— Да как ты смеешь?! Ты… ты просто завидуешь мне! Всегда завидовала!
— Завидовать чему, Анжела? Твоей инфантильности? Твоему неумению жить самостоятельно? Твоей зависимости от чужих денег? Нет, уж извини, этому завидовать невозможно. Мне тебя жаль. Искренне жаль, что ты так и не поняла, что такое настоящая взрослая жизнь.
Отец, до этого молчавший и лишь мрачно наблюдавший за перепалкой, наконец, не выдержал.
— Ксения, прекрати! Это уже слишком! Ты переходишь все границы! Мы твои родители, а она – твоя сестра! Ты не можешь так с нами разговаривать! Ты должна уважать нас!
— Уважать? — Ксения посмотрела на отца, и в её взгляде была не только злость, но и глубокая, застарелая боль. — А вы уважали меня? Вы уважали мои чувства, мои желания, мои трудности? Или вы просто пользовались моей безотказностью и моим чувством долга? Вы всегда выбирали Анжелу. Всегда. Любой её каприз был для вас важнее моих реальных проблем. Так что не надо сейчас говорить об уважении.
Она взяла свою сумку. Руки её больше не дрожали. Наоборот, она чувствовала странное, холодное спокойствие. Решение было принято. Окончательно и бесповоротно.
— Я сказала всё, что хотела. Если вы не готовы принять мою позицию, если вы считаете, что я неправа, что я «предательница» и «эгоистка», то нам больше не о чем разговаривать. Я не буду больше оправдываться и пытаться что-то доказать. Я ухожу.
И прошу вас больше не беспокоить меня просьбами Анжелы. Если вы хотите и дальше содержать свою почти тридцатилетнюю «девочку» – это ваше право и ваши деньги. Мои деньги будут тратиться на моего ребёнка и мою семью.
Она повернулась и пошла к двери, не оборачиваясь. За спиной повисла оглушительная, звенящая тишина. Никто не пытался её остановить. Людмила Степановна беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Отец сидел, сжав кулаки, его лицо было каменным. Анжела смотрела Ксении в спину с выражением такой злобы и ненависти, что если бы взглядом можно было испепелить, от Ксении осталась бы только горстка пепла.
Ксения вышла из квартиры, не проронив больше ни слова. Дверь за ней закрылась с глухим стуком, отрезая её от прошлого, от этой вечной роли, от этих бесконечных требований и обид. На улице светило солнце, пели птицы. Мир вокруг был таким же, как и час назад, но для Ксении он изменился навсегда.
Она чувствовала себя опустошённой, но одновременно и свободной. Мосты были сожжены. Окончательно. И назад дороги не было. Этот семейный скандал, возможно, самый жёсткий и бесповоротный в её жизни, положил конец одной эпохе и начал другую. Эпоху, где она сама будет решать, кому и что она должна…
