Василий Костенецкий, бравый генерал-лейтенант, славился не только военными подвигами, но и своим буйным нравом. Прославленный артиллерист, герой сражений с Наполеоном, он привык решать сердечные дела так же, как брал вражеские редуты, те есть идти напролом.
Вот и в тот декабрьский день 1810 года, получив очередной отказ от семейства Безбородко, генерал решил пойти ва-банк. Подкатив к особняку на Почтамтской в своей щегольской карете, он не стал утруждать себя светскими церемониями.
— Батюшки-святы! — только и успел пискнуть дворецкий Прохор Степаныч, когда двухметровая фигура военного возникла на пороге. Старый слуга, три десятка лет верой и правдой охранявший покой господ, попытался преградить путь незваному гостю. Но где там. Костенецкий играючи отодвинул его, как шахматную фигурку.
В девичьих покоях Клеопатры Ильиничны царила послеобеденная нега. Графиня возлежала на турецкой софе, лениво перелистывая страницы модного французского романа. Её пышные черные кудри рассыпались по алому бархату подушек, а смуглая кожа, редкая для петербургских красавиц, отливала матовым жемчужным блеском.
На столике дымился свежий кофе, сваренный по особому восточному рецепту, единственная страсть, которую юная наследница делила со своей тезкой, легендарной царицей Египта.
И тут на пороге появился Костенецкий. Горничная Дуняша, накрывавшая к кофию, от неожиданности выронила серебряный поднос. Фарфоровые чашки китайского сервиза разлетелись вдребезги, как мечты незадачливых женихов о браке с богатейшей невестой России.
— Клеопатра Ильинична! — прогрохотал генерал, опускаясь на одно колено. Его голос, привыкший командовать артиллерийскими расчетами, заставил зазвенеть хрустальные подвески люстры. — Довольно играть в прятки! Я пришел за ответом и не уйду без него!
Знатная наследница, чье приданое в десять миллионов рублей могло бы составить годовой бюджет иного европейского государства, смерила нежданного гостя янтарным взглядом миндалевидных глаз. В их глубине мелькнуло что-то похожее на восхищение отчаянной выходкой боевого генерала.
Надо отдать должное Клеопатре Ильиничне, она не упала в обморок, не забилась в истерике и даже не позвала на помощь. Дочь генерала Безбородко, взращенная в традициях военной семьи, лишь приподняла соболиную бровь, разглядывая коленопреклоненного воздыхателя.
— Встаньте, ваше превосходительство, — произнесла она с неожиданным спокойствием. — В вашем возрасте не пристало так рисковать коленями на холодном паркете.
Костенецкий, однако, и не подумал подниматься.
— Сударыня, я воевал в пяти кампаниях, брал крепости и командовал артиллерией. Но ни одна баталия не требовала от меня столько мужества, сколько этот визит.
В янтарных глазах графини мелькнуло что-то похожее на усмешку:
— И вы решили взять штурмом мой будуар? Похвальная храбрость, но боюсь, генерал, вы выбрали неверную тактику.
А ведь и правда, тактика подвела бравого воина. Пока они обменивались словесными выпадами, в будуаре собралась внушительная группа поддержки: запыхавшийся граф Илья Андреевич Безбородко, его супруга с флаконом нюхательной соли и дюжина встревоженных слуг. Даже старший брат Клеопатры, Андрей Ильич, примчался из своего флигеля, на ходу застегивая сюртук.
Но…никто не спешил вызывать полицию. В конце концов, Костенецкий был не первым и не последним, кто потерял голову от чар смуглой красавицы. А может, дело было вовсе не в чарах?
Десять миллионов рублей приданого, такова была сумма, способная затмить разум любому. Даже в Петербурге, городе роскоши и мотовства, такие деньги встречались нечасто. Наследство канцлера Безбородко сделало его племянницу лакомым призом для всех охотников за богатыми невестами, от разорившихся князей до предприимчивых авантюристов.
Граф Илья Андреевич, глядя на непрошеного гостя, только головой покачал. За последний год это была уже третья попытка похищения его младшей дочери. Но если предыдущие искатели руки и состояния действовали тайно, подкупая слуг и строя замысловатые планы, то Костенецкий выбрал путь напролом. Что ж, хотя бы честно.
— Послушайте, генерал, — мягко произнес граф, — давайте обсудим все как благородные люди. За бокалом вина, например?
Но в этот момент Клеопатра решительно поднялась с софы. В свои девятнадцать лет она уже научилась управлять ситуацией не хуже опытной светской львицы:
— Прошу прощения, батюшка, но никаких обсуждений не будет. Его превосходительство уже уходит. Не так ли, генерал?
Возможно, именно этот момент стал поворотным в судьбе строптивой наследницы. Отвергнув очередного претендента на свое сердце и состояние, она еще не знала, что через каких-то десять лет сама окажется в положении куда более унизительном, чем коленопреклоненный офицер на ее паркете.
Но пока что юная графиня наслаждалась своей властью над мужскими сердцами и кошельками. Её своенравный характер, столь несвойственный благовоспитанным барышням начала XIX века, только добавлял пикантности ситуации. В отличие от старшей сестры Любови, образца светских добродетелей, Клеопатра славилась острым языком и полным пренебрежением к условностям.
А сестры и впрямь были разными, как день и ночь. Любовь Ильинична, фрейлина императрицы Марии Фёдоровны, олицетворяла собой всё то, что ценилось в девицах начала XIX века: белокожая, с льняными волосами и кротким нравом, она не знала отбоя от благопристойных поклонников.
В свои шестнадцать она уже блистала при дворе, где её называли не иначе как «русской Психеей» за удивительную миловидность и грацию.
Клеопатра же… О, тут природа явно пошутила над аристократическим семейством Безбородко. Смуглая, как цыганка, с копной непокорных черных кудрей и жгучими янтарными глазами, она больше походила на восточную принцессу, случайно занесенную в чопорный Петербург.
Откуда в роду Безбородко взялись эти южные черты – загадка, достойная светских сплетников. Злые языки, впрочем, намекали на бурную молодость матушки, Анны Ивановны, но граф Илья Андреевич такие разговоры пресекал на корню.
Впрочем, дело было не только во внешности. Если Любовь музицировала, вышивала и читала душеспасительные книги, то младшая сестрица предпочитала верховую езду, охоту и запоем глотала французские романы, от которых благонравные матушки прятали своих дочерей.
Она лихо скакала по отцовскому имению, распугивая дворовых собак, и метко стреляла из отцовского пистолета, чем приводила в ужас гувернанток.
— Чистая амазонка! — вздыхал граф Илья Андреевич, глядя на младшую дочь. — И в кого только уродилась?
Но даже самые отчаянные выходки Клеопатры не могли омрачить главного, она была наследницей умопомрачительного состояния. После смерти дядюшки, канцлера Александра Безбородко, сестры получили такое наследство, что весь Петербург ахнул. Одних только крепостных душ досталось более восьми тысяч, не считая поместий, драгоценностей и наличных капиталов.
Любовь распорядилась своей долей разумно, она вышла замуж за графа Кушелева, человека немолодого, но положительного. А вот Клеопатра… Казалось, она нарочно отпугивала женихов своим строптивым нравом. Чего стоила история с князем Голицыным, которому она заявила на балу:
— Сударь, если вы решили посвататься из-за моего состояния, то я вынуждена вас огорчить – все мои деньги я собираюсь потратить на строительство конюшен и псарен. Обожаю лошадей и собак, знаете ли. А вот скучных женихов не очень.
Бедняга князь после такого афронта три дня не выходил из дома, а потом укатил в свое поместье, где, говорят, месяц топил горе в шампанском.
Но самое удивительное ждало впереди. Пока весь светский Петербург делал ставки, кто же укротит своенравную наследницу, сама Клеопатра готовила всем сюрприз.
А сюрприз и впрямь оказался что надо. В ноябре 1811 года весь Петербург только и говорил, что о помолвке Клеопатры Ильиничны с князем Александром Яковлевичем Лобановым-Ростовским. Выбор невесты поверг светское общество в состояние, близкое к обмороку.
Князь, конечно, был хорош по всем статьям: родовит, богат, служил по дипломатической части. Но… Боже мой, что за внешность. Глаза, посаженные так далеко друг от друга, словно между ними могла пройти карета, тонкие губы, придававшие лицу постное выражение, да еще и эта вечная припухлость щек, будто князь только что отобедал у Талейрана.
— И это после того, как она отказала красавцу Апраксину? — судачили в салонах. — Воистину, пути господни неисповедимы!
Впрочем, злые языки (а их в Петербурге всегда водилось в избытке) поговаривали, что дело тут нечисто. Якобы старый князь Яков Лобанов-Ростовский, малороссийский генерал-губернатор, нажал на какие-то тайные пружины. Граф Безбородко внезапно дал согласие на брак, даже не посоветовавшись с дочерью.
Сама же Клеопатра… А вот тут начинается самое интересное. Наша своенравная амазонка вдруг притихла, словно перед грозой. Более того, она, кажется, всерьез увлеклась женихом. Да-да, тем самым нескладным князем с печальной физиономией.
Дело в том, что Александр Яковлевич оказался страстным коллекционером. Его дом на Адмиралтейском проспекте напоминал музей: старинные манускрипты, картины, диковинные вещицы из разных уголков мира. У парадного входа красовались знаменитые «львы Медичи», точные копии флорентийских статуй. А уж его коллекция писем Марии Стюарт могла составить конкуренцию любому европейскому собранию.
Клеопатра, с детства обожавшая все необычное, пропадала в его библиотеке часами. Князь, оказавшийся прекрасным рассказчиком, увлекал её историями о французской королеве Анне Ярославне, чьими следами он прошел по всей Европе. Впервые в жизни своенравная наследница встретила мужчину, который видел в ней не только десять миллионов приданого.
Свадьбу сыграли с купеческим размахом. Граф Безбородко, окрыленный удачным выбором дочери, расщедрился на такой пир, что три дня весь Петербург гудел. Молодые поселились в доме Лобанова-Ростовского, где Клеопатра немедленно затеяла перестройку по последней парижской моде.
Казалось, вот оно счастье, о котором мечтает каждая девушка, даже самая строптивая. Но судьба готовила коварный поворот, который перевернет всю эту благостную картину с ног на голову…
Первые два года брака казались безоблачными. Клеопатра, к удивлению всего света, оказалась примерной женой. У четы Лобановых-Ростовских собирался весь цвет петербургского общества. Хозяйка дома блистала остроумием, а её муж развлекал гостей рассказами о своих исторических находках.
Но в этой идиллии таилась червоточина. Князь Александр, помимо страсти к коллекционированию, питал нежные чувства к карточному столу. Поначалу это казалось безобидным развлечением, мало ли кто из дворян не играет. Однако страсть разгоралась, словно костер на ветру.
В 1813 году случилось сразу два события, перевернувших жизнь Клеопатры. Сначала на свет появилась долгожданная дочь Анна. Крошечная княжна прожила всего несколько месяцев, и эта потеря оставила в сердце матери незаживающую рану. А потом пришла весть из Киева…
Князь Александр, приехавший туда по делам, умудрился за одну ночь проиграть не только крупную сумму денег, но и Подольское имение, то самое, что досталось ему в приданое за женой. Три тысячи крепостных душ, винокурни, конные заводы, всё пошло прахом из-за нескольких часов безумной игры.
— Ты не понимаешь! — кричал князь, когда разъяренная Клеопатра потребовала объяснений. — Я был в шаге от выигрыша! Еще одна ставка…
— Ещё одна ставка? — тихо переспросила княгиня, и от этой тишины у присутствующих мороз пробежал по коже. — Что ж, дорогой супруг, позвольте и мне сделать ставку. Ставлю на то, что с этого дня вы будете жить отдельно от меня.
Клеопатра сдержала слово. Без лишнего шума, без публичных скандалов она переехала в свой загородный дом в Полюстрово. Развода не последовало, в те времена это считалось почти невозможным для людей их круга. Но совместная жизнь закончилась.
А дальше началось самое удивительное. Словно сорвавшись с цепи, Клеопатра пустилась во все тяжкие. Балы сменялись охотами, приемы – кутежами. Деньги лились рекой. Она выстроила в Полюстрово роскошные конюшни и псарни, держала целый штат егерей и доезжачих. По утрам её видели скачущей во главе охотничьей своры, а по вечерам – блистающей в самых дорогих туалетах на светских раутах.
Петербургское общество, падкое на сплетни, захлебывалось от восторга, наблюдая за этим стремительным падением. Модест Корф в своих записках не преминул отметить, что княгиня «имела все вкусы мужчины и ничего женственного», намекая на её пристрастие к верховой езде и крепким напиткам.
Но за внешней бравадой скрывалась трагедия женщины, которая так и не нашла своего счастья. Огромное состояние, вместо того чтобы принести радость, стало для неё проклятием.
К концу 1820-х годов Петербург потрясла новость: княгиня Лобанова-Ростовская объявила себя банкротом. Восемь миллионов рублей долга – сумма по тем временам астрономическая. Имения, особняки, драгоценности, всё пошло с молотка.
Константин Булгаков, известный столичный сплетник, писал брату:
— Бедные кредиторы! Потеряют, конечно, не так-то много, но замучаются, пока продадутся восемь или девять тысяч душ, и дом.
Как же умудрилась Клеопатра Ильинична промотать состояние, которого хватило бы на содержание небольшого европейского государства? А очень просто, с истинно русским размахом.
Охота была её страстью. В Полюстрово съезжались именитые гости со всей России, чтобы поучаствовать в легендарных княгининых забавах. Егеря, породистые собаки, лошади английских кровей, всё должно было быть самым лучшим, самым дорогим. После охоты накрывались столы с французским шампанским и деликатесами, выписанными из Парижа.
А благотворительность! Клеопатра раздавала деньги направо и налево. Крестьянам, погорельцам, обедневшим дворянам, всем находилось место в её щедром сердце. Будучи попечительницей Васильевской частной школы, она не жалела средств на образование бедных детей.
— Душа-человек наша княгинюшка! — говорили о ней простые люди. — Последнее отдаст!
И ведь правда, отдавала. Только вот беда, это «последнее» никак не кончалось, пока не кончилось совсем.
В тридцать с небольшим лет Клеопатра превратилась в затворницу Полюстрово. Прежняя красавица-амазонка теперь коротала дни в обществе любимых собак и бутылки хорошего вина. Светское общество, прежде заискивавшее перед богатой наследницей, теперь злословило вовсю.
Её супруг тем временем блистал в Париже, продолжая собирать свою драгоценную коллекцию. Говорили, что он даже не интересовался судьбой жены.
Только племянники, сыновья покойной сестры Любови, навещали тетушку в её добровольном изгнании. Для них она по-прежнему оставалась той самой яркой, своенравной Клеопатрой, которая когда-то сводила с ума всех петербургских женихов.
В декабре 1840 года, незадолго до своего сорока девятого дня рождения, княгиня слегла с водянкой. Почувствовав приближение конца, она отправила записку мужу в Париж. И, о чудо, князь Александр примчался в Полюстрово.
Их последняя встреча была удивительно мирной. Говорят, Клеопатра даже пошутила:
— А знаешь, дорогой, ты был прав насчет той последней ставки. Я тоже поставила всё и проиграла.
Её похоронили на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. На могиле не было пышного памятника, не на что было ставить. Но старожилы еще долго рассказывали легенды о неукротимой княгине, которая прожигала жизнь так же ярко, как промотала своё баснословное состояние.
А может, дело было вовсе не в деньгах? Может, эта необычная женщина просто искала свободы и нашла её единственным доступным для себя способом?
Так закончилась история русской Клеопатры, женщины, которая могла купить полстолицы, но не смогла купить себе счастья.
