— Вам письмо, Галина Сергеевна.
Голос домработницы вырвал из привычной полуденной дрёмы. Она сидела в кресле на веранде, укрыв ноги пледом, и смотрела на безупречно подстриженный сад.
— Положи на столик, Леночка.
Письмо было странным. Пожелтевший конверт, кривой, почти детский почерк. Муж, Владимир, таких не писал, его каллиграфия была образцом педантичности.
Дети давно общались только через мессенджеры, отправляя дежурные смайлики.
Она осторожно вскрыла конверт. Внутри лежал единственный сложенный лист и маленькая, выцветшая фотография.
На ней — она, совсем юная, смеющаяся, и рядом он… тот, чьё имя она не произносила вслух почти сорок лет. Лёшка.
Под фотографией была короткая приписка: «Недавно в районной газете прочёл о твоём муже, писали про его успехи. Увидел фото с приёма, и сразу тебя узнал.
Адрес было найти нетрудно. Я всё ещё жду тебя у нашего дерева. Цветет, как в тот день».
Сердце сделало неуклюжий, болезненный кульбит. Она спрятала фотографию под плед, когда на веранде вышел муж.
Владимир окинул её оценивающим взглядом, как обычно смотрел на антикварную мебель в их гостиной — красиво, дорого, но уже немного скучно.
— Опять хандришь?
— Просто задумалась.
Он хмыкнул, наливая себе воды из графина.
— У Петровых сын развёлся. Говорил я ему, что эта его фифа — пустышка. Ни роду, ни племени. Тебе повезло со мной, Галя. Я построил для тебя идеальную жизнь.
Идеальную. Он любил это слово. Идеальный дом, идеальная репутация, идеальная жена, которая знает своё место.
Она молча смотрела, как он пьёт воду. Каждое его движение было выверенным, лишённым спонтанности.
— Ты прав, дорогой.
Владимир удовлетворённо кивнул и ушёл в кабинет, оставив за собой шлейф дорогого парфюма.
Она снова достала фотографию. Лёшкины глаза смеялись прямо на неё, и в этом смехе было больше жизни, чем во всех комнатах этого огромного, идеального дома.
Она вспомнила тот день. Последний день перед её отъездом в город. Сирень тогда цвела так буйно, что казалось, весь мир утонул в её лиловом тумане.
— Я буду ждать, — шептал он, ломая для неё самую пышную ветку. — Всегда буду.
Она тогда не поверила. Выбрала правильную, одобренную родителями дорогу. Вышла замуж за перспективного Владимира, родила детей, научилась идеально сервировать стол.
Она стала частью его коллекции. Самым дорогим экспонатом.
Галина Сергеевна подняла глаза на свой сад. Идеальные газоны, подстриженные по линейке кусты.
Ни одного сорняка. Красивая, ухоженная, безжизненная композиция.
Тюрьма.
Она выбрала не того человека.
Слово возникло в сознании само, острое и холодное. Она всю жизнь строила не семью, а идеальную клетку.
И шестьдесят лет училась не замечать её решёток. Рука сама сжала маленькую, потёртую фотографию до хруста.
Весь следующий день фотография жгла ей ладонь через карман шёлкового халата.
Галина бродила по дому, и впервые видела его по-настоящему. Не как своё гнёздышко, а как декорацию. Всё было чужим, выбранным не ею, утверждённым им.
За ужином она решилась на крошечный бунт.
— Володя, а помнишь, мы как-то хотели поехать на Алтай? Просто с палатками.
Он поднял на неё глаза от тарелки с осетриной.
— С палатками? Галя, тебе шестьдесят лет. Какие палатки? У нас в сентябре круиз по Средиземноморью. Всё уже оплачено.
— Но я не хочу в круиз. Я хочу увидеть горы. Настоящие.
Владимир аккуратно положил вилку и нож на тарелку, крест-накрест. Знак завершения разговора.
— Не говори глупостей. Ты устала. В круизе отдохнёшь. Тем более, с нами едут Сокольские, нужно поддерживать отношения. Ты же знаешь, у нас с ним намечается крупный проект.
Он говорил о ней так, будто она была частью этого проекта. Важной, но неодушевлённой деталью. Функцией.
— Наш сорокалетний юбилей мы тоже отмечали с его деловыми партнёрами, — тихо сказала она.
— Это был прекрасный вечер, — отрезал он. — Все были в восторге от твоего умения принимать гостей. Ты — моё лицо, Галина. И оно должно быть безупречным.
После ужина позвонил сын.
— Мам, привет. Слушай, тут такое дело… Моя машина что-то барахлит, а мне на встречу с инвесторами ехать. Папа сказал, что ты можешь мне помочь.
— Помочь?
— Ну да, подкинуть денег на новую. Папа говорит, у тебя есть свои накопления. Для тебя же это не проблема?
Она молчала, глядя в тёмное окно, где отражалась роскошная, мёртвая гостиная. Ни вопроса о её здоровье, ни слова о её желаниях. Только функция. Кошелёк.
— Я подумаю, Кирилл.
Она положила трубку. Мысль о побеге, вчера ещё туманная, начала обретать форму. Ночью, когда дом затих, она открыла ноутбук и впервые за много лет зашла на сайт РЖД. Посмотрела расписание поездов. Руки дрожали.
Она подошла к окну. Сад спал под луной, холодный и идеальный. Внезапно она поняла, что Владимир не просто не любит её.
Он её презирает. Презирает за ту самую слабость, которая когда-то заставила её отказаться от Лёшки. Он видел в ней не женщину, а удачную инвестицию.
И эта мысль, страшнее любой другой, окончательно сожгла за ней мосты.
Утром она проснулась с ясной головой. Она надела строгое платье и спустилась в столовую.
— Хорошо выглядишь, — бросил Владимир, не отрываясь от планшета. — Позвони сегодня Сокольской, уточни, какие платья она берёт в круиз. Чтобы не было неловких совпадений.
Галина молча взяла свой телефон. Нашла номер Ирины Сокольской.
— Ирочка, здравствуй, дорогая. Звоню по неприятному поводу. Мы, к сожалению, не сможем поехать в круиз.
— Как? Что-то случилось? — удивилась та.
— Со мной не всё в порядке, — ровным голосом ответила Галина. — Врачи настоятельно рекомендуют покой. Боюсь, это надолго.
Она закончила звонок. Владимир смотрел на неё, и его лицо медленно каменело.
— Что это было?
— Я отменила поездку.
— Ты. Отменила. Поездку, — он произнёс это по слогам. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Это сделка на миллионы!
— Я понимаю, что я сорок лет была частью твоих сделок, — её голос не дрогнул. — Но этот актив больше не продаётся.
Он вскочил, опрокинув стул.
— Ты с ума сошла? Ты — моя жена! Ты будешь делать то, что я скажу!
— Нет, Володя. Больше не буду.
Она спокойно пошла к выходу. Он схватил её за руку.
— Ты никуда не пойдёшь.
Галина посмотрела на его руку, потом ему в глаза.
— Если ты сейчас же меня не отпустишь, я позвоню Сокольской ещё раз. И расскажу ей о твоём «идеальном» семейном мире.
О том, как ты годами унижал меня, как запрещал мне работать, как превратил меня в свою вещь. Думаю, такой скандал не очень хорошо скажется на твоём имидже.
Он отдёрнул руку, как от огня. Он привык к её покорности, а перед ним стояла чужая женщина.
Она развернулась и пошла наверх. Достала старую дорожную сумку. Положила туда альбом, смену белья, паспорт и деньги. Спустившись, она увидела его, стоящего посреди холла. Растерянного, раздавленного.
Она прошла мимо, не оборачиваясь. Открыла тяжёлую дубовую дверь. Солнечный свет ударил в глаза. Она сделала шаг за порог. Это был не побег. Это было освобождение.
Такси до вокзала, билет на поезд. Она сидела у окна, и мимо проносились пейзажи её прошлой жизни. Телефон разрывался. Она его выключила.
Деревня почти не изменилась. Она вышла у старой околицы и пошла к реке. Туда, где росла их ива.
Ива стала огромной, а под ней, на скамейке, сидел седой мужчина. Он обернулся. Лёшка.
Он не удивился. Просто встал и пошёл навстречу.
— Я знал, что ты приедешь.
— Как?
— Почувствовал, — он улыбнулся. — Заблудилась, Галка?
И она, шестидесятилетняя Галина Сергеевна, заплакала. Он просто обнял её.
Они говорили несколько дней подряд. Он рассказал, что был женат, но жена умерла пять лет назад.
Что всю жизнь проработал лесником, вырастил двух дочерей. Что часто вспоминал её.
Так прошёл месяц.
Вечером, когда они сидели на крыльце его домика, позвонил Владимир. Она включила громкую связь.
— Ты пожалеешь, — прошипел он. — Я подаю на развод. Ты не получишь ни копейки. Я настрою против тебя детей. Ты умрёшь в нищете и одиночестве.
— Мне нечего у тебя отбирать, Володя. А дети… они уже взрослые.
Она посмотрела на Лёшку. Он взял её за руку.
— У меня всё хорошо, — сказала она и повесила трубку.
Она знала, что Владимир не успокоится.
Но ей было всё равно. Она смотрела на закат и чувствовала, как на плечо легла тёплая, родная рука.
Она не построила рай. Она просто вернулась домой. И этого было достаточно для начала новой, настоящей жизни.
