Сопротивляться сил у княжны не было, перед постригом жестоко били ее кошками. «Ничего, спесь твою мы охолоним», — приговаривала игуменья, когда крест на голове выстригли и в черное монашеское одеяние облачили дочь одного из богатейших в Российской империи людей, Прасковью Юсупову.
«Вины за собой никакой не признаю!» — только и повторяла Прасковья. И сорока дней не прошло со смерти Григория Дмитриевича Юсупова, как за ней пришли и отвели на допрос, а после перевели в девичий монастырь. Все пытались заставить ее признаться в хуле на государыню Анну Иоанновну и в других преступлениях.
Ссыльную поместили в тесную комнатушку рядом с комнатой игумении, разрешили оставить только служанку-калмычку. Княжну держать велено было в большой строгости и никого к ней не допускать.
По Москве ходили слухи, дескать, Юсупова арестована за участие в заговоре против государыни с целью возвести на трон дочь царя Петра I Елизавету. А еще, что Прасковья обращалась к каким-то бабкам-ворожеям.
Да только вины своей девушка не признавала. Пятый год томилась она в ссылке. Монастырская жизнь тяжела была для привыкшей к придворным удовольствиям и домашней роскоши княжны. А тайны своей она никому не выдавала. Оттого решено было приставить к ней соглядатайницу.
Жена кузнеца Анна Юленева вкрадчиво и под большим секретом делилась с Прасковьей тайнами и сплетнями монастыря и его обитательниц, да все выводила на разговоры о придворной жизни. Тоскуя в одиночестве, многое рассказала княжна своей мнимой подруге, да только мало этого было для обвинения. Сплетни да слухи, жалобы и воспоминания.
«Брат мой, князь Борис, — сущий супостат, от его посягательства сюда я и прислана. Государыня цесаревна Елизавета Петровна милостива и премилостива, и благонравна, и матушка государыня императрица Екатерина Алексеевна была до меня милостива же, а нынешняя императрица до меня немилостива…
Она вот в какой монастырь меня сослала, а я вины за собой никакой не знаю. А взял меня брат мой Борис да Остерман, и Остерман меня допрашивал», — монастырь Прасковья называла шинок, обвиняла попов, что те пьяные приходят, горячо оскорбилась на такие слова игумения.
Гордая пленница еще больше притеснена была и пыталась отправить через Юленеву тайную записку в Санкт-Петербург.
Теперь уже княжну Юсупову допрашивали в Тайной канцелярии, все слова ее в монастыре сказанные были у них записаны на листочках. Жестокими были те допросы, но вины своей Прасковья Григорьевна отрицала. И о болезнях Анны Иоанновны, и о превосходстве Елизаветы Петровны, и о том, что якобы колдовством государыню извести пыталась.
«За злодейственные и непристойные слова, по силе государственных прав, хотя княжна и подлежит смертной казни, но ее императорское величество, милосердуя к Юсуповой за службы ее отца, соизволила от смертной казни ее освободить и объявить ей,
Юсуповой, что то упускается ей не по силе государственных прав — только из особливой ее императорского величества милости», — таков был приговор императрицы. Прасковью приказано было высечь кошками и насильно постричь в монастырь.
Место ссылки было избрано подальше от столицы, в Сибирь, в Введенский девичий монастырь в Тобольской епархии. Жизнь там была суровая, но инокиня Прокла, такое имя получила княжна после насильного пострига, не желала смириться со своей участью.
И летели в столицу жалобы, дескать, инокиня монашеское платье носить не желает, монашеским именем не называется и не откликается, в церковь ходить отказывается, пищу бросает на пол и топчет, творит бесчинства.
Теперь княжну приказано было держать в ножном железе, как каторжанку, и в церковь водить под караулом.
Долгие годы пришлось провести Прасковье Григорьевне Юсуповой в монастыре. О жизни ее мало что известно, никто не желал узнавать о судьбе осужденной. Даже когда ее подруга Елизавета Петровна стала императрицей, за Юсуповой не послали, не вернули. Умерла она в 1762 году в Введенском монастыре в Оренбургской губернии.
Брат Борис, которого винила Прокла в своих бедах, пожалован был Анной Иоанновной в тайные советники и назначен московским губернатором, а при Елизавете Петровне был генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Была ли ему выгода избавиться от сестры, мешала ли она его планам или чаяниям, неизвестно.
