Вода в раковине шумела, отвлекая Лену от печальных мыслей. Напряжение висело в воздухе так густо, что его можно было потрогать.
Сегодняшняя ссора с мужем была одной из самых громких за последнее время. Из-за какой-то мелочи, конечно. Из-за того, что Лена забыла купить его любимый йогурт.
Андрей надулся, а потом начал цепляться ко всему подряд: к невымытой чашке, к пылинке на полке, к тому, что она «опять сидит в телефоне, вместо того чтобы делом заняться».
И вот теперь эта тишина, тяжелая, давящая, словно предвестник бури. Лена чувствовала, как ее голова начинает болеть от этого гнетущего молчания.
Внезапно дверь спальни распахнулась. Лена вздрогнула, обернулась. Андрей стоял в проеме двери, в руке у него была спортивная сумка, набитая до отказа. Его лицо было искажено гримасой обиды, но в глазах мелькало что-то другое – какая-то странная решимость, почти облегчение, словно он наконец-то сбросил тяжелый груз.
— Я к маме перееду, – громко бросил он, и его голос был резким, как пощечина. Он не смотрел ей в глаза, его взгляд скользил по стене, по полу, куда угодно, только не на Лену. – Она из-за тебя заболела, а мне теперь отдуваться!
У Лены в руках застыла тарелка. Вода продолжала шуметь, но она ее уже не слышала. Все звуки мира сузились до этих нескольких слов.
— Что? – только и смогла выдохнуть она, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Что ты несешь? Какая мама? Какая заболела? О чем ты вообще говоришь?
Андрей сделал шаг вперед, его поза была напряженной, словно он готовился к прыжку, чтобы избежать дальнейших вопросов.
— Какая-какая! Моя мама! – он повысил голос, в нем появилась наигранная, но от этого не менее противная обида, словно он был жертвой. – Ты ее довела! Довела своими выходками! Она вчера так плакала, когда я ей рассказал, как ты себя ведешь! У нее сердце прихватило! Ей плохо!
Лена опустила тарелку в раковину.
— Я довела? – она медленно повернулась к нему, чувствуя, как внутри поднимается волна возмущения. – Чем я ее довела? Тем, что не купила тебе йогурт? Или тем, что не хочу, чтобы она лезла в нашу жизнь каждые пять минут? Тем, что у меня есть свои границы?
Андрей отвернулся, теребя лямку сумки, словно это могло защитить его от ее слов.
— Не притворяйся! Ты прекрасно знаешь! Ты ее не уважаешь! Ты ее игнорируешь! Она моя мать! Она всю жизнь мне отдала! Понимаешь? Всю жизнь! А ты… ты ее просто добиваешь!
— А я что?! – Лена почувствовала, как внутри все закипает, превращаясь в чистую ярость. – Я твоя жена! Я с тобой живу! А ты вот так, без обсуждений, без предупреждения, собираешь вещи и уходишь?! И еще обвиняешь меня в том, что твоя мама заболела?! Это вообще как?!
— Она заболела из-за тебя! – Андрей снова повернулся к ней, его лицо было пунцовым, а глаза метали молнии. – Ей плохо! И мне теперь нужно за ней ухаживать! Кто, если не я?! Ты же не пойдешь! Ты же только о себе думаешь!
Лена смотрела на него. В его глазах не было ни боли, ни страха за мать, ни даже намека на сожаление о том, что он делает. Только эта странная, почти ликующая решимость, словно он наконец-то нашел выход из ситуации, которая его тяготила.
И тогда она поняла. Он уходит. И сваливает вину на нее. Это не «болезнь матери», не «сыновний долг». Это просто удобное прикрытие для его собственного желания сбежать.
— Значит, так? – голос Лены стал ледяным. – Значит, ты уходишь? И это я виновата. Во всем. В болезни твоей мамы, в твоем уходе, во всех проблемах.
— Конечно, ты! – Андрей кивнул, словно это было само собой разумеющееся, неоспоримая истина. – Кто же еще?! Ты постоянно ее обижаешь! Ты ее не ценишь! Ты ее не любишь!
— Ясно, – Лена кивнула. В голове пронеслась одна мысль, четкая и холодная, как лезвие: он уходит. И ему это нравится. Ему просто удобно.
Все началось незаметно. Сначала Андрей стал каким-то отстраненным. Приходил с работы, молчал, уткнувшись в телефон. На вопросы отвечал односложно, избегал зрительного контакта.
Лена списывала это на усталость, на стресс на работе. Она думала, что ему тяжело, что он просто устал.
— Андрей, что случилось? – спрашивала она как-то вечером, пытаясь обнять его, прижаться. – Ты какой-то… чужой. Отдалился.
— Ничего, – буркнул он, отстраняясь, словно ее прикосновения были неприятны. – Просто устал. Много работы.
Потом начались странные разговоры. Не с ней, а по телефону с матерью. Лена слышала обрывки фраз, когда он уходил в другую комнату, пытаясь говорить тише.
— Да, мам, она опять лежит… – шептал он, и в его голосе звучала нескрываемая усталость. – Ну да, ничего не приготовлено… Беспорядок, конечно, везде…
Лена сначала не придавала значения. Ну, жалуется сынок маме. Все так делают, наверное. Мама же поймет, пожалеет. Но потом эти жалобы стали регулярными. И все чаще касались ее.
— Андрей, – спросила она однажды, когда он закончил очередной разговор с Галиной Петровной, – ты что, жалуешься маме, что я «ничего не делаю»? Ты так говоришь, будто я целыми днями на диване лежу.
Он замялся, избегая ее взгляда.
— Ну, Лен, я не жалуюсь… Просто рассказываю, как дела. Мама же волнуется.
— Мне тяжело, потому что я плохо себя чувствую! – Лена повысила голос, чувствуя, как несправедливость обжигает ее изнутри. – И я не «целыми днями лежу»! Я работаю, я прихожу домой, я готовлю, убираю! Просто сегодня мне было особенно плохо!
— Ну да, конечно, – Андрей отмахнулся, словно ее слова были пустым звуком. – Я же не говорю, что ты ничего не делаешь. Просто… ну, ты же понимаешь.
Он ни разу не помог с уборкой. Ни разу не помыл посуду, не вынес мусор. Не пропылесосил. Но зато регулярно жаловался на беспорядок. На пыль. На то, что «нечего поесть», хотя холодильник всегда был полон.
А потом начались звонки от свекрови. Сначала намеки.
— Леночка, – голос Галины Петровны был слащавым, пропитанным фальшивой заботой, – а ты точно справляешься? Может, тебе помочь? А то Андрюша такой уставший, а ведь ему надо хорошо кушать. Он же работает, ему силы нужны.
— Галина Петровна, я справляюсь, – отвечала Лена, стиснув зубы, чтобы не сорваться. – Спасибо за заботу. Я не маленькая.
— А ты не перегибаешь? – продолжала свекровь, не обращая внимания на ее слова. – Работа – это, конечно, важно. Но и о муже забывать не стоит. Он же мужчина, ему нужна поддержка. Ему нужна забота.
Лена старалась сглаживать. Думала: «Это просто старшее поколение. Они по-другому воспитаны. Ну, беспокоится мать за сына, что тут такого?» Она пыталась понять, найти оправдание их поведению.
— Андрей, – говорила она ему как-то, – может, ты поговоришь с мамой? Объяснишь ей, что все в порядке. Что я не лежу пластом, а просто чувствую себя не очень хорошо. Что у нас все в порядке.
— Да ладно тебе, – отмахивался он. – Мама просто переживает. Не обращай внимания. Она просто любит меня.
Но теперь Лена поняла. Это был не просто «переживает». Это был сговор. Муж подставлял, мать нападала. Он жаловался, чтобы снять с себя ответственность, чтобы не быть «плохим сыном», который не может справиться с женой. А мать, услышав его «страдания», тут же примчалась, чтобы «навести порядок», чтобы снова почувствовать себя нужной и незаменимой. Это была хорошо отлаженная система. И Лена была в ней жертвой.
Галина Петровна сидела на кухне, наливая чай соседке, Вере Ивановне. Улыбка не сходила с ее лица, она сияла, словно только что выиграла в лотерею. Она чувствовала себя победительницей.
— Ну а что, Вера Ивановна? – говорила она, помешивая сахар в чашке, ее голос был полон самодовольства. – Я же мать. У меня сердце. Она его сожрала, ты бы видела, как смотрит. Как ведьма! Не такая она, не наша. Не из нашей семьи.
Вера Ивановна кивала, прихлебывая чай, ее глаза бегали по кухне, пытаясь уловить каждую деталь.
— Да уж, Галина Петровна, тяжелая у вас судьба. Сын-то один.
— Тяжелая, – вздыхала свекровь, но в ее голосе не было ни капли грусти, только самодовольство и гордость. – Но я же мать. Я должна спасать своего сына. От кого? От нее, конечно!
Для нее это была не просто обида. Это была миссия – «вернуть сына в норму». Вернуть его себе. Сделать так, чтобы он снова был только ее. Чтобы эта Лена отошла на второй план, а лучше – исчезла совсем.
— Она его совсем извела, – продолжала Галина Петровна, понизив голос до заговорщицкого шепота. – Он мне звонит, жалуется. Говорит, что она его не ценит, что она его не понимает. Что он голодный ходит. А я что? Я не могу смотреть, как мой сын страдает! Он же мой единственный ребенок!
Она называла это «спасением», но по сути просто радовалась власти, которую снова получила. Власти над сыном. Власти над его жизнью. Власти над ситуацией.
— Вот я ему и сказала, – Галина Петровна понизила голос еще больше, но ее глаза блестели от предвкушения. – Андрюшенька, говорю, возвращайся домой. К маме. Мама тебя всегда поймет. Мама тебя всегда пожалеет. Мама тебя накормит.
И «болезнь» – надумана, раздута. Она знала, как надавить. Как дать ему возможность сбежать от жены под «уважительной» причиной. И сын воспользовался моментом. Как всегда.
— Я ему сказала, что мне плохо, – шептала Галина Петровна, прикладывая руку к груди, словно действительно испытывала боль. – Что сердце прихватило. Что я одна, и мне некому помочь. Что я умираю. И он тут же примчался. Мой мальчик. Мой Андрюшенька.
Теперь он у нее. Как должно быть. Она снова чувствовала себя нужной, важной, незаменимой. Она снова могла контролировать его жизнь, давать советы, указывать, что делать. И это было сладко. Это было ее триумфом.
— Вот так, Вера Ивановна, – Галина Петровна сделала глоток чая, ее улыбка стала еще шире. – Теперь он у меня. Под моим крылом. И я его больше никому не отдам. Никакой Лене.
Она улыбнулась. Улыбка была широкой, но в ней не было тепла. Только торжество, холодное и расчетливое.
Лена не плакала. Слезы не шли. Была только эта холодная, звенящая пустота внутри, словно кто-то вырвал из нее кусок души. Она провела день в каком-то оцепенении. Андрей не звонил. Не писал. Ничего. Словно его и не было. Словно он просто испарился, оставив после себя лишь горький привкус предательства.
На следующий день Лена встала рано. Собрала все документы, все, что касалось их совместной жизни, их общего будущего. Она методично раскладывала их на столе, перебирая каждую бумажку, каждый чек, каждый договор.
Вспоминала, как они вместе планировали будущее, как мечтали о своей квартире, о детях, о путешествиях. И как все это рухнуло, разбившись на мелкие осколки.
Она взяла телефон. Набрала номер Андрея. Он ответил не сразу, голос был сонным, словно она разбудила его.
— Что тебе? – буркнул он.
— Передай маме, – голос Лены был спокойным, ровным, без единой эмоции, словно она читала по бумажке. – Что все, что она хотела, у нее теперь есть. Все. И меня в этом больше нет.
На том конце провода повисла оглушительная пауза. Андрей, видимо, не ожидал такой реакции.
— Что ты несешь? – наконец спросил он, его голос стал настороженным, в нем проскользнула нотка страха. – О чем ты говоришь?
— Ты все поймешь, – отрезала Лена. – Скоро. Очень скоро.
Она повесила трубку. Одевшись, вышла из дома. Сначала она поехала в МФЦ. Там, с каменным лицом, без единой эмоции, сняла его с регистрации в её квартире.
Потом – в банк. Закрыла доступ к общему счету, перевела все деньги на свой. Все, что связывало их, Лена методично обрезала, словно хирург, удаляющий пораженный орган.
Пока она ехала домой, телефон разрывался от звонков. Андрей. Галина Петровна. Несколько пропущенных от них. Лена не отвечала. Она просто смотрела в окно, на проносящиеся мимо деревья, на людей, спешащих по своим делам. Ее жизнь тоже теперь была ее делом.
Когда она вошла в квартиру, телефон снова зазвонил. Это был Андрей.
— Что ты наделала?! – кричал он в трубку, его голос был полон ярости и паники. – Мне пришло уведомление из банка! Ты что, с ума сошла?!
— Нет, Андрей, – спокойно ответила Лена, ее голос был настолько ровным, что это еще больше выводило его из себя. – Я просто привожу дела в порядок. Наши общие дела.
— Ты серьезно?! – его голос дрожал от злости, переходящей в истерику. – Это все из-за одной ссоры?! Из-за того, что я к маме переехал?! Ты что, не понимаешь, как это серьезно?!
— Нет, – Лена покачала головой, хотя он ее не видел. – Это не из-за одной ссоры. И не из-за того, что ты к маме переехал. Это из-за того, что ты не муж, а придаток к своей маме. Из-за того, что ты не способен принимать решения. Из-за того, что ты трус. Из-за того, что ты предал меня.
На том конце провода повисла оглушительная тишина. Андрей не отвечал. Впервые. Он не знал, что сказать. Его привычные отговорки, его жалобы, его манипуляции – все это разбилось о ее спокойствие.
— Я все сказала, Андрей, – Лена повесила трубку.
Она чувствовала себя опустошенной, но одновременно и свободной. Она сделала это. Без криков, без слез. Просто спокойно и методично разрубила этот узел.
Лена стояла на кухне, спокойно варила себе кофе. Аромат свежемолотых зерен наполнял квартиру, вытесняя из нее все неприятные запахи и воспоминания. Тишина. Только стук ложки о чашку, когда она размешивала сахар. Ни криков, ни жалоб, ни манипуляций. Только этот приятный, утренний звук, который казался музыкой.
