Муж какой-то дерганый с утра. То кофе сварит, то посуду помоет — все эти «приятные мелочи» в исполнении мужа, который обычно и нос не высунет из-за ноутбука по выходным, настораживали. Я уже начала проверять календарь, может, забыла про нашу годовщину? Но знаменательных дат не обнаружилось.
И вот когда я открыла холодильник, собираясь приготовить обед, Гена возник прямо за спиной. Я вздрогнула и выронила контейнер с салатом.
— Ой, ты меня напугал! — выдохнула я, собирая с пола помидоры черри. — Чего крадешься?
— Я не крадусь, Кать, — сказал муж, нервно теребя рукав рубашки. — Просто… Э-э-э… надо поговорить.
У меня внутри все сжалось. Когда мужчина начинает разговор с «надо поговорить», жди беды. Сколько раз я уже слышала эту фразу за двенадцать лет брака! И всегда за ней следовало что-то неприятное.
— Чего… случилось? — я выпрямилась, зажав в руке три спасенных помидорки.
— Ну, в общем… — Гена запустил пальцы в волосы, взъерошив их окончательно. — Мама с папой к нам едут.
Я застыла. Не то чтобы это было неожиданно, предки Гены наносили нам «государственные визиты» регулярно. Но обычно об этом договаривались заранее.
— Когда?
— В следующую субботу, — Гена старательно не смотрел мне в глаза. — Они уже и билеты на поезд купили. Приедут в одиннадцать утра.
Я почувствовала, как сердце начинает стучать где-то в горле. Тамара Ивановна и Владимир Павлович… в нашей квартире… на неопределенный срок.
— И… надолго? — мой голос предательски дрогнул.
— Месяца на два, — Гена произнес это так буднично, словно сообщал прогноз погоды на завтра. — У них там с крышей проблемы в доме, решили капитальный ремонт сделать. Я подумал, что вы с мамой наконец поладите, вместе время проведете…
— Два месяца?! — я не узнала свой голос.
— Катюш, это же мои родители!
На лице мужа появилось то выражение, которое я ненавидела больше всего — смесь обиды и упрека, словно я какая-нибудь бессердечная эгоистка.
— Что я должен был сказать? Нет, мама, моя жена вас не любит, поэтому живите на улице?
Я стиснула помидоры так, что один лопнул, брызнув соком на пол.
— Ты мог бы хотя бы спросить меня. Ты мог бы… Ну, я не знаю, Гена… посоветоваться?
— И что бы ты сказала? — он уже начинал злиться. — Все равно бы закатила скандал. А так хоть по факту.
— По факту? — я почувствовала, как внутри поднимается волна такой ярости, что в глазах потемнело. — Это мой дом, вообще-то! Мой тоже! И ты вот так просто, без единого слова…
— Ой, началось… — протянул Гена. — Может, чайку попьем? Поговорим спокойно?
— Поговорим?! — я швырнула помидоры в раковину. — Да о чем тут говорить, Геннадий? Они уже и билеты взяли!
— Ну да… — он вздохнул и поморщился. — Но я же предупредил тебя заранее, за шесть дней до приезда.
Я закрыла глаза и медленно досчитала до десяти. Какой смысл спорить? Свекровь уже собирает чемоданы, набитые советами, претензиями и недовольством. А я… Я для нее всегда была «холодной карьеристкой», «слишком гордой» и «не умеющей создать уют». Двенадцать лет этого всего. Двенадцать!
— Ты хоть понимаешь, — тихо произнесла я, — что это значит для меня?
Гена развел руками.
— Катя, ну они же старенькие уже… И вообще родители мои! Куда им еще идти?
— Да хоть в гостиницу! — выкрикнула я.
— На два месяца?! — Гена поджал губы. — Что люди скажут…
Я шумно выдохнула. Ну конечно. ЧТО ЛЮДИ СКАЖУТ. Вечная песня семейки Селезневых. Плевать, что жена превратится в прислугу, что в доме будет вечный контроль и критика. Главное, чтобы у людей не сложилось впечатление, что сын не почитает своих родителей.
— Ладно, — процедила я. — Но на этот раз я не собираюсь терпеть ее… шуточки!
— Да ладно тебе, — Гена попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. — Ну мама иногда бывает резковата… Но она добрая. По-своему.
И тут я поняла, что хватит. Просто хватит. Еще два месяца ежедневных унижений от Тамары Ивановны при полной поддержке супруга, и я либо убью кого-то, либо окончательно превращусь в безвольную тряпку.
— Нет, — твердо сказала я.
— Что нет? — Гена непонимающе уставился на меня.
— Я не буду это терпеть, — я даже сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало. — Ни за что. Достаточно.
Я стояла у подъезда, скрестив руки на груди, и чувствовала себя странно. Ни злости, ни страха, ни сомнений — ничего. Только какое-то спокойное оцепенение, словно я вдруг осталась одна посреди пустыни, никто не трогает, никто не дергает.
Мы с Геной продолжали спорить всю неделю. Я настаивала, что его родителям лучше остановиться в гостинице. Он уверял, что это глупости, ведь у нас есть лишняя комната.
Я предлагала снять квартиру поблизости — он говорил, что это выброшенные деньги. Ни к чему мы так и не пришли.
И вот в эту субботу я наблюдала, как такси подъезжает к нашему дому. Я прищурилась, разглядывая в боковом окне знакомый профиль свекрови, нос с горбинкой, сжатые губы, высокая прическа. Напротив нее — вечно хмурый Владимир Павлович с газетой в руках.
Гена выскочил из подъезда, на ходу застегивая куртку, и остановился рядом со мной.
— Только давай без сцен, — шепнул он, изображая улыбку. — Они устали с дороги.
Я не ответила. Просто продолжала стоять и смотреть, как машина останавливается, как хлопает дверца, как Владимир Павлович помогает жене выйти, поддерживая под локоть. Тамара Ивановна сразу обвела взглядом двор, поджала губы и что-то сказала мужу.
— Мама! Папа! — Гена подлетел к ним, обнял обоих, засуетился вокруг их сумок. — Как доехали? Не устали?
А я все стояла и думала, почему же раньше никогда не находила в себе силы сказать «нет»? Тамара Ивановна полжизни меня в нищету обращала своими шпильками и намеками. А Владимир Павлович… Этот сам ничего не говорил, да только всегда одобрительно посмеивался, когда благоверная его меня хлестала своими замечаниями.
— Катерина! — заметила меня Тамара Ивановна и поплыла навстречу, вытянув щеку для поцелуя. — Отлично выглядишь, прямо расцвела. Похудела? Или тон волос сменила? Что-то не пойму… А, свитер новый, я смотрю. Смелый выбор, согласна! Не каждая решится в таком фасоне ходить.
Гена пыхтел, вытаскивая из багажника чемодан. Потом второй. Они что, на полгода к нам перебираться собрались?
— Здравствуйте, Тамара Ивановна, — ровным голосом произнесла я, отступив на шаг назад. — Владимир Павлович.
Свекровь выждала секунду, потом опустила лицо и поджала губы еще сильнее.
— Ну что, пойдемте в дом? — бодренько предложил Гена. — Сейчас чай поставим, перекусим…
Родители двинулись к подъезду. Я осталась стоять на месте.
— Катя? — Гена непонимающе оглянулся. — Ты чего?
— Я никого не приглашала, — спокойно сказала я.
— Чего? — глаза мужа округлились, он поставил чемоданы и подошел ко мне ближе. — Ты сейчас это серьезно?
— Кать, ну ты чего? — подключился Владимир Павлович, густо покраснев. — Шутки шутишь?
Тамара Ивановна скривилась:
— Геночка, бери чемоданы и веди нас в дом. Катерина, видимо, решила поиграть в хозяйку. Но мы же все понимаем, не обязательно нас встречать, ты, наверное, устала на своей работе. Пойдем, я сама чайку сделаю…
И тут я поняла, что она просто идет напролом, как обычно. Не слушает, не слышит, просто продолжает гнуть свою линию. Словно я пустое место.
— Нет, Тамара Ивановна, — громко сказала я, и удивительно, но голос не дрожал. — Никто из вас никуда не пойдет. Я не давала согласия на ваш приезд на два месяца. Я не готова вас принимать. Тем более без предварительного обсуждения и договоренности.
Воцарилась тишина. Гена смотрел на меня так, словно я выросла на три метра. Тамара Ивановна замерла с приоткрытым ртом. Только Владимир Павлович все так же молча краснел.
— Ты… — начал Гена, и я видела, как у него дергается нижнее веко. — Ты не можешь!
— Могу, — ответила я. — Это мой дом. Я имею право решать, кто и на сколько в нем останется.
— Наш дом! — прошипел муж сквозь зубы. — И это мои родители!
Тамара Ивановна наконец пришла в себя и выступила вперед, как танк:
— Геночка, это что за цирк? Немедленно бери вещи и…
— И что, мамуля? — я посмотрела ей прямо в глаза. — Силой попрете мимо меня в квартиру, за которую мы с Геной выплачиваем в ипотеку? Туда, где я первый взнос вносила из своих сбережений? Или, может, ключи отберете?
— Катя! — рявкнул Гена, но я только подняла руку.
— Гена, хватит. Либо ты сам говоришь своим родителям, что им лучше остановиться в гостинице, либо… Но в любом случае в моем доме никто два месяца жить не будет без моего на то желания. А такого желания у меня нет.
Тамара Ивановна побагровела:
— Ты соображаешь, что ты делаешь, девочка? Мы приехали не к тебе в гости, а к сыну! Это его дом не меньше, чем твой!
— Вот именно, что не меньше, а не больше, — кивнула я. — И если обычно в семьях подобные вопросы обсуждаются, и никто никого не ставит перед фактом, то в нашей семье, видимо, есть свои правила. Что же, отлично. У меня тоже есть правила. И первое из них: никто не может появиться в моем доме на два месяца без моего согласия.
Эта фраза была настолько длинной и решительной, что я даже задохнулась.
Мы четверо стояли у подъезда, и прохожие уже начинали оглядываться на нашу скульптурную группу, окаменевшие родители, красный как свекла Гена и я с поднятой рукой, как статуя Свободы.
Борьба героев
Прошло немного времени.
Гена нервно ходил туда-сюда по комнате.
После моего «демарша» у подъезда он сам отвез родителей в ближайшую гостиницу. Вернулся поздно вечером. И вот теперь мы сидели, как два чужих человека, и молчали. Просто молчали. По-моему, Гена сам не ожидал от себя такого, как он мог оставить родителей в гостинице, когда жена такая… такая…
— Ты понимаешь, какой удар нанесла семье? — наконец спросил он.
Я подняла глаза. Гена стоял, опершись руками о спинку кресла, и смотрел на меня с таким выражением лица, что мне вдруг стало его жалко. Он же совсем растерялся, бедняжка. Всю жизнь угождал мамочке, а тут… вдруг свалилось на голову.
— Семье? — я не узнала свой голос, какой-то хриплый, чужой. — Какой еще семье, Гена?
— Нашей семье! — он стукнул ладонью по спинке кресла, и оно чуть не упало. — Нашей с тобой, моей и моих родителей! Господи, Кать, ну о чем ты вообще думаешь?
— О себе, — честно сказала я.
Гена застыл, хлопая глазами.
— Что?
— О себе, — повторила я. — Знаешь, Геннадий, раньше я как-то не замечала, но, оказывается, я всегда для всех вас была на последнем месте. Ты — маму на первое место, потом папу, потом себя, потом работу, а потом уже где-то там… меня. И в выборе занавесок для гостиной, и в выборе блюд на праздники, и… во всем вообще. Абсолютно во всем.
— Это неправда, — пробормотал Гена, но как-то неубедительно.
— Правда, — кивнула я. — И вдруг сегодня я поняла, что больше не хочу быть на последнем месте. По крайней мере, в собственной жизни. У тебя может быть мама на первом месте, это твое право. Но у меня — я.
Гена помолчал, сжимая и разжимая кулаки. Потом вдруг как-то сдулся, сел напротив меня и протянул:
— Ну и че теперь делать?
— Не знаю, — пожала я плечами. — Но я свое решение озвучила ясно, твои родители не будут жить с нами два месяца. Ни два месяца, ни два дня.
— Ясно, — процедил он. — А мое мнение тебя, значит, вообще не волнует.
— Твое мнение, — я поднялась с дивана, — ты высказал тем, что поставил меня перед фактом. Не спросил, не посоветовался, а просто поставил перед фактом. А теперь обижаешься, что я поступила так же.
Он смотрел на меня, и в его глазах читалось непонимание, обида и… страх? Да, пожалуй, именно страх, впервые за долгие годы нашей совместной жизни я не пошла на попятную, не прогнулась, не сказала:
— Ладно, пусть остаются, но потом мы это обсудим.
— Это твое последнее слово? — спросил Гена упавшим голосом.
Я кивнула.
Следующие дни превратились в какую-то нелепую войну. Гена часто уезжал по вечерам, понятно, что к родителям в гостиницу. Возвращался поздно, от него пахло «Шанель №5» — мамулиными духами. Он практически не разговаривал со мной, только по необходимости. Зато по телефону говорил подолгу, закрывшись в спальне. Нетрудно догадаться с кем.
Моя свекровь теперь ежедневно выкладывала в социальные сети фотографии номера в гостинице: унылые стены, простенькая кровать, окно с видом на стройку.
Подписывала многозначительно: «В гостях хорошо, а дома лучше. Но нас дома не захотели». И ставила эмодзи с плачущим смайликом.
А потом эти фотографии с теми же подписями начали приходить на телефон Гене. От его теток, дядек, братьев и сестер, двоюродных, троюродных — черт знает, сколько этих родственников у Селезневых. Гена получал десятки сообщений, и каждое со скорбным вопросом: «Ты что, сынок, не можешь матери помочь? Старики из-за ремонта без крыши над головой!»
Гена смотрел на меня волком. А я… Я утром просыпалась рано, варила любимый крепкий кофе, завтракала и уходила на работу.
Вечером возвращалась, ужинала, садилась с книгой или сериалом. Прудов слез не проливала, скандалов не устраивала, сковородкой не размахивала. В отличие от его родителей, я научилась уважать чужой выбор.
На работе я старалась не думать о нашей ситуации, но не могла не замечать, как изменился мой собственный подход. Появилась какая-то… внутренняя твердость. Уверенность. Раньше я часто отказывалась от перспективных проектов, потому что думала: «Ой, а что скажет Гена, если я буду задерживаться? А как его мама отреагирует, что я не успею приготовить на выходных праздничный ужин?»
А сейчас… взяла два новых проекта, и плевать.
Спустя неделю этой холодной войны Гена подловил меня на кухне. Я заваривала чай, когда он вошел, прислонился к дверному косяку и каким-то неуверенным голосом произнес:
— Кать, давай поговорим.
Я отставила чайник.
— Давай.
— Ну, в общем… это… — Гена запустил пальцы в волосы, жест, который всегда выдавал его неуверенность. — Может, мы как-то найдем компромисс? Ну, родители приезжают только на неделю, а потом я им сниму квартиру. А?
Я вздохнула.
— Нет, Ген. Я не хочу их видеть. Ни на неделю, ни на два дня. Сними им квартиру — и дело с концом.
— Вот, — сказал Гена, — сразу сними! А где деньги брать? На съем на два месяца?
— Из семейного бюджета, — пожала я плечами. — Это же твои родители. Попроси их тоже вложиться, раз уж им так важно быть тут.
На десятый день мне неожиданно позвонила коллега Марина. Мы были не очень близки, но относились друг к другу с симпатией.
— Кать, а ты в курсе, что Геннадий тут у нас в бизнес-центре сидит? В кафе на первом этаже? С какими-то пожилыми людьми…
У меня что-то екнуло внутри, но я старалась говорить спокойно:
— Ага, я в курсе. Это его родители. Они приехали на пару месяцев из-за ремонта в своей квартире.
— А-а-а, — понимающе протянула Марина. — Ясно! Просто я их уже третий день вижу, вот и удивилась… И ты, это… не обижайся, но твоя свекровь всем, кто проходит мимо, рассказывает, какая ты… Хм… жестокая. Что не пустила их к себе, они вынуждены жить чуть ли не на улице и каждый день сидеть тут в кафе, потому что в гостинице тесно и ужасно.
У меня внутри все похолодело. Они что, специально выбрали кафе в моем бизнес-центре? Чтобы… Чтобы вот это вот все творить?
— И она всем, — продолжала Марина, — показывает фотографии своего «убогого гостиничного номера» и слезно рассказывает, что могла бы жить в уютной светлой квартире, если бы невестка не была такой злыдней…
Я молчала. А что я могла сказать? Спасибо, Мариш, что предупредила? Или: «Да, моя свекровь — та еще змеюка?»
Но в итоге я выдавила только тихое:
— Спасибо, что сказала.
Вечером я подошла к окну и выглянула во двор. У подъезда стояла машина Гены. Я видела, как он освобождает место в багажнике. Сердце заколотилось быстрее.
Когда Гена вошел в квартиру, я уже ждала его в коридоре. Лицо у него было какое-то странное, решительное и одновременно жалкое.
— Собираешься куда-то? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Да, — коротко бросил Гена, проходя мимо меня в спальню.
Я проследовала за ним и увидела, как он достает из шкафа спортивную сумку и начинает методично складывать в нее свои вещи.
— К родителям? — спросила я.
Он не ответил, просто собирал вещи с таким видом, словно хотел сказать: «Все, ты меня достала».
— Гена, — тихо позвала я, — ты понимаешь, что это ловушка?
Он поднял на меня удивленный взгляд.
— Что?
— Ловушка, — повторила я. — Она проверяет, сумеет ли настроить тебя против меня. Сумеет ли заставить выбрать между мной и ею. Она никогда меня не принимала, потому что видела во мне соперницу. А сейчас просто проверяет, чья власть над тобой сильнее.
Гена вдруг швырнул сумку на пол и прорычал:
— Боже мой, Катя, ну кто так с родителями поступает? Я тебя не узнаю вообще! С каких пор ты стала такой… Такой…
— Какой? — тихо спросила я.
— Бессердечной! — выпалил Гена. — Я устал от твоих выходок. У меня давно была мысль снять им квартиру, но теперь… Они сегодня с утра застряли в лифте в этой гостинице, представляешь? Мама чуть не задохнулась!
Он вновь принялся укладывать вещи.
— Что ты делаешь? — спросила я, чувствуя, как внутри все холодеет.
— Переезжаю, — бросил Гена, не глядя на меня. — Временно. К ним в гостиницу. Пока не найду и не сниму им нормальное жилье. А потом… Потом видно будет.
Я молча наблюдала, как он собирает вещи. Это было странно — смотреть, как твой муж уходит, и ничего не чувствовать, только пустоту внутри.
— Может, это и к лучшему, — наконец сказала я. — Поживем отдельно и разберемся, что мы чувствуем друг к другу на самом деле.
Он остановился и бросил на меня удивленный взгляд.
— Чего?
— Просто… мне кажется, мы оба запутались, — пожала я плечами. — Ты живешь между мной и матерью, я — между тобой и собой… Может, стоит разойтись на время?
Гена смотрел на меня, словно видел впервые.
— Значит, так, — он глубоко вздохнул, — либо ты разрешаешь моим родителям жить здесь, либо я ухожу вместе с ними.
— Что, прямо совсем? — я все еще не могла поверить, что это происходит. — Навсегда?
— Да, — отрезал он. — Раз ты выбираешь свою гордость вместо семьи…
— Стоп, — я подняла руку, — давай сразу определимся. Моя семья — это я и ты. Твои родители — это твоя расширенная семья. Не надо передергивать.
— Нет, — замотал головой Гена, — семья — это мы все. Так было всегда.
Я вдруг поняла, что спорю с пустотой. Для Гены было немыслимо вырваться из этой схемы, проведенной в его мозгу с детства. Мама и папа — центр вселенной, все крутится вокруг них, все желания подчинены их желаниям. Мирозданию конец, если Тамаре Ивановне вдруг некомфортно.
— Хорошо, — кивнула я. — Решай сам.
Гена застыл с носком в руке, явно не ожидая такого ответа. Он думал, я буду рыдать? Умолять? Падать на колени?
— То есть… тебе все равно? — недоверчиво спросил он. — Я ухожу, а тебе плевать?
Что-то во мне надломилось.
— Нет, мне не плевать, — честно сказала я. — Но решать должен ты. И если ты сейчас выберешь родителей… Если уйдешь… я пойму, что этот брак закончился не сегодня. Он закончился давно, просто мы это не осознавали.
Я проснулась с ощущением странной легкости. Гена ушел вчера, хлопнув дверью. Вещей набил две спортивные сумки и гордо удалился к родителям в гостиницу. Хлопнул дверью так, что чуть стекло не треснуло.
И вот я проснулась одна в нашей постели, и окатило странное, почти неприличное чувство облегчения. Словно жила с тяжелым рюкзаком за спиной — и вдруг его сняли. Или как будто сдавала экзамен годами, и наконец все закончилось.
Я встала, потянулась и вдруг рассмеялась. Господи, как же спокойно!
Я приготовила себе вкусный завтрак, сходила на работу, вернулась вечером. В квартире было так тихо… так чисто… Я включила любимую музыку, которую Гена терпеть не мог, считал слишком депрессивной. Порезала фрукты для салата, налила бокал вина. И сидела, наслаждаясь тишиной.
Телефон не звонил. Ни Гена, ни свекровь — никто не беспокоил меня. Видимо, решили, что я сама одумаюсь и приползу на коленях просить прощения. Это было так… ожидаемо, что даже забавно.
С утра я навела порядок в доме. Убрала ВСЕ — каждый сантиметр, словно вычищала не только квартиру, но и душу от накопившегося мусора. И мне нравилась эта новая жизнь. Так прошла неделя.
А потом раздался звонок в дверь. Я застыла.
Это был Гена. Я знала, что это он, еще до того, как открыла дверь. За семь дней его отсутствия я вдруг поняла, что именно такое развитие событий было самым предсказуемым. Он просто хотел меня напугать и ждал, что я вот-вот сорвусь, позвоню ему с плачем, попрошу вернуться…
А я не стала. Ни разу даже не написала.
— Привет, — сказал Гена.
Вид у него был помятый, небритый. От него пахло… несвежей рубашкой. Он попытался улыбнуться.
— Можно войти?
Я отошла в сторону, пропуская его в квартиру. Он огляделся по сторонам, словно впервые видел наше жилище.
— Ты… как? — спросил Гена, присаживаясь на краешек дивана.
— Нормально, — честно ответила я.
— А я… Ну… это… — Гена почесал затылок. — Я тут подумал… В общем, я снял родителям квартиру. Неподалеку.
— Хорошо, — кивнула я.
— И они поняли, что нам нужно… побыть одним, — У него дернулась щека. — Так что, в общем… все налаживается, да?
Я смотрела на него и вдруг поняла, что мне нечего сказать. Совсем. Словно мы чужие люди, случайно оказавшиеся за одним столиком в кафе. Неужели это мой муж? Человек, с которым я прожила двенадцать лет? Строила планы, делила постель, засыпала и просыпалась?
Как это могло случиться, что теперь я смотрю на него и не чувствую ничего, кроме легкой жалости и усталости?
— Кать? — Гена подался вперед. — Скажи что-нибудь.
Я глубоко вздохнула.
— Знаешь, Гена… На самом деле, я все думала эту неделю. И поняла, что не хочу больше… так жить.
— В смысле? — его лицо вытянулось.
— В прямом, — пожала я плечами. — Я не хочу возвращаться к тем отношениям, которые у нас были. Я не хочу быть женой человека, которому его мать важнее, чем я. Который способен бросить меня, уйти из дома из-за того, что я не хочу, чтобы его родители жили с нами. Который ставит меня перед фактом, не спросив моего мнения…
— Подожди, — перебил Гена, — подожди. Я не ожидал, что ты так серьезно воспримешь… Я просто хотел тебя… Ну, встряхнуть.
— Ты не встряхнул, — покачала я головой. — Ты открыл мне глаза
— То есть… — у Гены задрожали губы. — Ты хочешь развестись?
— Да, — кивнула я. — Я подумала и поняла, что не хочу больше жить так, как мы жили раньше. А по-другому ты не можешь. Или не хочешь. Не знаю. Но в любом случае, я заслуживаю лучшего.
Гена сидел, опустив голову, и молчал. Потом вдруг поднял на меня глаза — в них было что-то такое, что раньше заставило бы меня дрогнуть, пожалеть его, обнять и сказать:
— Ну ладно, все хорошо, только не уходи…
Но сейчас я смотрела на него и чувствовала только усталость.
— Ты не можешь говорить это всерьез, — медленно произнес он.
— Могу, — сказала я. — И я абсолютно серьезна.
Развод прошел на удивление легко. Гена, конечно, сначала бушевал, кричал, даже швырял вещи. Но когда понял, что я не собираюсь менять решение, как-то сразу сдулся и стал покладистым.
Он ушел жить к родителям в квартиру, которую снял им, те действительно делали у себя ремонт, хотя и не такой срочный, как они представляли. Нашу квартиру мы продали, деньги поделили. Я сняла небольшую студию в центре.
Живу теперь одна. Я стала спокойнее. Не нервничаю по поводу того, что кто-то скажет или подумает. Не оглядываюсь на чужое мнение.
Иногда, конечно, накатывает грусть. Все-таки двенадцать лет — большой срок. Но потом вспоминаю, как Тамара Ивановна поджимала губы и говорила:
— Ну, Катюша у нас всегда с характером… Другим неуютно от этого бывает, да.
И сразу становится легче.
