Петербургский ноябрь давил на Елизавету тяжёлым свинцовым небом. Она стояла у окна своей съёмной квартиры на Васильевском острове и наблюдала, как редкие прохожие торопливо перебегают через дорогу, прячась от колючего ветра. Тридцать семь лет, а жизнь казалась бесконечной чередой потерь и несбывшихся надежд.
— Лиза, ты опять в окно пялишься? — голос Марины, соседки по квартире, вырвал её из оцепенения. — Иди хоть чаю выпей, остынет.
Елизавета оторвалась от окна и побрела на кухню. Марина, полная женщина лет сорока пяти, с решительным взглядом и громким голосом, заваривала чай в старом фарфоровом чайнике.
— Знаешь, — сказала Марина, разливая чай по кружкам, — так жить нельзя. Год прошёл, а ты всё как привидение. Может, тебе к морю съездить? Или в деревню? Встряхнуться надо.
Елизавета пожала плечами…
После развода, увольнения и продажи единственной квартиры в Москве для погашения кредитов бывшего мужа, она оказалась в чужом городе, в чужой квартире, с чужим человеком. Петербург выбрала наугад — хотелось сбежать подальше от прошлой жизни.
— Мне и тут нормально, — проговорила она, отпивая чай.
— Какое тут нормально? — фыркнула Марина. — Работаешь корректором за копейки, из дома не выходишь. У тебя телефон от звонков разрывается? Нет. К тебе друзья в гости приходят? Нет. Так и состаришься, глядя в окно.
Елизавета хотела возразить, но вместо этого лишь сделала ещё один глоток. Марина была права, но признавать это не хотелось.
— Кстати, — продолжала Марина, — моя двоюродная сестра Вера звонила. Помнишь, я тебе о ней рассказывала? Она в посёлке Лисий Нос живёт, это недалеко, у залива. Так вот, ей нужен человек присмотреть за домом на три месяца. Она в Европу уезжает к дочери, та рожать будет. Дом большой, красивый. Платить готова. А тебе как раз перемена обстановки нужна.
— Я не горничная, — отрезала Елизавета.
— Да при чём тут горничная? — возмутилась Марина. — Там просто присмотреть надо. Цветы полить, почту забрать, чтобы дом жилым выглядел. Ты бы пожила там, подышала свежим воздухом, а не этой городской гарью. Там такие закаты! Да и деньги не лишние.
Елизавета хотела сразу отказаться, но что-то её остановило. Может, мысль о том, что в квартире Марины ей всё равно не стать своей. Может, усталость от серого пейзажа за окном. А может, простое желание спрятаться ещё дальше от прошлой жизни.
— Ладно, — неожиданно для себя согласилась она. — Дай мне её номер.
Вера Николаевна оказалась миниатюрной энергичной женщиной с острым взглядом и седыми волосами, собранными в тугой пучок. Она встретила Елизавету у калитки большого двухэтажного дома, стоящего на самом берегу Финского залива.
— Наконец-то! — воскликнула Вера Николаевна, оглядывая Елизавету с ног до головы. — А Маринка говорила, что вы моложе. Впрочем, это неважно. Главное, чтобы с домом справились.
Елизавета невольно поджала губы. За последний год она привыкла к подобным замечаниям. Раньше она следила за собой, а теперь… Какая разница, как она выглядит, если внутри пустота?
— Пойдёмте, покажу вам дом, — Вера Николаевна энергично зашагала по дорожке. — Тут всё просто. Первый этаж — гостиная, кухня, моя спальня и кабинет. Второй — три спальни для гостей и библиотека. Вы можете занять любую комнату наверху. В подвале котельная, там трогать ничего не нужно, система автоматическая. За домом сад, но сейчас, сами понимаете, делать там нечего.
Дом оказался просторным, светлым и невероятно уютным. Повсюду стояли фотографии в рамках, книжные полки ломились от книг, а в гостиной обнаружился старый рояль.
— Вы играете? — спросила Елизавета, проводя рукой по полированной крышке инструмента.
— Когда-то играла, — отмахнулась Вера Николаевна. — Сейчас только внучка, когда приезжает. А вы?
— В детстве. Семь лет музыкальной школы, — Елизавета грустно улыбнулась. — Потом забросила.
— Можете играть, если хотите, — пожала плечами хозяйка. — Соседей тут не побеспокоите, ближайший дом в ста метрах.
Елизавета кивнула, хотя не собиралась прикасаться к инструменту. Это было из другой жизни.
— Теперь о деле, — Вера Николаевна присела на диван и жестом предложила Елизавете сесть рядом. — Мне нужно, чтобы вы жили здесь постоянно. Дом дорогой, сами понимаете. Раз в неделю будет приходить садовник, он же проверит отопление. Остальное на вас — поливать цветы, проветривать комнаты, забирать почту. Может, иногда придётся принять посылку. Вся бытовая техника в вашем распоряжении. Продукты можете заказывать с доставкой, я оставлю деньги на такие расходы. Электричество, вода, интернет — всё оплачено.
— А сколько вы… — начала Елизавета.
— Тридцать тысяч в месяц, — перебила её Вера Николаевна. — Плюс отдельные деньги на еду и бытовые расходы. Устраивает?
Елизавета кивнула. Это было даже больше, чем она получала за свою работу корректора.
— Тогда по рукам, — Вера Николаевна энергично встала. — Я улетаю послезавтра. Завтра приеду с документами, всё оформим. Телефоны экстренных служб на холодильнике, там же будет список моих контактов. Если что-то серьёзное — звоните. Но не по пустякам, связь с Европой дорогая.
Когда Вера Николаевна уехала, Елизавета осталась одна в огромном чужом доме. Она медленно обошла все комнаты, осматривая каждую деталь интерьера. Везде чувствовалась жизнь — настоящая, полная событий и людей. Фотографии на стенах рассказывали историю большой семьи: вот молодая Вера Николаевна с мужем, вот их дети, потом внуки. Поездки, праздники, обычные дни — всё было запечатлено и бережно сохранено.
Елизавета выбрала себе самую маленькую комнату на втором этаже, с видом на залив. Там стояла узкая кровать, шкаф и письменный стол у окна. Она разложила свои вещи — их было немного — и села у окна, глядя, как солнце медленно опускается в тёмную воду залива.
Первая неделя в доме Веры Николаевны прошла тихо и спокойно. Елизавета установила себе распорядок: утром обход дома, проверка почтового ящика, полив цветов. Потом работа — она по-прежнему подрабатывала удалённым корректором. После обеда — прогулка вдоль берега залива, независимо от погоды. Вечером — чтение книг из обширной библиотеки хозяйки.
К роялю она не подходила, хотя несколько раз ловила себя на том, что смотрит на него с тоской. Музыка была частью той, прошлой жизни, которую она пыталась забыть.
В субботу, как и обещала Вера Николаевна, пришёл садовник. Им оказался высокий худощавый мужчина лет шестидесяти с выразительными морщинами на обветренном лице и неожиданно мягким взглядом голубых глаз.
— Павел Семёнович, — представился он, протягивая руку. — А вы, стало быть, новая смотрительница?
— Елизавета, — она пожала сухую, сильную руку.
— Отлично, Елизавета, — кивнул Павел Семёнович. — Не буду вам мешать. Мне нужно осмотреть котельную и сад, займёт часа полтора.
Он деловито прошёл в дом, и Елизавета услышала, как он спускается в подвал. Через полчаса он вышел в сад, где, несмотря на ноябрьскую промозглость, принялся что-то делать с кустами роз, укрывая их на зиму.
Елизавета наблюдала за ним из окна кухни, машинально помешивая суп. Было что-то успокаивающее в его методичных, уверенных движениях.
Когда Павел Семёнович закончил работу, она предложила ему чаю.
— Не откажусь, — кивнул он, разуваясь в прихожей. — Замёрз как собака.
Они сидели на кухне, пили чай с печеньем, и Павел Семёнович рассказывал о посёлке.
— Тут раньше рыбацкая деревня была, — говорил он, грея руки о чашку. — Потом дачи начали строить — сначала деревянные, финские, потом каменные особняки. Сейчас многие круглый год живут. Народ разный — есть старожилы, как я, есть новые русские со своими дворцами, есть творческие личности. Вера Николаевна к какой категории относится, сами решайте, — он хитро подмигнул.
— А вы давно её знаете? — спросила Елизавета.
— Лет двадцать, не меньше, — Павел Семёнович отхлебнул чай. — Я ещё помню, как её муж жив был. Хороший мужик, царствие ему небесное. Архитектор известный. Этот дом он сам проектировал. После его ухода Вера Николаевна сильно сдала, но держится молодцом. Дети разъехались — сын в Москве, дочь в Европе где-то. Внуки только летом приезжают.
— А вы… — начала Елизавета.
— Я местный, коренной, — перебил её Павел Семёнович. — Дед мой тут рыбачил ещё до сороковых. Я сам раньше в городе работал инженером, а как на пенсию вышел, вернулся в отчий дом. Летом огородом занимаюсь, а в остальное время подрабатываю у местных — то забор починить, то котёл наладить, то, вот, сад в порядок привести.
Он допил чай и встал.
— Ну, мне пора. Зайду через неделю, проверю котельную. А вы не скучайте тут одна. Если что нужно — я в третьем доме справа, синий забор, калитка с резным петухом.
Когда Павел Семёнович ушёл, Елизавета почувствовала, как тишина в доме стала гуще. Она включила радио на кухне, но даже голоса дикторов не могли разбавить эту тишину.
Вечером, сидя с книгой у камина в гостиной, она снова поймала себя на том, что смотрит на рояль. Отложив книгу, она медленно подошла к инструменту, осторожно подняла крышку и коснулась клавиш. Нажала одну, другую — рояль был настроен. Она села на круглый табурет и на мгновение замерла, вспоминая. А потом её пальцы сами нашли клавиши, и из-под них полилась музыка — неуверенная, прерывистая, но постепенно набирающая силу. Шопен, Ноктюрн ми-бемоль мажор, её любимая пьеса из музыкальной школы.
Она играла, и слёзы текли по её лицу — впервые за долгий год.
Дни потекли своим чередом. Елизавета продолжала работать корректором, гуляла вдоль залива, читала книги. Но теперь каждый вечер она садилась за рояль и играла — сначала робко, с ошибками, потом всё увереннее. Она вспоминала пьесы из своего детства, разучивала новые по нотам, которые нашла в ящике рояля.
Раз в неделю приходил Павел Семёнович, проверял котельную, занимался садом, а потом они пили чай на кухне, и он рассказывал истории о посёлке и его жителях. Елизавета ловила себя на том, что ждёт этих встреч, готовится к ним — печёт пирог или покупает особый сорт чая.
Однажды, в середине декабря, разыгралась сильная метель. Ветер с залива бросал снег в окна, выл в печных трубах, раскачивал голые ветви деревьев в саду. Елизавета сидела у камина с книгой, когда услышала стук в дверь.
На пороге стоял Павел Семёнович, занесённый снегом.
— Извините за вторжение, — проговорил он, отряхиваясь. — У вас свет горит?
— Да, а что? — удивилась Елизавета.
— Пол поселка без электричества, — объяснил он. — Линию повредило. Я обход делаю, проверяю, у кого генераторы не сработали. У Веры Николаевны автономная система, но мало ли.
— Всё в порядке, — кивнула Елизавета. — Зайдёте на чай? На улице ужасно.
Павел Семёнович помялся на пороге, но потом решительно разулся.
— Если не помешаю.
Они сидели на кухне, пили чай с малиновым вареньем, и Павел Семёнович рассказывал о знаменитых метелях, которые он помнил.
— В девяносто седьмом крыши срывало, — говорил он. — А в двухтысячном залив так замёрз, что люди пешком до Кронштадта ходили. Инспекторы МЧС с ума сходили, никто их не слушал.
Елизавета слушала его низкий, спокойный голос и чувствовала, как напряжение, вызванное метелью, постепенно отпускает её.
— А вы почему одна? — вдруг спросил Павел Семёнович, и Елизавета вздрогнула от неожиданности. За всё время их знакомства он ни разу не задал ей личного вопроса.
— Так получилось, — уклончиво ответила она.
— Понимаю, — кивнул он. — Не хотите говорить. Это ваше право. Только знаете что? Одиночество — штука заразная. Сначала ты просто один, потом тебе это нравится, а потом ты уже не можешь иначе. И всё, пропал человек.
Елизавета хотела возразить, но промолчала. Она думала о своём отце, который после кончины мамы замкнулся в себе и прожил последние десять лет жизни практически отшельником, отказываясь от любой помощи и общения.
— Я играю на рояле, — вдруг сказала она. — Каждый вечер.
Павел Семёнович поднял на неё удивлённый взгляд.
— Вот как? И хорошо играете?
— Когда-то неплохо играла, — пожала плечами Елизавета. — Сейчас восстанавливаю навык.
— Сыграете? — попросил он, и в его глазах мелькнуло что-то такое, от чего Елизавета не смогла отказать.
Они перешли в гостиную, и она села за инструмент. Пальцы коснулись клавиш, и полилась музыка — на этот раз увереннее, глубже. Она играла и чувствовала, как музыка заполняет пустоту внутри неё, как возвращается то, что она считала навсегда утерянным.
Когда она закончила играть, в комнате повисла тишина. Павел Семёнович сидел в кресле у камина, прикрыв глаза.
— Шопен? — спросил он, не открывая глаз.
— Да, — удивлённо ответила Елизавета. — Вы разбираетесь в классической музыке?
— Моя жена была пианисткой, — тихо сказал он. — Преподавала в консерватории. Она часто играла Шопена.
Елизавета молчала, не зная, что сказать.
— Она ушла пять лет назад, — продолжил Павел Семёнович, открывая глаза. — Рак. Быстро сгорела, за три месяца. С тех пор я не слышал живой музыки. Спасибо вам.
Он встал, подошёл к роялю и легко провёл рукой по полированной крышке.
— Сыграйте ещё что-нибудь, — попросил он.
И Елизавета играла — Шопена, Моцарта, Чайковского. А метель выла за окнами, швыряла снег в стёкла, но в гостиной было тепло и уютно, и музыка заполняла пространство между двумя одинокими людьми.
После той метельной ночи что-то изменилось. Павел Семёнович стал заходить чаще — не только по субботам для проверки котельной, но и среди недели, якобы проверить, всё ли в порядке. Иногда он приносил свежую рыбу, которую сам коптил, или банку своего фирменного варенья из морошки. Они пили чай, разговаривали, а потом Елизавета играла на рояле, а Павел Семёнович слушал, сидя в кресле у камина.
Он рассказал ей о своей жене Анне, талантливой пианистке, о их совместной жизни, о сыне, который жил в Канаде и занимался какими-то компьютерными технологиями. Елизавета в ответ понемногу начала рассказывать о себе — о работе в издательстве, о браке, который разрушился под тяжестью долгов и взаимных обвинений, о том, как она оказалась в Петербурге.
— Знаешь, Лиза, — сказал однажды Павел Семёнович (они уже перешли на «ты»), — я тут подумал… У меня есть старый катер. Ничего особенного, но на ходу. Весной, когда потеплеет, можно будет выходить в залив. Тебе понравится.
Елизавета промолчала. Весной она уже не будет здесь — срок её контракта с Верой Николаевной заканчивался в феврале. Но говорить об этом не хотелось, словно произнесённые вслух слова могли приблизить расставание с этим домом, с заливом, с музыкой… с Павлом.
Приближалось Рождество. Выпало много снега, и посёлок преобразился — дома утонули в сугробах, деревья покрылись серебристым инеем, а залив замёрз, превратившись в огромное белое поле.
Елизавета решила устроить небольшой праздник. Она купила маленькую ёлку, достала из кладовой коробку с игрушками, которую Вера Николаевна разрешила использовать, и украсила гостиную. Павел Семёнович принёс свежую форель и обещал приготовить её по особому рецепту.
Вечером они сидели за празднично накрытым столом в гостиной. За окном падал снег, в камине потрескивали дрова, на рояле стояли свечи, и их мягкий свет отражался в полированном дереве.
— За Рождество, — Павел Семёнович поднял бокал с вином. — За новые начинания.
Елизавета улыбнулась и коснулась своим бокалом его бокала. Они поужинали, а потом она играла рождественские мелодии на рояле, а Павел Семёнович подпевал своим глубоким баритоном.
Когда часы пробили полночь, он достал из кармана маленькую коробочку.
— С Рождеством, Лиза, — сказал он, протягивая ей подарок.
В коробочке лежала брошь в виде морской звезды, сделанная из серебра и янтаря.
— Это старинная вещь, — пояснил Павел Семёнович, видя её удивление. — Моя бабушка носила. Она жила у моря всю жизнь и говорила, что морская звезда приносит удачу тем, кто потерялся.
Елизавета осторожно взяла брошь. Она была тяжёлой и тёплой, как будто хранила тепло многих рук, державших её до этого.
— Я не могу это принять, — тихо сказала она.
— Можешь, — твёрдо ответил Павел Семёнович. — Я хочу, чтобы она была у тебя.
Елизавета посмотрела ему в глаза и увидела в них такую теплоту и надежду, что не смогла возразить. Она приколола брошь к своему платью и благодарно улыбнулась.
— У меня тоже есть для тебя подарок, — сказала она и села за рояль. — Я сочинила эту пьесу. Она называется «Дом у залива».
И она заиграла — мелодия была простой и светлой, как зимнее утро, но в ней слышались и шум волн, и крики чаек, и тихий скрип половиц в старом доме, и негромкий голос, рассказывающий истории у камина.
Когда она закончила играть, в комнате повисла тишина. Павел Семёнович сидел, опустив голову, и Елизавета испугалась, что её подарок ему не понравился.
— Паша? — неуверенно позвала она.
Он поднял голову, и она увидела, что по его щекам текут слёзы.
— Спасибо, — хрипло сказал он. — Это… это самый лучший подарок, который мне делали.
Он встал, подошёл к роялю и сел рядом с ней на табурет. Его рука осторожно коснулась её руки.
— Лиза, — тихо сказал он. — Я знаю, что ты уедешь, когда вернётся Вера Николаевна. Но, может быть… может быть, ты останешься? В посёлке? Я мог бы помочь тебе найти жильё. Тут иногда сдают комнаты или маленькие дома. А летом много работы для образованного человека — экскурсии водить, с детьми заниматься. Или ты могла бы давать уроки музыки.
Елизавета смотрела на него, не зная, что ответить. Остаться? Здесь? В маленьком посёлке на берегу залива? Начать всё заново?
— Я… не знаю, — честно ответила она. — Мне нужно подумать.
— Конечно, — кивнул Павел Семёнович и мягко сжал её руку. — Думай. Времени ещё много.
Январь был снежным и солнечным. Елизавета много гуляла вдоль замёрзшего залива, наблюдая, как низкое зимнее солнце играет на снегу. Она размышляла о предложении Павла Семёновича и всё никак не могла принять решение.
С одной стороны, в Петербурге у неё была работа, пусть и не слишком прибыльная, съёмная комната, пусть и не самая уютная. С другой — что её там ждало? Одинокие вечера в комнате с видом на серый двор-колодец? Бесконечная редактура чужих текстов? Случайные встречи с Мариной на кухне?
А здесь… здесь был залив, тишина, музыка. И Павел Семёнович с его спокойной уверенностью и мягкой заботой.
Вера Николаевна писала редко, в основном интересуясь состоянием дома и спрашивая, всё ли в порядке. В последнем письме она сообщила, что внучка уже родилась, и всё прошло хорошо, но она задержится в Европе до конца февраля, так что просит Елизавету побыть в доме подольше, обещая доплатить за дополнительное время.
В конце января случилось неожиданное — позвонил бывший муж. Елизавета не сразу узнала его голос, настолько он изменился — стал тише, неувереннее.
— Лиза, прости, что беспокою, — сказал он после неловкого приветствия. — Марина дала твой номер. Я… хотел извиниться. За всё. За долги, за то, что тебе пришлось продать квартиру. Я был не в себе тогда.
Елизавета молчала, не зная, что ответить. Год назад она мечтала услышать эти слова, а сейчас они казались такими незначительными.
— Я получил наследство, — продолжал он. — От тётки из Саратова, помнишь, я рассказывал? Могу вернуть тебе деньги за квартиру. И… может, мы могли бы встретиться? Поговорить?
— Зачем? — только и спросила Елизавета.
— Я скучаю, — его голос дрогнул. — Я совершил ужасную ошибку. Может, мы могли бы… начать сначала?
Елизавета посмотрела в окно. За стеклом кружились снежинки, оседая на ветвях старой сосны. Где-то там, за деревьями, был дом с синим забором и калиткой с резным петухом.
— Нет, Сергей, — твёрдо сказала она. — Мы не можем начать сначала. Того, что было, уже не вернуть. И мне это больше не нужно.
— Но… — начал он.
— Деньги за квартиру можешь перевести на мой счёт, — перебила она. — Номер не изменился. А встречаться нам незачем.
Она положила трубку и долго стояла у окна, глядя на падающий снег. Странно, но она не чувствовала ни злости, ни обиды — только тихое облегчение, словно последняя нить, связывавшая её с прошлым, наконец оборвалась.
Вечером пришёл Павел Семёнович. Он принёс свежий хлеб из деревенской пекарни и банку солёных груздей.
— Что случилось? — спросил он, внимательно глядя на неё. — У тебя лицо другое.
— Мне звонил бывший муж, — честно ответила Елизавета. — Хотел вернуться.
Павел Семёнович помрачнел.
— И что ты решила? — тихо спросил он.
— Я отказала, — просто ответила Елизавета. — Это прошлое. А я хочу жить настоящим.
Он ничего не сказал, только улыбнулся и крепко сжал её руку.
В феврале ударили морозы. Залив покрылся толстым слоем льда, и местные жители протоптали на нём тропинки — кто на рыбалку, кто просто погулять. Елизавета и Павел Семёнович тоже часто выходили на лёд, бродили вдоль берега, а однажды дошли почти до середины залива.
— Смотри, — Павел Семёнович указал на горизонт, где в морозной дымке угадывались очертания города. — Это Петербург. Кажется, что рукой подать, а на самом деле — другой мир.
Елизавета посмотрела на далёкий город и вдруг поняла, что совсем не скучает по нему. Она скучала по родной Москве первые месяцы после переезда, но потом эта тоска притупилась, а сейчас и вовсе исчезла. Словно вместе со снегом, заметающим следы на льду, время заметало её прошлое, оставляя только то, что действительно важно.
— Паша, — вдруг сказала она, глядя ему в глаза. — Я остаюсь.
Он замер, боясь поверить.
— Ты уверена? — тихо спросил он. — Это не из-за меня?
— И из-за тебя тоже, — честно ответила она. — Но не только. Я нашла здесь то, что потеряла много лет назад. Не только музыку — себя. И я не хочу снова терять это.
Он обнял её прямо там, на льду посреди залива, и она почувствовала, как сильно бьётся его сердце.
В конце февраля вернулась Вера Николаевна — загоревшая, помолодевшая, с кучей подарков и фотографий новорожденной внучки.
— Как тут всё хорошо, — восхищалась она, осматривая дом. — И чисто, и уютно. И рояль, смотрю, в деле был, — она кивнула на открытые ноты.
— Да, я немного играла, — смущённо призналась Елизавета.
— Немного? — хмыкнула Вера Николаевна. — А мне Павел Семёнович сказал, что ты каждый вечер концерты устраивала. И пьесу даже сочинила.
Елизавета удивлённо посмотрела на неё.
— Вы общались с Павлом Семёновичем?
— Конечно, — пожала плечами Вера Николаевна. — Он мой двоюродный брат. Разве я не говорила?
Елизавета покачала головой, и Вера Николаевна звонко рассмеялась.
— Вот хитрец! Он мне всю зиму отчёты присылал — и о состоянии дома, и о тебе. Как ты осваиваешься, как играешь на рояле, как гуляешь вдоль залива. Я, признаться, даже ревновала немного — он о тебе с такой теплотой писал.
Елизавета не знала, что сказать. Получается, Павел Семёнович всю зиму наблюдал за ней по просьбе Веры Николаевны? Но почему тогда не признался, что они родственники?
— Не сердись на него, — Вера Николаевна словно прочитала её мысли. — Он хотел тебе сказать, но боялся, что ты подумаешь, будто он шпионит за тобой. А потом… потом уже по другой причине молчал. Ты ведь знаешь, по какой?
Елизавета кивнула. Знала.
— И что ты решила? — спросила Вера Николаевна, внимательно глядя на неё. — Останешься или уедешь?
— Останусь, — твёрдо сказала Елизавета. — Если поможете найти жильё и работу.
— С работой проблем не будет, — энергично кивнула Вера Николаевна. — В местной школе как раз нужен преподаватель музыки. А насчёт жилья… Знаешь, этот дом слишком большой для меня одной. Второй этаж пустует большую часть года. Может, поживёшь пока там? А там видно будет.
Елизавета благодарно улыбнулась. Кажется, всё складывалось как нельзя лучше…
Три года спустя Елизавета стояла на палубе небольшого катера и смотрела, как солнце медленно опускается в воды Финского залива. Ветер трепал её волосы, в которых появилось больше седины, но лицо разгладилось, а в глазах светилось спокойное счастье.
На берегу, у самой кромки воды, стоял двухэтажный дом с большими окнами и широкой террасой. Через открытое окно второго этажа доносились звуки рояля — это её ученица, двенадцатилетняя Соня, дочь местного врача, разучивала сонату Моцарта.
— О чём задумалась? — Павел Семёнович подошёл сзади и обнял её за плечи. За эти годы он немного постарел, но по-прежнему был крепок и полон энергии.
— О том, как странно складывается жизнь, — ответила Елизавета, накрывая его руку своей. На её пальце блестело простое серебряное кольцо — они с Павлом Семёновичем поженились год назад, скромно, без пышных торжеств. — Никогда бы не подумала, что начну новую жизнь.
— Почему бы и нет? — пожал плечами Павел Семёнович. — Жизнь на то и даётся, чтобы проживать её полностью, до последнего дня.
Елизавета улыбнулась и крепче прижалась к мужу. В кармане её куртки лежала брошь в виде морской звезды — талисман, который помог ей найти дорогу домой. Не в Москву и не в Петербург, а к самой себе — настоящей, живой, способной чувствовать и любить.
Катер медленно шёл вдоль берега, оставляя за кормой лёгкую пенистую дорожку. Впереди был тихий вечер у камина, музыка, разговоры о завтрашнем дне. И целая жизнь — новая, настоящая, её собственная. Жизнь, в которой она наконец-то вернулась к себе.
