— Ну, чего ты там застыла? Проходи, хозяйка, раз явилась! У нас тут, можно сказать, экстренное совещание, мужской клуб по интересам.
Слава сидел на кухне, развалившись на табурете так, словно тот был троном. Его лицо лоснилось от пота и жирного блеска, а глаза плавали в мутной поволоке дешевого пивного опьянения. На столе перед ним выстроилась целая батарея пустых жестяных банок, смятых посередине, словно их кто-то пытал. Повсюду — на клеенке, на полу и даже на его майке — валялись ошметки вяленой рыбы и рыбья чешуя, блестевшая в свете лампы, как дешевые блестки.
Вероника не ответила. Она стояла в прихожей, все еще сжимая побелевшими пальцами ручку сумки. Ноги в тяжелых зимних сапогах гудели свинцовой тяжестью после двенадцатичасовой смены в приемном отделении. В носу до сих пор стоял запах хлорки, крови и лекарств, но теперь его безжалостно вытеснял густой, липкий смрад перегара, висевший в квартире. Казалось, воздух здесь можно было резать ножом — настолько он был спертым и тяжелым.
— Я звонила тебе дважды, — наконец произнесла она. Голос был сухим и шершавым, как наждачная бумага. Ей хотелось пить, в душ и спать, но вместо этого она вынуждена была дышать этой гадостью. — Просила купить хлеба и молока.
— Да какой хлеб, Ника! — Слава отмахнулся, чуть не смахнув локтем гору рыбьих костей на пол. — Тут у людей трагедия, понимаешь? Жизненная драма! Серегу жена выставила, Виталика тоже поперли… Бабы нынче пошли — звери, а не люди. Куда им идти? На вокзал? Я поступил как настоящий друг. Как мужик. Приютил, обогрел.
Вероника медленно расстегнула пуховик. Взгляд её скользнул по коридору, где на вешалке чужим грузом висели незнакомые куртки, от которых на пол капала грязная талая вода. Из глубины квартиры доносился звук, от которого у неё внутри все сжалось в тугой узел — раскатистый, булькающий, присвистывающий храп. Он заполнял собой всё пространство, вибрировал в стенах, уничтожая саму идею домашнего уюта.
— Они что, здесь? — спросила она, чувствуя, как усталость начинает сменяться холодным, пока еще не осознанным ужасом.
— Ну а где им быть? На балконе? Зима на дворе, — Слава икнул и потянулся за очередной, еще не допитой банкой. — Спят бойцы. Уморились. Стресс, знаешь ли, алкоголем только и лечится. Ты туда не ходи, не буди лихо, пока оно тихо.
Вероника не послушала. Она скинула сапоги, даже не поставив их ровно, и в одних колготках прошла по коридору. С каждым шагом звук храпа становился громче, превращаясь в невыносимую какофонию. Она толкнула дверь в гостиную и машинально щелкнула выключателем.
Яркий свет ударил по глазам, безжалостно высвечивая картину, от которой у Вероники перехватило дыхание.
Посреди комнаты стоял её диван. Её гордость, её мечта — белоснежный, модульный, с дорогой велюровой обивкой «антикоготь», который она выбирала три месяца и за который всё еще выплачивала кредит, отказывая себе в лишней чашке кофе и новых туфлях. Она сдувала с него пылинки, накрывала пледом, когда приходили племянники, и запрещала Славе есть на нем чипсы.
Сейчас на этом белоснежном острове чистоты лежали два тела. Один, щуплый, в засаленной джинсовке, свернулся калачиком, уткнувшись небритой щекой прямо в декоративную подушку. Изо рта у него на обивку тянулась тонкая ниточка слюны. Второй, огромный, похожий на медведя, раскинулся на спине, заняв добрую половину дивана.
Но не это заставило Веронику застыть соляным столбом. Её взгляд приковало к их ногам.
Они были обуты.
На белоснежном велюре покоились грязные, массивные зимние ботинки с толстой тракторной подошвой. На правом берце того, что лежал на спине, налип кусок черного уличного снега вперемешку с реагентами и грязью. Эта жижа уже начала таять от комнатного тепла, и теперь по белой ткани медленно расползалось маслянистое, серо-черное пятно, впитываясь в глубину волокон. На подошве второго гостя, прямо на протекторе, виднелся прилипший, размокший окурок и кусок какой-то глины.
— Слава… — прошептала Вероника. Это был не крик, а выдох человека, которого ударили под дых.
Муж появился в дверном проеме, держась за косяк, чтобы не качало. Он проследил за её взглядом, увидел грязные ботинки на белом диване и лишь пьяно ухмыльнулся, пытаясь свести всё к шутке.
— Ой, ну подумаешь! Забыли разуться пацаны, с кем не бывает? Устали же, говорю. Рухнули, где стояли. Мы же русские люди, душа нараспашку! Чего ты сразу лицо такое делаешь, будто кто-то умер?
— Ты видишь это? — Вероника указала дрожащим пальцем на расплывающееся черное пятно мазута под каблуком «друга». — Они в уличной обуви. С реагентами. С собачьим дерьмом. На моем диване.
— Да отчистим! — отмахнулся Слава, раздражаясь от того, что ему портят настроение. — Высохнет — щеткой потрем, и как новый будет. Чего ты начинаешь, а? Вещизм это, Вероника, мещанство! Людям плохо, у людей семьи рушатся, а ты за тряпку свою трясешься. Будь человеком, в конце концов!
Он подошел к дивану, небрежно хлопнул спящего в джинсовке по ноге. Тот дернулся во сне, и грязная подошва с противным звуком проехалась по обивке, оставляя длинную черную полосу, похожую на шрам.
— Вот видишь, спят как младенцы! — Слава довольно хихикнул, полностью игнорируя то, что только что произошло. — Завтра проснутся, извинятся, всё уберут. Я тебе слово мужика даю. А сейчас пошли на кухню. Я тебе пива налью, у меня там полторашка осталась. Расслабишься. А то ты нервная какая-то с работы пришла, прям искришь вся.
Вероника смотрела на мужа, и в этот момент что-то внутри неё, что держалось последние пять лет на терпении и надежде, с тихим хрустом надломилось. Она видела перед собой не партнера, не защитника, а какое-то бесформенное, вонючее пятно, которому было плевать на её труд, на её усталость и на её дом.
— Ты считаешь это нормальным? — спросила она тихо, не двигаясь с места.
— Я считаю нормальным помогать друзьям! — огрызнулся Слава, чувствуя, что жена не собирается успокаиваться, и переходя в наступление. — И вообще, хватит тут командира включать! Это и моя квартира тоже! Я имею право приводить сюда кого хочу и когда хочу! Не нравится — иди сама на кухню и сиди там, пока гости не отдохнут!
Вероника медленно перевела взгляд с черной полосы на диване на потное, самодовольное лицо мужа. Усталость вдруг начала отступать, освобождая место чему-то темному, горячему и очень страшному.
— Твоя квартира? — переспросила она ледяным тоном. — Твоя здесь только коллекция пустых банок и вот эта грязь.
Она резко развернулась на пятках и пошла прочь из комнаты.
— Э! Ты куда пошла? Я с тобой разговариваю! — крикнул ей вслед Слава, чувствуя себя уязвленным. — Стоять! Не смей поворачиваться ко мне спиной!
Но Вероника уже не слушала. Она направлялась в ванную комнату. В её голове было кристально ясно, а руки сами потянулись не к душу, чтобы смыть с себя усталость, а к большому эмалированному ведру, стоявшему в углу.
Слава не унимался. Его голос, вязкий и самоуверенный, долетал из кухни, словно назойливое жужжание мухи, которую невозможно прихлопнуть.
— Вот и правильно, иди умойся! — кричал он, брякая очередной пустой банкой об стол. — А то пришла, как фурия, только ауру испортила. Ты пойми, Верка, мужикам поддержка нужна. Солидарность! А ты заладила: «диван, диван»… Вещи для людей, а не люди для вещей! Слышишь меня? Не будь ты мещанкой!
Вероника замерла у входа в ванную. Его слова, пропитанные пьяной бравадой, должны были, по его мнению, успокоить ситуацию, но вместо этого они действовали как бензин, льющийся на тлеющие угли. Она медленно повернула голову и снова посмотрела в темный проем гостиной. Ей нужно было убедиться. Ей нужно было рассмотреть всё в деталях, чтобы позволить тому, что поднималось внутри, окончательно завладеть ею.
Она сделала шаг назад, в комнату. Гости продолжали храпеть. Тот, что в джинсовке, завозился, устраиваясь поудобнее. Его ботинок соскользнул с подлокотника и с глухим стуком упал на сиденье, прямо на центральную подушку. Грязь, смешанная с реагентами, уже не просто лежала на поверхности — она впиталась. Белоснежный велюр жадно пил эту черную жижу.
Вероника подошла ближе, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле. Она видела каждую деталь, словно под микроскопом. Вот след от протектора: четкий, ребристый отпечаток городской слякоти. Вот серый пепел, который насыпался с одежды «друга» прямо в складки ткани. А вот — самое отвратительное — жирное пятно, похожее на машинное масло, расползающееся вокруг каблука второго гостя.
Она вспомнила, как три месяца назад они со Славой стояли в мебельном салоне. Как она гладила эту обивку, боясь даже дышать на неё. Как продавец уверял, что ткань моется, но Вероника всё равно купила специальный защитный спрей, который стоил как половина её смены. Она вспомнила, как отказывалась от покупки зимних ботинок, донашивая старые, у которых протекала подошва, лишь бы быстрее закрыть этот чертов кредит.
А теперь эти двое, чьих имен она даже толком не знала, вытирали ноги об её лишения. Об её труд. Об её жизнь.
— Чего ты там затихла? — голос Славы стал громче и раздраженнее. — Вер, ну хватит дуться! Иди сюда, говорю! Я тут салатик нашел в холодильнике, давай посидим нормально. Не позорь меня перед пацанами своим кислым лицом. Проснутся — неудобно будет.
«Неудобно», — эхом отозвалось в голове Вероники.
Это слово стало последней каплей. Неудобно будет ему. Ему, который сидит в тепле и жрет её салат, пока она смотрит на уничтожение своего дома. Ему неудобно перед пьяными туловищами, которых он притащил с улицы, но абсолютно плевать на жену, которая валится с ног от усталости.
Внутри Вероники наступила странная, звенящая тишина. Головная боль, мучившая её весь вечер, вдруг исчезла, уступив место ледяной ясности. Усталость растворилась. Мышцы налились силой, злой и решительной. Она больше не хотела спать. Она не хотела есть. Она хотела только одного — очищения.
Вероника развернулась и зашла в ванную комнату. Свет здесь был резким, холодным, отражаясь от белого кафеля. Она посмотрела на себя в зеркало: бледное лицо, темные круги под глазами, растрепанные волосы. Но в глазах уже не было той забитой покорности, с которой она обычно терпела выходки мужа. Там горел холодный огонь.
В углу, за стиральной машиной, стояло оцинкованное ведро. Старое, надежное, которое она использовала для мытья полов. Вероника взяла его за металлическую ручку. Холод дужки приятно холодил ладонь. Она поставила ведро в ванну и с размаху открыла кран с холодной водой.
Струя ударила в дно с грохотом, напоминающим выстрел. Вода была ледяной — в этом доме горячую часто отключали, но сейчас это было именно то, что нужно.
— Ты че там, стирать надумала? — донеслось с кухни. Слава явно терял терпение. — Вероника! Я кому говорю? Хватит воду лить, счетчики крутятся! Иди сюда, поговорить надо! Ты меня вообще уважаешь или нет?
Вероника смотрела, как уровень воды поднимается. Пять литров. Семь. Десять. Вода бурлила, прозрачная и безжалостная. Она закручивалась воронками, обещая холодный шок. Вероника сунула руку под струю — пальцы мгновенно заломило от холода. Идеально.
Она закрыла кран. Шум воды прекратился, и в квартире снова стало слышно только раскатистый храп из гостиной и бубнеж Славы на кухне.
— Ну всё, сейчас я сам приду! — пригрозил муж, слыша, что вода выключена, но жена не выходит. — Достала ты меня своим характером. Строишь из себя королеву, а сама…
Вероника с трудом, двумя руками, подняла полное ведро. Оно было тяжелым, килограммов двенадцать, не меньше. Вода плескалась у самого края, готовая вырваться наружу. Вероника сжала губы в тонкую линию.
Она не чувствовала тяжести. Адреналин работал лучше любого обезболивающего. Она шагнула в коридор, стараясь не расплескать воду раньше времени. Ей не нужны были адвокаты, ей не нужны были долгие разговоры о чувствах и границах. Ей не нужны были его извинения, которые ничего не стоили.
Ей нужно было действие. Прямое, грубое и неотвратимое, как стихийное бедствие.
Она прошла мимо кухни, даже не взглянув на Славу, который уже начал вставать с табурета, собираясь идти «воспитывать» жену.
— Э, ты куда с ведром? — он застыл, нелепо занеся ногу. В его пьяном мозгу не укладывалась картинка: жена, ночь, полное ведро воды и направление в сторону гостиной. — Верка, ты че удумала? Полы мыть? Ночью? Ты больная?
Вероника не ответила. Она вошла в гостиную. Храп здесь стоял стеной. «Друзья» спали крепко, уверенные в своей безнаказанности, уверенные в том, что «баба побухтит и успокоится». Грязные ботинки всё так же покоились на белом велюре, насмехаясь над ней.
Она подошла вплотную к дивану. Встала так, чтобы достать сразу обоих. Руки слегка дрожали от напряжения, но не от страха.
— Подъем, — прошептала она одними губами.
И резко, с выдохом, опрокинула ведро вперед.
Десять литров ледяной воды обрушились на спящие тела с тяжелым, плотным звуком, похожим на удар боксерской груши о пол. Вода не просто плеснула — она накрыла диван цунами, мгновенно пропитывая одежду, волосы и ту самую дорогую обивку, которую Вероника берегла как зеницу ока.
Секунду в комнате висела абсолютная, оглушительная тишина, прерываемая лишь стуком капель, падающих с края дивана на ламинат. А потом гостиная взорвалась.
Тот, что был в джинсовке, подскочил так, словно под ним сработала катапульта. Он издал звук, средний между визгом поросенка и ревом раненого медведя, и, не открывая глаз, начал молотить руками по воздуху, пытаясь отбиться от невидимого врага. Большой боров, лежавший на спине, захлебнулся водой, попавшей в открытый рот. Он закашлялся, забулькал, перекатился на бок и с грохотом рухнул на пол, прямо в лужу, увлекая за собой мокрый плед.
— А-а-а! Сука! Что это?! Холодно! — заорал «джинсовый», наконец разлепив глаза и увидев перед собой Веронику с пустым ведром. Его лицо исказилось от шока и звериного непонимания.
Вероника с грохотом швырнула пустое ведро в угол. Металл звякнул о стену, оставив вмятину на обоях, но ей было плевать. Она чувствовала, как внутри клокочет дикая, необузданная энергия. Адреналин ударил в голову, смывая остатки страха и приличий.
В дверях появился Слава. Он затормозил на пороге, едва не поскользнувшись на воде, которая уже дотекла до коридора. Его глаза полезли на лоб при виде картины: мокрые до нитки друзья, залитый диван, с которого текли ручьи, и жена, стоящая посреди этого хаоса как карающий ангел.
— Ты что натворила?! — взвизгнул он, его голос сорвался на фальцет. — Ты совсем больная? Это же люди! Ты диван испортила! Ты пацанов заморозила!
— Люди?! — рявкнула Вероника, и от её голоса, низкого и вибрирующего от ярости, даже большой боров на полу перестал кашлять и попятился на карачках к стене.
Она метнулась в коридор, схватила швабру с жесткой щетиной, стоявшую за дверью, и вернулась в комнату. Теперь в её руках было оружие.
— Пацаны?! — повторила она, делая выпад в сторону «джинсового». Тот шарахнулся, споткнулся о собственные ноги и упал обратно на мокрый диван.
Вероника с размаху опустила щетку швабры на его спину. Удар получился глухим и влажным. Брызги полетели во все стороны.
— Встали и пошли вон отсюда! — заорала она так, что зазвенела посуда в серванте. — Бегом!
— Вероника, успокойся! Ты что, сдурела? Я тебе сейчас… — Слава попытался шагнуть к ней, чтобы выхватить швабру, но Вероника резко развернулась и ткнула черенком ему в живот. Не сильно, но достаточно, чтобы он согнулся пополам, хватая ртом воздух.
— Ты?! Ты мне сейчас что?! — она наступала на него, размахивая шваброй как копьем.
— Сама знаешь!
— Я прихожу домой, а у нас в гостиной спят твои пьяные друзья в обуви на моем белом диване! Ты сказал, что им некуда было пойти, и ты, как настоящий друг, их приютил! А меня ты спросил, хочу ли я видеть этот притон в своей квартире? Ты превратил наш дом в ночлежку для алкашей! Буди их и выметайтесь все вместе, пока я не спустила вас с лестницы!
— Да ты истеричка! — прохрипел Слава, пятясь назад и прикрываясь руками. — Перед людьми стыдно! Мы же договаривались…
— Стыдно?! — Вероника снова замахнулась, и Слава вжал голову в плечи. — Стыдно — это когда муж — тряпка, который позволяет вытирать ноги об свой дом! Стыдно — это спать в ботинках на чужой мебели! А мне не стыдно! Мне противно!
Тем временем гости, осознав, что шутки кончились и хозяйка дома действительно сошла с ума, начали суетливо подниматься. Большой, кряхтя и матерясь сквозь зубы, пытался встать на скользком ламинате, его ботинки с той самой тракторной подошвой оставляли грязные мокрые разводы по всему полу.
— Да пошли мы, пошли, чокнутая! — буркнул он, отряхиваясь, как мокрый пес. — Слава, ну у тебя и баба… Зверь. Лечиться ей надо.
— Рот закрой! — Вероника подскочила к нему и с силой огрела шваброй по заднице. — Быстрее шевелись! Чтобы духу вашего здесь не было через минуту!
Удар придал ускорения. Оба «друга», мокрые, жалкие, оставляя за собой шлейф из воды и грязи, ломанулись в коридор. Они толкались в узком проходе, путались в своих куртках, которые срывали с вешалки. Один из них зацепил плечом зеркало, и оно опасно покачнулось, но устояло.
Слава метался между ними и женой, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства, но выходило жалко.
— Пацаны, вы извините… Она просто устала… Переклинило бабу… — бормотал он, пытаясь помочь приятелю надеть куртку на мокрое тело.
— Устала?! — Вероника стояла в дверном проеме гостиной, опираясь на швабру. Её грудь тяжело вздымалась, волосы прилипли к лицу, а халат распахнулся, но ей было все равно. — Я не устала, Слава. Я прозрела.
Она увидела, как муж суетливо ищет свои сигареты на тумбочке, как он заискивающе смотрит на своих дружков, боясь потерять авторитет в их глазах. Он боялся их осуждения больше, чем гнева собственной жены. И это стало финальной точкой.
— Ты тоже, — сказала она тихо, но в наступившей на секунду тишине её голос прозвучал как выстрел.
Слава замер с пачкой сигарет в руке.
— Что «тоже»?
— Вали с ними.
— Вер, ну хватит концертов, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и испуганной. — Они сейчас уйдут, мы уберемся… Ну перебрали, ну бывает…
Вероника не стала слушать. Она подошла к нему вплотную. От неё пахло холодной водой и яростью.
— Ты не понял, Слава. Ты выбрал их. Ты выбрал быть «хорошим другом» для этих свиней, а не мужем для меня. Ты позволил им гадить там, где я живу. Ты — такой же, как они. Лишний мусор в этом доме.
Она ткнула шваброй в сторону открытой входной двери, за которой уже топтались мокрые гости, матерясь на весь подъезд.
— Вон.
— Да ты не имеешь права! — взвился Слава, почувствовав реальную угрозу. — Это и мой дом! Я никуда не пойду! Ты не можешь меня выгнать из собственной квартиры!
— Могу, — Вероника перехватила швабру поудобнее, как бейсбольную биту. — Или ты выходишь сам, на своих двоих, или я помогу тебе так же, как твоим дружкам. Только воды больше нет. Осталась только палка.
Она сделала резкое движение, и Слава отшатнулся. Он посмотрел в её глаза и увидел там не просто злость. Он увидел там абсолютную, ледяную решимость человека, которому нечего терять. Он понял: она ударит. И не один раз.
— Психичка! — крикнул он, хватая с вешалки свою куртку. — Да пошла ты! Сама потом приползешь! Сама просить будешь, чтобы вернулся! Кому ты нужна такая, бешеная!
Он выскочил на лестничную площадку, чуть не сбив с ног «джинсового», который пытался завязать шнурки. Вероника шагнула следом, выталкивая их всех за порог шваброй, как мусор.
— Выметайтесь! — кричала она, выпихивая последнего. — И чтобы я вас больше не видела!
— Позорище! — орал Слава уже с лестницы, пытаясь попасть рукой в рукав куртки. — Перед пацанами опозорила! Дура набитая!
Вероника стояла на пороге, крепко сжимая черенок швабры. Внизу, на лестничной клетке, гудело эхо пьяных голосов и шарканье мокрых ботинок. Она смотрела на мужа, который превратился в жалкого, мокрого, орущего чужого мужика, и чувствовала странное облегчение.
Она отступила назад, в квартиру, и с силой захлопнула тяжелую металлическую дверь. Щелкнул замок. Потом второй. Потом ночная задвижка.
Звуки скандала остались там, снаружи. А здесь, внутри, была только она, испорченный диван и запах мокрой псины, который начал медленно выветриваться. Но главное — здесь больше не было Славы.
Дверь содрогнулась от мощного удара ногой. Металлическое полотно загудело, вибрация прошла по стенам, отдаваясь в зубах неприятной дрожью.
— Открой, дура! — голос Славы, приглушенный сталью и утеплителем, звучал уже не столько грозно, сколько истерично. — Ты что творишь? Там мои вещи! Там телефон на зарядке! Вероника!
Вероника не ответила. Она стояла в коридоре, прижавшись спиной к прохладным обоям, и слушала. Её грудь всё еще тяжело вздымалась после физической схватки, руки слегка тряслись — не от страха, а от перенапряжения мышц. Адреналин, бурливший в крови пару минут назад, начал медленно отступать, оставляя после себя звенящую, кристальную ясность.
Снаружи снова грохнуло. Слышались голоса «друзей», которые, судя по шарканью, не спешили уходить, а устроили совещание на лестничной клетке.
— Да забей ты на неё, Славян, пошли ко мне, — бубнил один из них. — Перебесится баба, завтра сама приползет извиняться.
— Нет, ты не понял! — орал Слава, и Вероника представляла, как брызжет слюной его перекошенный рот. — Это дело принципа! Она меня перед вами унизила! Я сейчас эту дверь вынесу! Вероника, слышишь? Я сейчас МЧС вызову, скажу, что ты там с ума сошла! Открывай по-хорошему!
Вероника отлипла от стены. В её движениях больше не было суеты. Она прошла на кухню, перешагивая через лужи воды, которые тянулись грязным шлейфом из гостиной. На холодильнике, среди магнитиков из отпусков, в которых они никогда не были счастливы, висела потрепанная визитка: «Вскрытие замков. Круглосуточно. Быстро».
Она набрала номер. Гудки шли долго, бесконечно долго, пока Слава продолжал пинать дверь, выкрикивая оскорбления, от которых раньше она бы сжалась в комок и заплакала. «Фригидная сука», «неблагодарная тварь», «кем ты была до меня» — слова летели в неё, как комья грязи, но теперь они не прилипали. У неё появился иммунитет.
— Служба вскрытия, слушаю, — ответил хриплый мужской голос.
— Мне нужно заменить личинку замка, — сказала Вероника ровным, деловым тоном, глядя на свое отражение в темном окне. — Срочно. Прямо сейчас. Я заплачу двойной тариф за ночной выезд.
— Девушка, время два ночи… — начал было мастер.
— Тройной тариф, — перебила она. — Если будете через двадцать минут.
— Адрес диктуйте.
Положив телефон, Вероника вернулась в гостиную. Здесь пахло сыростью, грязными носками и перегаром — запахом её прошлой жизни. Она подошла к дивану. Белоснежный велюр потемнел от воды, в центре расплывалось огромное серое пятно от уличной грязи. Диван был испорчен. Скорее всего, безнадежно. Вода пропитала наполнитель, и скоро он начнет преть.
Но, глядя на этот разгром, Вероника не чувствовала жалости. Этот диван был символом её попыток построить красивый фасад на гнилом фундаменте. Она хотела идеальную картинку, как в каталоге, закрывая глаза на то, что рядом с ней живет человек, способный превратить этот каталог в помойку.
Она взяла ведро, тряпку и начала молча собирать воду с пола. Методично. Спокойно. Выжимала грязную жижу в ведро, снова протирала ламинат. Каждый отжатый литр грязной воды словно очищал её саму.
Слава за дверью притих. Видимо, устал или решил сменить тактику. Через десять минут в дверь деликатно постучали.
— Вер… Ну Вер, — голос стал жалобным, заискивающим. — Ну открой. Холодно же в подъезде. Пацаны ушли уже. Давай поговорим спокойно. Ну, вспылил я, ну с кем не бывает? Ты же знаешь, я тебя люблю. Ну пусти домой, я замерз.
Вероника остановилась посреди комнаты с тряпкой в руках. Это было самое страшное — этот жалкий скулеж. Раньше она всегда сдавалась на этом моменте. Она открывала, он падал ей в ноги, клялся, что это в последний раз, а утром всё начиналось по новой. Круг замыкался.
Но сегодня круг лопнул. Она вспомнила его лицо, когда он стоял рядом с теми уродами. Он выбрал их. Он выбрал быть «своим» для пьяного быдла, пожертвовав её комфортом и безопасностью.
— Слава, — громко сказала она, подходя к двери, но не открывая её. — У тебя есть мама. Поезжай к ней. Она всегда говорила, что я тебе не пара. Порадуй старушку.
— Ты че, серьезно?! — тон мгновенно сменился обратно на агрессивный. — Какая мама? Ночь на дворе! У меня ключей нет! У меня денег на такси нет! Открывай, сука, иначе я дверь подожгу!
В этот момент лифт на площадке звякнул. Послышались тяжелые шаги и звук падающих инструментов.
— Кто там? — рявкнул Слава. — Ты кто такой, мужик?
— Мастер. Замки. Вызывали? — спокойный бас перекрыл истеричные нотки мужа.
Вероника распахнула дверь. На пороге стоял коренастый мужчина в спецовке с ящиком инструментов. Слава, растрепанный, без куртки (видимо, один из друзей утащил её в суматохе), с красным лицом, попытался преградить ему путь.
— Никто никого не вызывал! Вали отсюда! Это моя жена, у нас семейные разборки!
Мастер вопросительно посмотрел на Веронику. Она стояла в проеме, держа в руке ту самую швабру — на всякий случай.
— Я вызывала, — сказала она твердо. — Я собственник квартиры. Документы на тумбочке. Этот гражданин здесь больше не проживает. Он потерял ключи, и я боюсь за свою безопасность. Меняйте замок.
— Понял, — кивнул мастер, отодвигая плечом ошалевшего Славу. — Посторонитесь, мужчина, не мешайте работать.
— Вероника! — взвыл Слава, пытаясь прорваться в квартиру. — Ты что творишь?! Ты меня на улицу выкидываешь?! В одних носках?!
Вероника молча вышвырнула в подъезд его кроссовки, которые валялись в прихожей, и следом — пакет с его джинсами и футболками, который успела собрать, пока ехал мастер.
— Одевайся. Не простудись, — бросила она холодно.
Мастер уже вовсю гремел шуруповертом, выкручивая старую личинку. Звук дрели заглушал вопли Славы, который метался по площадке, пиная пакет с вещами. Он кричал, что засудит её, что она пожалеет, что она никому не нужна с прицепом из ипотеки.
Вероника смотрела на то, как старый, расшатанный механизм падает на пол. Он был таким же ненадежным, как и их брак. Мастер ловко вставил новый, блестящий цилиндр, затянул болты и протянул ей связку новеньких ключей, еще пахнущих заводской смазкой.
— Готово, хозяйка. Работает как часы. Снаружи теперь только родным ключом, никакой отмычкой не взять.
Она перевела деньги ему на карту. Слава притих, тяжело дыша у стены. Он смотрел на новый замок с ужасом, словно только сейчас, увидев блеск нового металла, осознал необратимость происходящего.
— Вер… — прохрипел он. — А как же я?
Вероника посмотрела ему в глаза. В них было столько пустоты, столько детской обиды и полного непонимания, почему мир вдруг перестал вращаться вокруг него. Ей стало невыносимо скучно.
— А ты, Слава, теперь сам. Как настоящий мужик. Друзья помогут. Они же у тебя такие надежные.
Она отступила назад и потянула тяжелую дверь на себя.
— Вероника! Не смей!
Дверь захлопнулась с плотным, сочным щелчком. Вероника повернула вертушок нового замка. Один оборот. Второй. Третий. Щелчок контрольной задвижки.
С той стороны наступила тишина. Абсолютная. Слава больше не стучал. Видимо, понял, что этот замок ему не открыть ни пинками, ни криками, ни мольбами.
Вероника прислонилась лбом к холодному металлу двери. В квартире стоял запах мокрой пыли и свежего металла. Она сползла по двери на пол, обняла колени и закрыла глаза.
Белый диван был безнадежно испорчен. Кредит за него платить еще два года. Завтра нужно вставать на смену. Руки болели от таскания ведра. Но впервые за пять лет Вероника чувствовала, что воздух в этой квартире принадлежит только ей. И он был чистым…
