— Я просила тебя починить кран на кухне месяц! Месяц, Валера! Зато ты нашёл время, чтобы повесить полку для своей коллекции пивных кружек! — шипела Ольга, стоя на коленях и остервенело вытирая серой, застиранной тряпкой очередную лужу под раковиной.
Монотонный террор этого звука — мерное, назойливое «кап-кап-кап» — стал саундтреком её жизни. Каждая капля, срываясь с резьбы изношенного смесителя, отдавалась в её голове ударом маленького молоточка. Вода в синем пластиковом ведре, почти доверху наполненном жидкостью желтоватого, ржавого оттенка, плескалась в такт её движениям. От затхлого запаха сырости, въевшегося в дерево старого кухонного гарнитура, першило в горле, а от неудобной позы ломило поясницу.
Валерий, стоявший в двух шагах от неё, даже не повернул головы. Он скрестил руки на груди и с видом ценителя, созерцающего шедевр, любовался своей работой. Идеально ровная, выверенная по уровню полка из тёмного, пахнущего свежим лаком дуба висела на стене прямо напротив входа в кухню. Она была прикручена к стене мощными, блестящими анкерными болтами, способными выдержать вес взрослого человека. На ней, как солдаты на параде, выстроился его батальон. Его гордость. Коллекция пивных кружек со всего света.
Вот массивная литровая кружка из мюнхенской пивной с оловянной крышкой. Рядом — изящная, высокая и узкая из пражского тёмного стекла. По соседству — пузатый глиняный бокал из какой-то бельгийской деревушки, который он с гордостью называл «аутентичным». Каждая была для него не просто посудой, а трофеем, историей, маленьким якорем, брошенным в счастливые моменты отпусков и командировок. Он мог часами протирать их специальной микрофибровой тряпочкой, переставлять, находя идеальную композицию. Эта полка была его алтарём.
— Оль, руки не доходят, завал на работе, — наконец ответил он, не отрывая взгляда от своего сокровища. Он слегка наклонил голову, оценивая, не стоит ли поменять местами ирландскую пинту и немецкий «виллибехер». — А кружки — это для души.
«Для души», — мысленно передразнила Ольга. Эта фраза, как кислота, разъедала остатки её терпения. Её душа сейчас стояла на коленях на холодном линолеуме, вдыхая миазмы плесени и сырости. Её душа наполняла синее пластиковое ведро ржавой водой дважды в день. Её душа слушала эту бесконечную капель двадцать четыре часа в сутки. «Завал на работе» был универсальным ответом на всё: на просьбу вынести мусор, на необходимость съездить к её матери, на этот проклятый кран. Но на полку для души, на дрель, на уровень, на дорогущие болты и саму дубовую доску время и силы нашлись моментально.
Она остановилась. Тряпка в её руке отяжелела и остыла. Она перестала тереть пол, просто замерла, прислушиваясь. Кап. Пауза. Кап. Этот звук больше не раздражал. Он стал… идеей. Он пульсировал в тишине, как настойчивая мысль, которая никак не может пробиться в сознание. Она медленно подняла голову. Её взгляд проследовал от синего ведра к источнику звука — к уродливому соединению шлангов под раковиной. Затем её глаза переместились на Валеру, который с нежной улыбкой поправлял одну из кружек. И, наконец, её взгляд остановился на самой полке. На его душе.
В её голове что-то щёлкнуло. Не злость, не обида, не желание устроить скандал. Нет, это было нечто другое. Холодное, ясное и кристально чистое, как лёд. Это было решение. Техническое решение проблемы. Если один элемент системы не функционирует, его нужно либо починить, либо интегрировать в другую систему, где он будет приносить пользу. Её взгляд снова метнулся под раковину. Слив. Гибкий гофрированный шланг. А потом снова на полку. На идеальный ряд пустых ёмкостей.
Ольга медленно поднялась с колен. Спина протестующе хрустнула, но она этого не заметила. Она выпрямилась, глядя не на мужа, а сквозь него, на его алтарь. На её лице не было гнева. На нём застыло выражение инженера, который только что нашёл простое и гениальное решение сложной задачи. Она молча взяла ведро, доверху наполненное водой, и пошла в туалет, чтобы вылить его содержимое. Звук выливаемой воды был громким и решительным. Валера, оторвавшись от созерцания, недоумённо посмотрел ей вслед. Она вернулась на кухню, поставила пустое ведро на место и, не сказав больше ни слова, прошла мимо него в коридор. Он не видел её лица, но в этот момент он впервые за вечер почувствовал лёгкое, необъяснимое беспокойство. Он не знал, что в её голове уже складывался чёткий список покупок: шланг гибкий, диаметр сорок. Два червячных хомута. Завтра. Прямо с утра.
Утром Валерий ушёл на работу, насвистывая мелодию, от которой у Ольги свело зубы. Он был в прекрасном настроении. Новая полка, освещённая косыми лучами утреннего солнца, сияла, как музейный экспонат. Перед уходом он даже провёл по ней рукой, сдувая несуществующую пылинку. Он не сказал ни слова о кране, не посмотрел в сторону синего ведра, которое за ночь снова наполнилось почти на треть. Для него этот вопрос был закрыт, отложен в долгий ящик с табличкой «потом».
Ольга дождалась, когда звук его машины затихнет во дворе. Она выпила свой кофе стоя, глядя в окно. Кап. Кап. Кап. Теперь этот звук не был пыткой. Он стал метрономом, отсчитывающим такты её плана. Она оделась, взяла сумку и вышла.
Хозяйственный магазин на окраине города встретил её специфическим, ни с чем не сравнимым ароматом — смесью запахов резины, опилок, дешёвого пластика и машинного масла. В длинных рядах, заставленных коробками и мотками, бродили в основном мужчины в рабочих куртках. Они с важным видом изучали перфораторы, обсуждали дюбели и придирчиво щупали мешки с цементом. Ольга прошла мимо них, не обращая внимания. Она не чувствовала себя здесь чужой. Она была не растерянной домохозяйкой, а заказчиком, точно знающим, что ему нужно.
Отдел сантехники. Белые унитазы, как ряд молчаливых истуканов. Блестящие хромированные смесители, дразнящие её своим безупречным видом. Она проигнорировала их. Её цель была в самом низу, в пыльной картонной коробке. Гибкие гофрированные шланги для слива. Серые, ребристые, уродливые. Она взяла самый дешёвый, длиной метра полтора. Он неприятно скрипнул в её руках, как пойманная змея. Рядом, в маленьком ящичке, россыпью лежали хомуты. Она выбрала два, червячного типа, с винтом для затяжки. Простые, надёжные, безжалостные.
— Пакет нужен? — равнодушно бросил кассир, усатый мужчина в синей жилетке, пробивая её скромные покупки. — Нет, спасибо, — так же ровно ответила Ольга, убирая шланг и хомуты в свою сумку.
Она вернулась домой и переоделась в старую футболку и легинсы. Кухня встретила её всё тем же мерным стуком капель. Время пришло. Она постелила на пол старое полотенце, взяла единственную отвёртку в доме и легла на спину, задвигая голову и плечи в тёмное, сырое пространство под раковиной. Запах ударил в нос с удвоенной силой. Пахло мокрой гнилью, плесенью и безнадёжностью. Наощупь она нашла пластиковую гайку, крепящую слив. Та не поддавалась. Ольга, кряхтя, упёрлась ногами в стену и приложила всю силу. С противным скрипом и щелчком пластик поддался. Старый, жёсткий слив отсоединён.
Теперь самое главное. Она взяла новый, гибкий шланг. Один конец она с усилием натянула на патрубок раковины. Затем взяла хомут. Металл был холодным. Она надела его на соединение и начала методично, оборот за оборотом, закручивать винт отвёрткой. С каждым поворотом металлическая лента всё плотнее впивалась в серый пластик, намертво сжимая его на горловине слива. Она затянула до упора, так, что побелели костяшки пальцев. Затем второй хомут — на другой конец шланга, чтобы тот не болтался. Готово.
Она вылезла из-под раковины, отряхивая с волос паутину и какую-то труху. Вся её спина была мокрой. Но она не чувствовала ни брезгливости, ни усталости. Остался последний штрих. Она взяла свободный конец серого ребристого шланга. Он был послушным и гибким. Она пропустила его за кухонным столом, затем подняла вверх и аккуратно проложила вдоль стены, закрепив в паре мест прозрачным скотчем, чтобы не бросался в глаза сразу. И вот, финал. Конец шланга, похожий на голову серой змеи, навис прямо над центром полки. Точно над его любимой, самой ценной баварской кружкой с оловянной крышкой.
Ольга отошла на пару шагов, оценивая свою работу. Композиция была чудовищной. Уродливый серый отросток, тянущийся из недр гниющей сантехники к сияющему лакированному алтарю. Это было идеально. Она замерла и прислушалась. Кап. Звук был всё тот же, но теперь он не падал в ведро. Он исчезал в недрах раковины. Наступила короткая, напряжённая пауза, пока капля совершала своё путешествие по серому лабиринту. И затем… Глухой, отчётливый шлепок. Звук падения воды не на дно пластикового ведра, а на толстое керамическое дно дорогой кружки. Кап… Шлепок. Кап… Шлепок. Ольга стояла неподвижно. На её лице не было улыбки. Было лишь спокойное удовлетворение инженера, запустившего свой механизм. Система работала безупречно. Вода больше не была на полу.
Валерий вернулся домой около семи, в самом благодушном расположении духа. День удался. Подписанный контракт приятно отягощал портфель, а мысль о холодном пиве и спокойном вечере грела душу. В руке он нёс небольшой бумажный пакет, в котором лежал новый экспонат — хитрого вида керамический бокал, купленный по случаю в сувенирной лавке у партнёров. Он уже представлял, как поставит его между бельгийским и чешским, создавая интересный визуальный акцент.
Он вошёл в квартиру, бросил ключи на тумбочку в прихожей и прошёл вглубь. Ольга сидела в кресле в гостиной и читала какой-то глянцевый журнал, едва удостоив его взглядом. Типично. Валерий не обратил на это внимания, направляясь прямиком на кухню — к холодильнику и к своему алтарю. Ещё из коридора он уловил странный, незнакомый звук. Это была уже не привычная, сводящая с ума капель в ведро. Это было что-то новое. Тихое, непрерывное журчание, перемежающееся ритмичными, влажными шлепками. Словно в квартире завёлся крохотный ручей.
Он замер на пороге кухни, и его мозг на секунду отказался обрабатывать то, что видели глаза. Его полка. Его идеальная, выверенная до миллиметра, сияющая лаком дубовая полка. Она больше не сияла. В центре, прямо над ней, висел отвратительный серый шланг, примотанный к стене скотчем. Из его разинутой пасти ритмично срывались мутные капли.
Его любимая баварская кружка, венец коллекции, была переполнена. Ржавая вода, достигнув края, стекала тонкой, уродливой струйкой прямо на соседнюю, пражскую. Та, в свою очередь, тоже наполнившись, передавала эстафету дальше, создавая омерзительную цепную реакцию. Вся его драгоценная коллекция, его душа, превратилась в каскадный фонтан из ржавой воды. Лакированное дерево под кружками уже потемнело, пропитавшись влагой. С нижнего края полки медленно, одна за другой, срывались тяжёлые капли и падали на пол, образуя ту самую лужу, с которой всё началось. Только теперь она была больше.
Валерий медленно перевёл взгляд с этого произведения бытового вандализма на серый шланг и проследил его путь. Уродливая кишка тянулась из-под раковины. Недоумение на его лице сменилось ледяным, кристально ясным пониманием. Это не было случайностью. Это был проект. Тщательно спланированный и хладнокровно реализованный. Его хорошее настроение испарилось без следа, оставив после себя звенящую пустоту, которая быстро начала заполняться тёмной, холодной яростью. Он медленно повернул голову.
Ольга стояла, прислонившись к дверному косяку, и со спокойным, почти научным интересом наблюдала за его реакцией. В её глазах не было ни страха, ни вины. Только спокойная, уверенная констатация факта.
— Ольга, — произнёс он. Его голос прозвучал глухо и незнакомо. — Что это?
Она не ответила сразу. Она вошла в кухню, подошла ближе к своему творению и обвела его рукой, словно гид, демонстрирующий экспонат.
— Я решила проблему, — спокойно сказала она, глядя не на него, а на переливающуюся через край воду. — Теперь вода не на полу. Ну, почти. Главное, что она не скапливается бесконтрольно под раковиной, распространяя сырость и плесень. Всё герметично.
Он молчал, сжимая в руке бумажный пакет с новым бокалом так, что тот затрещал. Каждое её слово было идеально выверенным ударом.
— И твоя коллекция, — продолжила она тем же ровным тоном, переводя на него холодный, ясный взгляд, — наконец-то служит полезному делу. Собирает протечку. Видишь, как удобно? Не нужно больше таскать вёдра. Всё работает автоматически. Твоя душа теперь приносит реальную пользу в хозяйстве.
Она сделала паузу, давая ему в полной мере осознать картину: его сокровище, его гордость, униженное и превращённое в часть уродливой дренажной системы. Затем она произнесла финальную фразу, которая прозвучала как приговор.
— Теперь у тебя точно дойдут руки.
Мгновение растянулось, став вязким и густым, как застывающая смола. Кухня, их кухня, превратилась в сцену, на которой разыгрывалась немая, абсурдная пьеса. Единственным звуком был влажный, методичный шлепок капель, падающих в переполненные кружки — звук, который теперь отсчитывал не время, а этапы его унижения. Бумажный пакет в руке Валерия вдруг показался невыносимо тяжёлым. Он разжал пальцы. Пакет упал на пол с глухим, мягким стуком, за которым последовал короткий, резкий звон разбитой керамики. Новый бокал, так и не занявший своего места в строю, превратился в груду осколков.
Эта потеря, однако, не вызвала в нём ничего. Она была ничтожна на фоне разворачивающейся катастрофы. Его взгляд был прикован к полке. К мокрому, идущему пузырями лаку. К ржавым подтёкам, змеящимися по идеальной дубовой поверхности. К его коллекции, превращённой в каскад для грязной воды. Ярость, подступившая было к горлу, схлынула, уступив место ледяному, парализующему опустошению. Он смотрел не на Ольгу. Он смотрел на дело её рук и понимал, что это не импульсивный поступок. Это был чертёж. Расчёт. Это была месть, поданная холодной ржавой водой.
— Убери это, — сказал он, и его голос был настолько тихим, что Ольга едва его расслышала.
— Не буду, — ответила она так же тихо, но в её голосе звенел металл. — Это твоя работа. Ты её создал. Ты её и убирай.
Не сказав больше ни слова, Валерий прошёл мимо неё в ванную. Он вернулся с большим пластиковым тазом. Он не стал срывать шланг, не стал кричать и бить посуду. Он подошёл к полке и, как хирург, приступающий к сложной операции, начал действовать. Он аккуратно, одной рукой придерживая переполненную баварскую кружку, снял её с полки. Вода плеснула ему на руки, холодная и склизкая. Он медленно вылил её содержимое в таз. На белоснежном дне кружки, там, где раньше было лишь клеймо баварской мануфактуры, теперь расплывалось уродливое коричневое пятно ржавчины. Въевшееся. Навсегда.
Он поставил кружку на стол. Затем снял следующую, пражскую. Снова вылил воду. Снова увидел пятно. И так одну за другой. Его движения были медленными, механическими, лишёнными всякой эмоции. Он не спасал свою коллекцию. Он демонтировал памятник собственному безразличию. Ольга стояла в дверях, молча наблюдая за ним. Она ожидала криков, обвинений, скандала. Но эта тихая, сосредоточенная методичность пугала её гораздо больше. Она видела его широкую спину, ссутулившиеся плечи, и понимала, что её снаряд попал точно в цель. Но она не знала, какие разрушения он произвёл внутри.
Когда последняя кружка была снята, а таз наполовину наполнился ржавой водой, Валерий взял тряпку и начал вытирать полку. Он провёл рукой по вздувшемуся лаку. Дерево, которое ещё утром было тёплым и гладким, стало холодным, шершавым и мёртвым на ощупь. В этот момент что-то в нём окончательно сломалось. Это была не полка. Это было нечто большее. Он месяцами не слышал её. Он был глух к её просьбам, к её усталости, к этому мерному «кап-кап-кап», которое для него было лишь фоновым шумом, а для неё — пыткой. Он вложил свою душу, своё время и свои силы в этот кусок мёртвого дерева, в эти стеклянные истуканы, в то время как живой человек рядом с ним медленно тонул в бытовом отчаянии. Каждая капля, упавшая в её ведро, была каплей её терпения. И вот чаша переполнилась. Буквально.
Он выпрямился и наконец посмотрел на неё. В его глазах не было гнева. Только бездонная, выгоревшая усталость.
— Я всё понял, Оль, — сказал он. И в этой простой фразе было больше раскаяния, чем в тысяче извинений.
Он прошёл в коридор, открыл шкаф и достал большой красный ящик с инструментами. Он не стал трогать шланг. Это было уже неважно. Он лёг на пол, туда, где ещё вчера на коленях стояла она, задвинул голову под раковину и погрузился в тот самый мир запахов сырости и безнадёжности. Щёлкнул перекрывающий кран. Заскрипел разводной ключ, срывая прикипевшую гайку. Спустя двадцать минут напряжённой, молчаливой работы, сопровождавшейся лишь скрипом металла и сдавленным кряхтением, он вылез из-под раковины. Его лицо было испачкано, на щеке алела свежая царапина.
Он подошёл к крану и медленно, с опаской, повернул вентиль. Тишина. Абсолютная, оглушительная, непривычная тишина. Никакого «кап-кап». Звук, который был саундтреком их квартиры последний месяц, исчез. Словно из их жизни вырвали самую раздражающую ноту, оставив после себя вакуум.
Они стояли так с минуту, слушая эту тишину. Затем Валерий взял отвёртку, подошёл к стене и начал методично выкручивать блестящие анкерные болты. Он снял полку. Его алтарь. На светлой стене остались два уродливых тёмных отверстия и влажный контур от испорченного дерева. Он молча вынес полку на балкон и оставил её там. Потом вернулся, собрал все кружки в картонную коробку, заклеил её скотчем и убрал на антресоли.
Кухня стала пустой и странно просторной. На стене зияли две дыры. На полу стоял таз с ржавой водой. Они стояли посреди этого разгрома, созданного ими обоими, и слушали тишину. Это не был конец. Но это была точка. Точка, после которой можно было либо разойтись, либо начать заделывать дыры. Не только на стене…
