— Стас, у меня через пятнадцать минут созвон. Очень важный. Пожалуйста, я тебя умоляю, час тишины. Всего один час.
Катя стояла на границе двух миров. Её мир — это аккуратный письменный стол, задвинутый в угол спальни, ноутбук с открытыми вкладками, кольцевая лампа, отбрасывающая на стену идеальный белый круг, и стопка документов, выровненная по краю. Это была её передовая, её офис и командный пункт. Мир Станислава начинался в двух метрах от неё, за дверным проёмом, и центром его вселенной был просиженный диван в гостиной. Оттуда доносился тихий, но непрерывный саундтрек его последних шести месяцев: пластиковый щелчок кнопок геймпада и приглушённые взрывы из динамиков телевизора.
Он не повернулся. Лишь слегка качнул головой, не отрывая взгляда от экрана, где какой-то бронированный монстр разносил в щепки виртуальный город.
— Угу, — промычал он. Этот звук не нёс в себе ни согласия, ни обещания. Это был просто рефлекс, подтверждение того, что звуковые волны достигли его ушей, но не сознания.
Катя сжала кулаки. Её просьба была ритуалом, который она повторяла дважды, а то и трижды в неделю. Она не просила, она заключала временное перемирие с его апатией, выторговывая себе час рабочего покоя в собственной квартире. Сегодняшние торги были особенно важны. На кону стоял не просто проект, а крупный международный контракт, который мог бы обеспечить им подушку безопасности ещё на год вперёд. Тот самый год, который Стас, скорее всего, провёл бы на этом же диване.
— Я серьёзно, Стас. Это не обычная планёрка. Это иностранцы, совет директоров. От этого зависит всё. Поставь игру на паузу, выключи звук. Просто посиди в тишине или надень наушники.
Она сделала шаг в его мир. Воздух здесь был другим — спертым, с едва уловимым кисловатым запахом вчерашней пиццы. На кофейном столике рядом с диваном стояла кружка со следами кофе, а вокруг неё был рассыпан ореол из крошек от чипсов. Геймпад в его руках был тёплым, почти живым, продолжением его пальцев. Вмятина в диванной подушке, идеально повторяющая контуры его тела, казалась уже необратимой деформацией.
На этот раз он удостоил её взглядом. Ленивый, расфокусированный взгляд человека, которого оторвали от чего-то действительно важного.
— Кать, я понял. Час тишины. Выключу звук, когда начнёшь. Не кипишуй.
Он сказал это тем самым тоном, которым успокаивают капризного ребёнка. Снисходительно, устало, словно её работа была досадной помехой его заслуженному отдыху. Отдыху, который длился уже полгода с того самого дня, как его «сократили». Он обещал, что это шанс для перезагрузки, что он найдёт что-то лучшее, что он «просто выдохнет пару недель». Эти «пара недель» растянулись на двадцать шесть.
Она вернулась на свой островок порядка. Села в кресло, поправила строгую синюю блузку — профессиональная униформа для верхней половины тела, которую увидят в камеру. Ниже были обычные домашние штаны. Она вгляделась в своё отражение на тёмном экране ноутбука: уставшие глаза, напряжённо сжатые губы. За её спиной на стене висела нейтральная картина с морским пейзажем — идеальный фон для деловых переговоров, скрывающий реальность с диваном и крошками.
За пять минут до начала она услышала, как звук из гостиной стих. Не выключился, а именно стих, словно кто-то просто убавил громкость до минимума. Она хотела пойти и проверить, потребовать полного молчания, но решила не начинать скандал перед самой конференцией. Она понадеялась. Это была её главная ошибка за последние месяцы — она всё ещё продолжала на что-то надеяться.
Ровно в четыре часа на экране начали появляться окна с лицами. Серьёзные, сосредоточенные люди из Франкфурта, Лондона и Токио. Катя натянула свою лучшую деловую улыбку, глубоко вдохнула и приготовилась говорить. — Good afternoon, colleagues. I’m glad to see you all, — начала она, и в этот самый момент из гостиной раздался оглушительный рёв. Это был не звук игры. Это был звук входящего видеозвонка на телевизоре, усиленный колонками на полную мощность. А следом за ним — весёлый и громкий голос Стаса:
— Витёк, здорово! Ну что, как там вчера наши продули? Я тебе говорил, надо было на других ставить!
— Стас, тише! Я же просила!
Этот звук был не просто громким. Он был ударом наотмашь. Вульгарный, развязный хохот, усиленный до предела акустической системой, ворвался в стерильное пространство видеоконференции, смешивая профессиональный английский язык с дворовым обсуждением футбольного матча. Улыбка, которую Катя с таким трудом удерживала на лице, застыла, а затем начала крошиться, как старая штукатурка. Она почувствовала, как к щекам приливает горячая волна унижения. На экране ноутбука, в маленьких окошках, застыли лица. Герр Шмидт, седовласый и педантичный глава немецкого отдела, недоумённо вскинул бровь. Мисс Уокер из лондонского офиса, всегда такая живая и доброжелательная, вдруг обрела вежливую непроницаемость фарфоровой куклы. Их взгляды не были осуждающими, нет. Они были растерянными, и от этого Кате было ещё хуже.
— Прошу прощения, на секунду, некоторые технические неполадки со звуком, — её голос, натренированный для презентаций, не дрогнул, но внутри у неё всё оборвалось. Она говорила это не коллегам, а самой себе, пытаясь убедить себя, что ситуацию ещё можно спасти.
Она молниеносно кликнула по иконке микрофона. Тишина в наушниках оглушила. Камера тоже была выключена — теперь на её месте висел безликий серый силуэт с её инициалами. У неё было несколько секунд. Пальцы, ставшие вдруг чужими и непослушными, вцепились в телефон. Она не могла кричать, не могла бежать и выяснять отношения. Единственным её оружием был мессенджер. «ВЫКЛЮЧИ ЗВУК. НЕМЕДЛЕННО». Она отправила сообщение, вкладывая в каждое нажатие на экран всю свою ненависть.
В ответ из гостиной донёсся новый раскат смеха. Стас с упоением рассказывал своему собеседнику о какой-то гениальной тактике, которую должен был применить тренер. Катя видела, как он бросил беглый взгляд на вспыхнувший экран своего телефона, лежащего рядом на диване. И тогда она увидела это — по его губам скользнула едва заметная тень злорадной усмешки. Он не просто проигнорировал её. Он наслаждался моментом. Он намеренно, осознанно разрушал её работу, и это доставляло ему удовольствие.
Она поняла, что сообщения бесполезны. Снова пробормотав в выключенный микрофон «ещё один момент, пожалуйста», она сорвала с головы наушники и, как вор в собственном доме, на цыпочках выскользнула из спальни. Картина, открывшаяся ей, была воплощением её шестимесячного кошмара. Стас, развалившись на диване, закинул ноги в домашних трениках на кофейный столик. На огромном экране телевизора скалилось довольное лицо его приятеля Витька.
— Стас! — её голос был не громче шелеста, но в нём клокотала вся ярость, на которую она была способна. Она не могла позволить себе кричать, чтобы её не услышали через тонкую стену. — Ты можешь прекратить это? Немедленно.
Он повернул к ней голову с такой ленивой неохотой, будто был монархом, которого потревожил надоедливый проситель. В его глазах не было и тени вины. Только скука и плохо скрываемое раздражение.
— Я что, у себя дома не могу отдохнуть? Поговорить с другом? У тебя работа, у меня — отдых. Всё честно.
— Моя работа, — она сделала шаг к нему, её шёпот стал жёстким, как проволока, — оплачивает твой «отдых»! Она оплачивает этот диван, этот телевизор и интернет, по которому ты сейчас орёшь на всю квартиру! Так что будь добр, прояви хоть каплю уважения!
— Да расслабься ты, ничего страшного, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону спальни, глядя на неё сверху вниз, хотя и сидел. — Скажи своим иностранцам, что у тебя соседи ремонт делают. Они что, не люди? Поймут.
Это был конец. Его полное, абсолютное нежелание понимать ситуацию было её приговором. Он не просто не видел проблемы. Он упивался своей властью — властью разрушить то, что она строила месяцами, одним движением пальца, выкрутившего громкость на максимум.
Спорить было бессмысленно. Она молча развернулась и вернулась за свой стол, чувствуя на спине его самодовольный взгляд. Снова включила камеру и микрофон. Её лицо было бледным и строгим, как у человека, только что принявшего неизбежное.
— Я приношу свои извинения за прерванную связь, — начала она, но было уже поздно.
Герр Шмидт опередил её. Его голос был холодным и ровным, как поверхность хирургического скальпеля. — Госпожа Екатерина, возможно, нам стоит перенести встречу, — это был не вопрос, а утверждение. — Похоже, сейчас не самое удобное время для нашей дискуссии. Мы свяжемся с вашим ассистентом, чтобы назначить новое время.
Окна на экране начали гаснуть одно за другим. Лондон. Токио. Последним исчезло безупречно вежливое и холодное лицо герра Шмидта. На мониторе остался только её рабочий стол. Она сидела неподвижно, глядя в пустоту, а из гостиной всё ещё доносились обрывки беззаботного разговора. Встреча была сорвана. Контракт, от которого зависело их ближайшее будущее, был под угрозой. И в глухой пустоте её импровизированного кабинета ярость начала медленно закипать, превращаясь из горячего пара в раскалённый, расплавленный металл.
Катя не двинулась с места, когда услышала, как в гостиной стих звук телевизора, а затем раздались шаги. Она сидела, глядя в чёрный прямоугольник мёртвого экрана ноутбука, и слушала, как кровь стучит в ушах. Этот стук был громче, чем шаги мужа, приближающегося к её рабочему углу. Он появился в дверном проёме, лениво почёсывая живот под растянутой футболкой. В руке он держал пустую кружку.
— Ну что, всё? — спросил он с той же безмятежной интонацией, с какой спрашивают, закончился ли дождь. Он не видел катастрофы. Он видел лишь окончание досадного шума. — Чайник не будешь ставить?
Она медленно повернула голову. Её лицо было лишено всякого выражения, словно маска. Спокойствие было страшнее любого крика.
— Доволен? — спросила она тихо. В голосе не было ни злости, ни обиды. Только холодный, звенящий металл.
Стас поморщился, как от зубной боли.
— Опять начинаешь? Я же выключил. Ну, поговорил с Витьком, что такого? Неужели твои важные господа от этого в обморок упали?
Она молча закрыла крышку ноутбука. Глухой пластиковый стук прозвучал в тишине комнаты как выстрел. Она встала. Её движения были резкими, выверенными, лишёнными обычной плавности. Она подошла к нему вплотную, заставив его отступить на шаг назад, в его мир, на территорию гостиной.
— Они попросили перенести встречу, Стас. «Перенести». На деловом языке это означает «мы подумаем, стоит ли иметь с вами дело, раз вы не можете обеспечить элементарные условия для переговоров». Это контракт на сотни тысяч. Это деньги, на которые ты полгода покупаешь себе пиво и чипсы. Деньги, на которые ты оплачиваешь подписку для своих идиотских игр.
— Ой, всё, хватит меня попрекать своими деньгами! — взорвался он. Его безмятежность мгновенно сменилась агрессивной защитой. — Я работу ищу, если ты не заметила! Это не так просто сейчас! Думаешь, мне нравится сидеть у тебя на шее?
Её губы скривились в усмешке, лишённой веселья.
— Ищешь? Я видела, как ты «ищешь». Час в день ты лениво пролистываешь вакансии, чтобы потом с чистой совестью заявить, что «ничего подходящего нет». А остальные десять часов ты спасаешь галактику и смотришь сериалы. Это не поиск работы, Стас. Это имитация. Жалкая, убогая имитация деятельности, чтобы оправдать своё лежание на диване.
В этот момент плотина прорвалась. Накопленная за шесть месяцев усталость, унижение сегодняшнего дня и ледяное презрение к человеку, которого она когда-то любила, выплеснулись наружу. Её голос, до этого сдержанный, сорвался на крик, заполнивший всю квартиру.
— Я содержу тебя уже полгода, пока ты лежишь на диване! А ты даже не можешь вести себя тихо, когда у меня важный созвон по работе?! Ты хочешь, чтобы я тоже работу потеряла, и мы пошли по миру?!
Он отшатнулся, но тут же пошёл в контратаку. В его глазах вспыхнула ответная, тёмная ярость. Ярость загнанного в угол, но не желающего признавать своё поражение.
— А тебе это нравится! — рявкнул он в ответ, тыча в неё пальцем. — Тебе нравится чувствовать себя хозяйкой положения! Кормилицей! Ты упиваешься этим, Катя! Ходишь тут королевой, а я для тебя — так, мебель, которую можно упрекнуть куском хлеба! Ты сама этого хотела! Получила свою власть — вот и не ной теперь!
— Власть?! — она рассмеялась, но смех был страшным, лающим. — Ты называешь властью эту лямку, которую я тяну одна за двоих? Эту ответственность за всё? Я прихожу с работы, а потом сажусь за ноутбук и работаю ещё раз, чтобы ты мог спокойно деградировать! Это не власть, это рабство!
— Значит, не справляешься со своей ролью! Слишком много на себя берёшь! — выпалил он, и эта фраза повисла в воздухе.
Она вдруг замолчала. Крик оборвался. Она посмотрела на него так, словно увидела впервые. Не как на мужа, не как на близкого человека, а как на чужой, враждебный объект. Его слова, брошенные как оскорбление, прозвучали для неё как откровение. Как решение.
— Да, — произнесла она ледяным, абсолютно спокойным тоном. — Ты прав. Слишком много.
Он ждал продолжения. Ждал криков, слёз, битья посуды — привычного сценария ссоры, после которого можно было бы обняться, пробормотать дежурное «прости» и вернуться к статус-кво. Но Катя молчала. Она развернулась и, не глядя на него, вернулась в свой угол спальни. Её спина была прямой и напряжённой, как струна. В этом молчании было больше окончательности, чем в самом громком скандале.
Она села за свой стол, но не открыла ноутбук. Вместо этого она выдвинула нижний ящик и достала оттуда небольшую дорожную сумку, которую они когда-то покупали для поездок на выходные к морю. Сумка была пуста и пахла пылью и забытыми путешествиями. Катя поставила её на кровать и расстегнула молнию. Этот звук — сухое шуршание металла по ткани — прозвучал в оглушительной тишине квартиры как сигнал тревоги.
Стас сглотнул. Он всё ещё стоял в дверном проёме, наблюдая за её методичными, отстранёнными движениями. Она подошла к шкафу, открыла свою половину. Не стала сгребать вещи охапками. Она аккуратно сняла с вешалок две строгие блузки, пару джинсов, один деловой костюм. Сложила их в сумку ровными прямоугольниками. Затем взяла с полки стопку белья, косметичку. Каждое её действие было лишено суеты и эмоций. Она не плакала. Она не злилась. Она просто паковала вещи, словно собиралась в давно запланированную командировку.
— Ты что делаешь? — наконец выдавил он. Голос прозвучал хрипло и неуверенно. — Спектакль устраиваешь?
Она не повернулась. Лишь на секунду замерла с парой туфель в руках.
— Я уезжаю, Стас.
Его охватило странное чувство, похожее на панику, но приглушённое неверием. Этого не могло быть. Это была просто манипуляция, попытка надавить на него, заставить извиняться. — Да ладно тебе, Кать, успокойся. Ну погорячился я, извини. Ты тоже наговорила лишнего. Давай не будем. Поговорим завтра, когда остынем.
Он сделал шаг к ней, протянул руку, чтобы коснуться её плеча, но она уклонилась. Она положила туфли в сумку и обернулась. И тогда он увидел её глаза. Они были пустыми. Не злыми, не обиженными, а именно пустыми, словно из них вынули всю жизнь, все чувства к нему.
— Завтра не будет, — сказала она ровно. — Дело не в том, что ты накричал. И даже не в сорванном созвоне. Дело в том, что ты даже не понял, что ты сделал. Ты сидел там и наслаждался. Наслаждался тем, что можешь одним движением испортить то, что для меня важно. Это была твоя маленькая месть за собственную никчёмность.
— Какая ещё месть? Что ты несёшь? — он начал заводиться, его страх снова перерастал в агрессию. — Я просто разговаривал с другом!
— Нет. Ты показал мне, чего я стою в твоих глазах. Ничего. Моя работа, мои нервы, наше будущее — всё это для тебя просто досадный шум, который мешает твоему «отдыху». Ты сказал, что я слишком много на себя беру. Ты прав. Я взвалила на себя нас обоих. Но я больше не могу тащить человека, который не просто не хочет идти сам, а ещё и вставляет мне палки в колёса. Этот диван стал твоим лучшим другом, твоим союзником. А я стала врагом, который заставляет тебя чувствовать себя неудачником. Так вот, я ухожу с твоей линии фронта. Воюй с диваном дальше. В одиночку.
Она закончила говорить, и в комнате снова повисла тишина. Он смотрел на неё, и до него медленно, мучительно медленно, начинало доходить, что это не спектакль. Это был финал. Она застегнула молнию на сумке. Подошла к столу, отсоединила от док-станции свой рабочий ноутбук и убрала его в специальный отдел. Это было самое ценное, что она забирала с собой. Её работа. Её независимость. Её будущее.
Она молча прошла мимо него в прихожую. Он, как заворожённый, поплёлся следом. Наблюдал, как она обувается, как накидывает на плечи плащ. Она взяла с полки свои ключи.
— Куда ты пойдёшь? — его голос был почти шёпотом. В этом вопросе было всё: страх остаться одному, запоздалое осознание и полная беспомощность.
Катя на мгновение задержала руку на дверной ручке. Она не обернулась. — Туда, где будет тихо.
Она открыла дверь и вышла на лестничную клетку. Он остался стоять в полумраке коридора. Дверь за ней закрылась негромко, без хлопка. А потом раздался звук, который оглушил его сильнее любого крика. Сухой, металлический щелчок замка, повернувшегося с той стороны. Он отрезал её от него навсегда. Стас остался один. В тишине. В той самой тишине, которую она так долго у него просила…
