— Я согласилась, чтобы твоя сестра пожила у нас, пока учится, но она уже полгода как закончила учёбу, так что пусть катится отсюда! Мне больше эта ничего не делающая нахлебница тут не нужна!
Вероника произнесла это ровным, лишённым всяких эмоций голосом, но звук, с которым она поставила свою тарелку в раковину рядом с жирным, заляпанным остатками соуса блюдом Насти, был красноречивее любого крика. Слава вздрогнул от резкого лязга фаянса о нержавейку и медленно поднял глаза от своего ужина. Он старательно делал вид, что не замечал нарастающего напряжения последних недель, но этот звук пробил его броню благодушного спокойствия.
— Что опять не так? — спросил он, с трудом отрываясь от аппетитного куска мяса. В его тоне не было ни сочувствия, ни интереса, только усталое раздражение, словно она в очередной раз отвлекала его от чего-то важного.
— Не так? — Вероника повернулась к нему. Она опёрлась бедром о кухонную тумбу, скрестив руки на груди. Её взгляд был твёрдым и колючим. — А ты считаешь, что всё так, Слава? Твоя дипломированная сестра поела, бросила посуду, как в ресторане, и унеслась в клуб. Я только что выгребла из ванной гору её мокрых полотенец и вытерла с пола лужу, по которой она размазала тональный крем. А теперь я должна помыть за ней посуду, потому что утром её высочеству будет неприятно пить кофе рядом с грязной раковиной. По-твоему, это нормально?
Он прожевал, отложил вилку и сделал глубокий, мученический вздох. Этот разговор был ему неприятен. Он хотел мира, уюта и чтобы его просто оставили в покое после рабочего дня. Он не хотел быть арбитром в женских разборках.
— Ну, Вероник, не начинай. Она же ищет работу. Ищет себя. Ей сейчас сложно, нужно время, чтобы адаптироваться к взрослой жизни.
Его слова были настолько предсказуемыми, настолько избитыми, что Веронику даже не передёрнуло. Она просто усмехнулась, коротко, без капли веселья. Это была усмешка человека, который слышал эту пластинку уже сотню раз и выучил каждую царапину на ней.
— Сложно мне, Слава. Это мне сложно каждый день возвращаться в квартиру, которая превратилась в помесь дешёвого хостела и салона красоты. Это я убираю, готовлю и стираю на троих, пока твоя сестра «ищет себя» в ночных клубах и торговых центрах. Она не ищет работу. Она даже не делает вид. Она просто живёт за наш счёт, пользуясь твоей слабохарактерностью.
— Это уже слишком! — он повысил голос, обиженно поджав губы. — Она моя сестра! Я не могу просто выставить её на улицу!
— А я могу, — отрезала Вероника. Её спокойствие было пугающим. Она не срывалась, не визжала, она выносила приговор. — У неё есть ровно неделя. Семь дней, чтобы найти себе новое место для своих поисков. Квартиру, комнату, подружку, мне всё равно. Если через семь дней она всё ещё будет здесь, то съеду я. Можешь не сомневаться, я уже присмотрела вариант. И тогда будешь выбирать, кого из вас двоих содержать дальше. Её или меня.
Утро после ультиматума началось не со скандала, а с тишины. Плотной, вязкой, которая заполнила собой всё пространство квартиры, сделав воздух тяжёлым. Вероника встала, как обычно, в семь. Она сварила кофе ровно на две чашки, сделала два тоста и поставила на стол одну тарелку с омлетом. Когда Слава, помятый и хмурый, пришёл на кухню, его порция уже ждала его. Он молча сел, избегая смотреть жене в глаза. Он надеялся, что за ночь она остынет, что это был просто выплеск эмоций. Но вид идеально чистого стола, накрытого строго на двоих, убил эту надежду.
Настя появилась спустя час, зевая и потягиваясь, в коротких шёлковых шортах и майке. Она привычно направилась к кофемашине, но обнаружила её вымытой и пустой.
— Ой, а кофе закончился? — бросила она в воздух, ожидая, что Вероника сейчас же бросится исправлять это досадное недоразумение.
Вероника, которая мыла свою чашку, даже не повернула головы.
— Не знаю. Я свой выпила, — ответила она так, словно Настя была случайным прохожим, спросившим дорогу.
Настя замерла, потом фыркнула и демонстративно хлопнула дверцей холодильника. Она вытащила йогурт, съела его прямо стоя, ложкой из банки, и оставила эту банку с ложкой на столешнице. Это был первый выстрел в начавшейся войне. Вероника его проигнорировала. Она домыла свою посуду, вытерла раковину и ушла в комнату собираться на работу, оставив банку стоять как маленький, липкий памятник чужой невоспитанности.
Так потекли дни. Квартира превратилась в разделённую территорию с невидимой, но ощутимой границей. Вероника готовила ужин на двоих. Она покупала продукты на двоих. Она загружала в стиральную машину только свои и Славины вещи. Гора Настиной одежды в корзине для белья росла, но Веронику это не трогало. Она убирала гостиную, но демонстративно обходила угол дивана, где Настя оставляла свои кружки и фантики. Ванная комната стала главным полем битвы. Вероника протирала зеркало и раковину до блеска, но игнорировала тюбики, колпачки и волосы, оставленные Настей.
Настя, поняв, что её пассивная агрессия не работает, перешла в наступление. Она начала громко разговаривать по телефону, обсуждая с подружками, как «некоторые» сходят с ума от ревности и неустроенности. Она приводила домой шумных приятелей, когда Вероника и Слава были дома, заполняя их тихое пространство громким смехом и чужими запахами. Она больше не оставляла посуду в раковине, а ставила её прямо на стол, рядом с тем местом, где ужинала Вероника.
Слава оказался зажат между двух огней. Он пытался быть миротворцем, но его попытки были жалкими и неуклюжими.
— Вероник, ну может, сваришь супа побольше? Мне неудобно перед ней, — заискивающе начал он на третий день.
— Тебе неудобно — ты и свари. Кастрюли там же, где и всегда, — холодно ответила она, не отрываясь от книги.
Когда он попытался поговорить с сестрой, она тут же перешла на манипуляцию.
— Славочка, я же вижу, как она на меня смотрит! Она меня ненавидит! Я ей мешаю! Если ты тоже так считаешь, я прямо сейчас соберу вещи и уйду на вокзал!
И он сдавался. Он начал тайком мыть за ней посуду, пока Вероника не видела. Он заказывал пиццу на всех, чтобы избежать неловких ужинов на двоих. Он пытался заполнить тишину глупыми шутками и рассказами о работе, но натыкался на ледяную стену со стороны жены и снисходительно-наглую ухмылку со стороны сестры. Он не решал проблему. Он лишь оттягивал неизбежное, делая атмосферу в доме ещё более ядовитой и невыносимой. Счётчик, запущенный Вероникой, тикал, и с каждым днём его тиканье становилось всё громче.
На шестой день, в субботу вечером, Слава предпринял свою последнюю, отчаянную попытку. Он пришёл с работы с двумя тяжёлыми пакетами из дорогого супермаркета. Внутри были мраморные стейки, спаржа, бутылка вина — всё то, что они с Вероникой покупали раньше для своих особенных, уютных вечеров. Это был его белый флаг, его неуклюжее предложение мира. Он застал обеих женщин в гостиной: Вероника читала книгу, отгородившись от мира её страницами, а Настя красила ногти, и едкий запах лака висел в воздухе.
— А я вот решил нас всех побаловать! — нарочито бодро объявил он, выкладывая покупки на кухонный стол. — Устроим хороший семейный ужин, посидим, поговорим.
Вероника молча подняла на него глаза поверх книги. Она всё поняла. Это была не попытка примирения, это была подготовка к суду, где ей отводилась роль обвиняемой, которую собирались задобрить вкусной едой перед вынесением приговора. Настя же, напротив, оживилась. Она увидела в этом свой шанс, свою сцену.
— Ой, Славочка, какая прелесть! Давно мы так не сидели! — пропела она, бросая на Веронику быстрый, торжествующий взгляд.
Ужин проходил в тягостном молчании. Слава суетился, разливал вино, разрезал стейки, пытался шутить. Его шутки падали в тишину и разбивались о каменные лица женщин. Наконец, не выдержав напряжения, он откашлялся и начал.
— Девчонки, ну что мы как чужие? Мы же семья. Надо как-то договариваться. Вероника, Настя… Давайте найдём компромисс.
Настя тут же отложила вилку, её лицо приняло трагическое выражение. Это был её выход.
— Я не знаю, о чём тут договариваться, Слава! Я тебе сразу сказала — я ей мешаю! Я кость в горле! Она просто хочет, чтобы ты принадлежал только ей, чтобы у тебя не было никого, кроме неё! Я твоя родная кровь, а она… она меня просто выживает отсюда!
Она говорила громко, на публику, её целевой аудиторией был один-единственный зритель — её брат. Вероника даже не удостоила её взглядом. Она медленно промокнула губы салфеткой и повернула голову к мужу. Её голос был тихим, но в мёртвой тишине кухни он звучал отчётливее любого крика.
— Слава, я не буду обсуждать ничего с ней. Этот разговор между мной и тобой. Ты просил меня подождать, дать ей время. Прошло полгода. За эти шесть месяцев она сходила на четыре собеседования, два из которых проспала. Она ни разу не убрала в квартире дальше своей комнаты. Она ни разу не купила домой даже хлеба. В прошлом месяце по твоей кредитной карте, которую ты ей дал «на мелкие расходы», прошло пятнадцать тысяч на такси и кафе. Я не говорю уже о сломанном фене и залитом духами коврике в ванной. Это факты. Всё остальное — пустые слова.
Каждое её слово было как гвоздь, который она методично вбивала в крышку гроба его жалких надежд на примирение. Она не обвиняла, не оскорбляла — она констатировала. И эта холодная, бесспорная правда была для Славы страшнее любой истерики. Он посмотрел на сестру, её лицо исказилось от обиды. Он посмотрел на жену, её лицо было спокойным и непроницаемым. Он был в ловушке.
И он сделал выбор. Выбор слабого человека, который всегда выбирает более лёгкий путь. Легче было не противостоять манипуляциям сестры, а обвинить жену в отсутствии гибкости.
— Но почему ты такая… такая жёсткая? — выдавил он, его голос был полон упрёка. — Неужели нельзя было просто по-человечески к ней отнестись? Помочь, войти в положение? Ты же видишь, как ей тяжело! Почему ты ни на шаг не хочешь уступить? Ты превратила наш дом в поле боя!
Это было всё, что Вероника хотела услышать. Он не просто защитил сестру. Он обвинил её. В этот момент она поняла, что неделя ожидания была лишней. Решение было принято за неё.
Воскресное утро было обманчиво тихим. Седьмой, последний день. Настя, уверенная в своей полной и безоговорочной победе, демонстративно долго плескалась в ванной, а затем вышла на кухню, напевая под нос какую-то клубную мелодию. Она чувствовала себя хозяйкой положения. Слава сидел за столом с телефоном, делая вид, что читает новости, но на самом деле он просто прятался за экраном от неловкости. Он ждал, что Вероника либо смирится, поняв бессмысленность своего бунта, либо начнёт собирать свои вещи, хлопнув на прощание дверью. Он был готов к любому из этих вариантов.
Но он не был готов к тому, что произошло дальше. Из спальни вышла Вероника. Она была уже одета в строгие джинсы и кашемировый свитер, её волосы были аккуратно собраны. В руках она ничего не несла. Она просто катила за собой два чемодана. Два больших, аккуратно собранных чемодана на колёсиках, которые тихо шуршали по ламинату.
— Ого, а кто-то и правда решил съехать! — с едкой усмешкой протянула Настя, отпивая кофе. — Неужели наш папочка не смог тебя уговорить?
Слава поднял голову от телефона, на его лице была смесь облегчения и вины. Вот оно, свершилось. Сейчас будет финальная сцена, и всё закончится. Он приготовился слушать упрёки.
Вероника остановила чемоданы у самого порога. Она обвела их обоих спокойным, оценивающим взглядом, как будто видела впервые.
— Это не мои вещи, — тихо сказала она. Её голос был абсолютно ровным, без малейшего намёка на драму. — Это твои, Слава.
Слава моргнул. Он опустил телефон на стол. Улыбка сползла с лица Насти. Они оба смотрели на чемоданы, а потом на Веронику, не в силах сопоставить её слова с реальностью.
— Что? — переспросил он, думая, что ослышался.
— Я дала тебе неделю, чтобы ты сделал выбор, — продолжила Вероника всё тем же бесстрастным тоном. — Вчера за ужином ты его сделал. Ты выбрал сестру. Это твоё право. Ты считаешь, что о ней нужно заботиться, что нужно войти в её положение. Я больше с этим не спорю. Заботься.
Она сделала небольшую паузу, давая словам впитаться в густой утренний воздух.
— Только теперь вы будете делать это вместе. И в другом месте. Я не выгоняю Настю, я не имею на это права, она твоя родственница. Но ты — мой муж. И раз ты не можешь жить без сестры, значит, вы будете жить вместе.
Она подошла к входной двери и открыла её, впуская в коридор прохладный воздух с лестничной клетки.
— Ты… ты меня выгоняешь? — наконец выдавил из себя Слава. В его голосе не было гнева, только растерянное недоумение. Он всё ещё не мог поверить. Он был хозяином в этом доме. Мужчиной. Он принимал решения.
— Я ничего не забыла. Там твои рабочие рубашки, ноутбук, зарядные устройства, спортивная форма. Всё, что нужно на первое время. Мои родители вложили в первый взнос за эту квартиру больше, чем ты успел заработать за три года нашего брака. Так что я остаюсь здесь, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни ненависти, ни обиды, только холодная, окончательная констатация факта. — Ты сделал свой выбор, кого содержать. Теперь начинай.
Настя застыла с чашкой в руке. Её мир, в котором она была принцессой под защитой старшего брата, рухнул в одно мгновение. Она смотрела то на брата, то на его чемоданы у порога, и на её лице отражался неподдельный ужас. Она не получала квартиру в своё распоряжение. Она получала бездомного брата, который теперь, очевидно, будет жить там же, где и она.
— Настя, помоги брату, — бросила Вероника, не повышая голоса. Она не выталкивала их, не кричала, не устраивала сцен. Она просто стояла у открытой двери, держа её, как швейцар держит дверь для уходящих постояльцев. И эта её отстранённая вежливость была страшнее любой ярости. Она просто исключила их из своей жизни, как скучную, прочитанную книгу…
