— Я тебе уборщица что ли, чтобы после каждого твоего «отдыха с друзьями» выгребать горы бутылок и чистить мебель дома?! Либо ты сейчас всё это убираешь, либо будешь жрать прямо из этих коробок от пиццы!
Слова вырвались из груди Ирины вместе с тяжёлым, сдавленным выдохом. Они повисли в спертом воздухе гостиной, смешанном с запахом прокисшего пива, остывшего жира и табачного дыма, который, казалось, въелся в саму структуру стен. Двенадцать часов на ногах, в гудении цеха и вечной суете, выжали из неё все соки. Ноги гудели тупой, ноющей болью, спина казалась чугунной, а в голове стучал один-единственный молоточек, отбивая ритм усталости. И всё, о чём она мечтала по дороге домой, — это тишина, горячий душ и хотя бы подобие порядка.
Реальность встретила её липким полом, горами пустых бутылок, которые живописно расположились на журнальном столике, на полу, и даже одна торчала из-под диванной подушки. Коробки из-под пиццы с засохшими корочками были сложены неаккуратной башней, а на обивке нового кресла, которое они купили всего месяц назад, темнело подозрительное, влажное пятно. Эпицентром этого хаоса, его неподвижным и абсолютно безмятежным ядром, был Стас.
Он развалился на диване, закинув ноги на подлокотник. Его взгляд был прикован к экрану телевизора, где двадцать два мужика гоняли мяч по зелёному полю. Он даже не шелохнулся, когда она вошла. Не повернул головы. Он просто существовал в своей собственной вселенной, где не было ни грязной посуды, ни уставшей жены, а только рёв стадиона и азарт игры. Её крик вырвал его из этого транса лишь на мгновение. Он лениво повернул голову, скользнул по ней мутным взглядом и снова уставился в экран.
— Потом, — бросил он через плечо, словно отгоняя назойливую муху.
Это короткое, безразличное слово стало детонатором. Внутри Ирины что-то оборвалось. Не просто терпение — лопнула какая-то важная, несущая конструкция, на которой держались остатки её надежд на нормальную семейную жизнь. Она смотрела на его расслабленную спину, на то, с каким неподдельным интересом он следит за игрой, и её накрыла волна ослепляющей, чёрной ярости.
— Какое «потом»?! Какое, я тебя спрашиваю?! — её голос поднялся на октаву выше, теряя привычные мягкие нотки и становясь резким, неприятным. — У тебя это «потом» никогда не наступает! Я прихожу с работы, как выжатый лимон, чтобы окунуться в твой свинарник! Чтобы отмывать то, что ты и твои дружки здесь нагадили! Мне это осточертело, ты слышишь?! Я пашу как лошадь, а ты даже задницу от дивана оторвать не можешь!
Она стояла посреди комнаты, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Каждый мускул в её теле дрожал от напряжения. Она хотела, чтобы он вскочил, начал оправдываться, кричать в ответ — что угодно, лишь бы это была реакция живого человека, а не овоща. Но Стас лишь поморщился, словно от слишком громкого звука, который мешал ему наслаждаться матчем, и прибавил громкость на пульте. Рёв трибун заполнил комнату, почти заглушая её.
— Ир, не ори, а? Дай футбол досмотреть, решающий момент. Закончится — уберу.
Именно это спокойствие, это снисходительное пренебрежение её чувствами и стало последним ударом. Он не просто не хотел убирать. Он не считал её гнев чем-то заслуживающим внимания. Её крики для него были просто фоновым шумом, помехой. И в этот момент Ирина поняла, что слова больше не работают. Вообще. Она замолчала, тяжело дыша, и её взгляд, обводя поле боя, упал на большой рулон чёрных мусорных пакетов, который она купила вчера по дороге домой. И в её голове родилась идея. Простая, жестокая и абсолютно логичная.
Её крик оборвался так же внезапно, как и начался. Она замолчала, но тишина, наступившая после её срыва, была гуще и тяжелее самого громкого скандала. Стас, почувствовав изменение в атмосфере, бросил на неё быстрый, раздражённый взгляд, ожидая продолжения истерики, но Ирина стояла неподвижно, глядя в одну точку. Её лицо окаменело, а в глазах вместо огня ярости плескался холодный, тёмный лёд. Это было состояние, которого он никогда в ней не видел и инстинктивно опасался.
Не сказав больше ни слова, она развернулась и прошла на кухню. Её шаги были неспешными, выверенными, лишёнными усталой шаркающей походки, с которой она вошла в квартиру пять минут назад. Он услышал характерный треск — она оторвала от рулона самый большой, стодвадцатилитровый мусорный пакет. Чёрный, плотный, способный вместить в себя многое. Стас хмыкнул, решив, что его нотации наконец-то подействовали, и она, поворчав, всё-таки принялась за уборку. Он с облегчением отвернулся обратно к телевизору, где как раз назревала опасная атака на ворота.
Но Ирина не направилась к горам мусора в гостиной. Она прошла мимо него, мимо коробок из-под пиццы и пустых бутылок, даже не удостоив их взглядом. Она шла прямо в спальню, и в её движениях было что-то ритуальное, пугающе спокойное. Она распахнула дверцу его шкафа. Его личной территории, его святилища. Там висели аккуратные стопки футболок, развешанные на плечиках рубашки, которые она сама гладила в прошлое воскресенье, новые джинсы, ещё пахнущие магазином. Это был его парадный фасад, его образ успешного и довольного жизнью мужчины.
С холодным спокойствием хирурга она запустила обе руки в полку с футболками и сгребла всю стопку в разверстый зев чёрного пакета. Затем потянулись туда же джинсы, свитера. Она не разбирала, не выбирала, не щадила ни старое, ни новое. Всё подряд, без разбора, она методично и безжалостно отправляла в мусорный мешок. Шуршание плотной ткани, сминаемой и утрамбовываемой, наконец, донеслось до гостиной, перекрывая рёв футбольных фанатов.
— Какого чёрта ты там шуршишь? — крикнул Стас, не отрывая взгляда от экрана. — Давай уже быстрее, сейчас серия пенальти будет!
Ответа не последовало. Только монотонное, методичное шуршание продолжалось. Это его взбесило. С громким вздохом он нехотя поднялся с дивана и, шаркая тапками, поплёлся в спальню. Картина, представшая перед ним, заставила его замереть на пороге. Его мозг на секунду отказался воспринимать происходящее. Ирина, его тихая, уставшая Ирина, стояла перед его распахнутым шкафом и с деловитым видом запихивала его любимую толстовку в уже наполовину полный чёрный пакет.
— Ты… ты что творишь?! Сдурела совсем?! — выдохнул он, и в его голосе смешались недоумение и подступающий гнев.
Он бросился к ней, пытаясь вырвать пакет, но она крепко вцепилась в него, отшатнувшись. Её глаза сверкнули.
— Не трогай мои вещи! — заорал он, окончательно приходя в себя.
— А ты не трогай мой дом, — ответила она. Голос её был низким, ровным и лишённым всяких эмоций. Он резал слух своей безжизненностью. Она затянула горловину пакета, посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни капли сомнения. — Либо ты сейчас вылизываешь гостиную до блеска, либо твоя одежда отправляется на помойку вслед за этими бутылками. Выбирай.
Стас на мгновение замер, глядя на её ледяное лицо. В его голове не укладывалось, как эта тихая, покорная женщина, которая ещё вчера с улыбкой подавала ему ужин, превратилась в эту фурию с мусорным мешком в руках. Первая волна шока сменилась привычным, кипящим раздражением. Он увидел в её глазах не отчаяние, а вызов. И этот вызов ударил по его мужскому самолюбию сильнее, чем любой крик. Он не мог позволить ей победить. Не в его доме. Не по её правилам.
На его лице медленно расплылась кривая, презрительная усмешка. Он вырвал из её рук пакет. Ирина не сопротивлялась, лишь отступила на шаг, продолжая сверлить его тяжёлым взглядом. Он ожидал, что она сейчас бросится отнимать мешок, начнёт плакать, просить прощения. Но она молчала. И это молчание бесило его до скрежета зубов.
— Выбирать? — прошипел он, делая шаг к ней. — Ты мне, в моём доме, будешь ставить условия? Ты решила поиграть в сильную и независимую? Хорошо. Давай поиграем.
С этими словами он развернулся и, вместо того чтобы вытряхнуть одежду обратно в шкаф, сам подошёл к полкам. Его движения были подчёркнуто резкими, театральными. Он не просто подчинялся её ультиматуму — он доводил его до абсурда, перехватывая инициативу. С размаху он сгрёб с вешалки две свои лучшие рубашки, скомкал их и швырнул в пакет. Следом полетела дорогая кожаная куртка, подарок его родителей на юбилей. Он делал это с вызовом, глядя ей прямо в глаза, ожидая её реакции. Он хотел видеть ужас, раскаяние, мольбу. Но Ирина лишь стояла, скрестив руки на груди, и её лицо оставалось непроницаемой маской.
Её спокойствие выводило его из себя. Он думал, что она сломается, но она стояла как скала. Тогда он решил поднять ставки. Он вытащил из-под кровати коробку с новыми кроссовками, которые купил на прошлой неделе и которыми хвастался перед друзьями, и тоже отправил их в чёрный мешок.
— Ну что, довольна? — прорычал он, заталкивая обувь поглубже. — Нравится тебе представление? Я могу ещё что-нибудь выкинуть! Может, ноутбук? Или приставку? Ты же этого хочешь, да? Довести меня до ручки?
Он ждал ответа, но она продолжала молчать. Она просто наблюдала за ним, как за насекомым под стеклом. И в этот момент Стас понял, что проигрывает. Он не мог пробить эту стену её безразличия. Его гнев, его демонстративные жесты — всё это разбивалось о её ледяное спокойствие. Чувствуя, как унижение начинает перевешивать ярость, он решил закончить этот спектакль на своих условиях.
Он грубо завязал пакет, перекинул его через плечо, прошёл в прихожую и начал обуваться. Он действовал нарочито громко, стуча ботинками, звеня ключами в кармане. Это был его последний шанс спровоцировать её, заставить хоть что-то сказать.
— Я к Витьку пойду, — бросил он через плечо, уже стоя у двери. — Пива попьём, отдохну от домашних истерик. А ты тут сиди и думай над своим поведением. Одумаешься — позвонишь. Если, конечно, я трубку возьму.
Он был уверен, что эта фраза станет контрольным выстрелом. Он представлял, как она, оставшись одна посреди этого хаоса и с перспективой его долгого отсутствия, наконец, осознает свою ошибку. Он ждал, что она крикнет ему в спину, чтобы он остался. Но в ответ была всё та же оглушительная тишина.
Он дёрнул ручку двери и вышел на лестничную клетку. Дверь за ним не хлопнула, а мягко и неотвратимо закрылась. Щёлкнул замок.
Ирина осталась одна. Она стояла в спальне ещё несколько секунд, прислушиваясь к удаляющимся шагам мужа. А потом по её телу прошла мелкая дрожь, и она медленно выдохнула. Воздух, который она вдыхала, вдруг показался ей чистым и свежим, несмотря на царивший в квартире смрад. Напряжение, которое годами сковывало её плечи, вдруг отпустило. Она посмотрела на развороченный шкаф, потом перевела взгляд на погром в гостиной. И впервые за очень долгое время на её губах появилась улыбка. Это была не весёлая улыбка. Это была улыбка человека, который только что вышел из тюрьмы. Она знала, что он вернётся. И она точно знала, что нужно сделать до его возвращения.
У Витька было хорошо. Холодное пиво лилось рекой, на экране снова мелькали футболисты, а сочувствующий друг хлопал по плечу и поддакивал каждому слову. Стас, подогретый алкоголем и чувством собственной правоты, живописно расписывал, как «поставил на место» свою взбунтовавшуюся жену. В его рассказе он выглядел не инфантильным неряхой, а твёрдым мужчиной, пресёкшим на корню женскую истерику. Он был уверен, что преподал Ирине урок, который она запомнит надолго. К этому моменту, по его расчётам, она уже должна была обрывать его телефон, умоляя вернуться. Но телефон молчал. Это его даже забавляло — значит, решила проявить характер до конца. Тем слаще будет её капитуляция.
Ближе к полуночи, когда пиво закончилось, а Витьку нужно было вставать на работу, Стас, пошатываясь, отправился домой. Он шёл по тёмным улицам, предвкушая сцену своего триумфального возвращения. Он представлял себе вычищенную до блеска квартиру, заплаканную, но покорную Ирину, которая бросится ему на шею, и горячий ужин, ждущий на плите. Он даже великодушно решил, что не будет её сильно ругать. Просто скажет строго, чтобы больше таких фокусов не выкидывала.
Поднявшись на свой этаж, он с привычным движением сунул ключ в замочную скважину. Ключ вошёл, но не повернулся. Ни на миллиметр. Стас нахмурился, вытащил его, перевернул и попробовал снова. Тот же результат. Металл упирался во что-то твёрдое и непреодолимое внутри механизма. Первой мыслью было, что замок заклинило. Он подёргал ручку, толкнул дверь плечом. Дверь стояла монолитно, как вросшая в стену.
— Ир, открой! — крикнул он, стукнув по двери кулаком. — Тут с замком что-то, ключ не поворачивается!
В ответ — тишина. Не было слышно ни шагов, ни щелчка внутреннего замка. Свет в окнах не горел, но он знал, что она дома. Куда ей идти в такое время? Раздражение, которое он так успешно глушил пивом, начало возвращаться.
— Ирина, хватит дуться! Открывай давай, я не собираюсь всю ночь на площадке торчать! — он забарабанил по двери уже сильнее, не заботясь о соседях.
И тут из-за двери донёсся её голос. Спокойный, ровный, без малейшего намёка на истерику или слёзы. Голос человека, который звонит в службу поддержки.
— Уходи, Стас.
Он на секунду опешил.
— Что значит «уходи»? Ты совсем там с ума сошла? Открывай дверь, я сказал!
— Это больше не твоя дверь. И не твоя квартира. Я поменяла замки.
Эти слова подействовали на него, как ушат ледяной воды. Пьяный туман в голове мгновенно рассеялся. Он уставился на гладкую поверхность двери, не в силах поверить в услышанное. Этого не могло быть. Это был какой-то дурной, затянувшийся розыгрыш.
— Ты что несёшь?! — взревел он, и его голос сорвался от ярости и подступающего страха. — Это наш дом! Я сейчас полицию вызову, дверь выломаю!
— Вызывай. Дверь моя, квартира тоже. Ты здесь даже не прописан. Ты забыл? — её голос оставался убийственно спокойным. — Твои вещи рядом с тобой. В пакете. Всё остальное можешь считать платой за услуги уборщицы за последние пять лет.
Стас опустил глаза. У его ног стоял тот самый чёрный, туго набитый мешок. Символ его недавней «победы» теперь выглядел как издевательство. Он понял. До него наконец дошло, что это не игра. Это конец.
— Ира… Ириша, ну хватит, — его тон резко изменился, в нём появились заискивающие, жалкие нотки. — Ну погорячился я, ладно. И ты погорячилась. Давай я зайду, мы поговорим. Я всё уберу, честное слово, прямо сейчас! Только открой.
— Не открою. Говорить нам не о чем. Всё, что я хотела сказать, я сказала тебе днём. Ты не услышал.
— Да услышал я! Всё я услышал! Я дурак, я виноват! — он прижался лбом к холодному металлу двери, его кулаки бессильно сжались. — Ир, ну пожалуйста… Куда я пойду? Ночь на дворе!
За дверью помолчали. Он затаил дыхание, надеясь, что она сейчас сжалится, что щёлкнет замок. Но вместо этого её голос прозвучал в последний раз, окончательно и бесповоротно, ставя точку в их общей истории.
— Это не мои проблемы, Стас. Прощай.
После этого в квартире наступила абсолютная тишина. Он кричал, матерился, колотил в дверь руками и ногами, пока не сбил костяшки в кровь. Он умолял, угрожал, обещал. Но дверь оставалась немой и неприступной. В конце концов, обессиленный и опустошённый, он сполз по стене и сел на холодный бетонный пол. Рядом с ним лежал чёрный мусорный мешок с остатками его прошлой жизни. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно…
