— Я только купила этот диван! Только купила! А ты со своими дружками уже его прожёг! Да у тебя хоть немного совести есть вообще?! — Голос Елены, едва она переступила порог собственной квартиры, сорвался на оглушительный, почти визгливый крик, эхом прокатившись по комнатам и заставив трёх мужиков, вальяжно развалившихся в гостиной, разом подскочить.
Она стояла в прихожей, всё ещё сжимая в руке ручку тяжёлого пакета с продуктами, который едва дотащила с работы, мечтая лишь об одном – скинуть туфли, заварить чай и вытянуть гудящие ноги на нём, на своём новеньком, пахнущем фабричной свежестью диване.
Светло-бежевый, с мягкими подушками, именно такой, о каком она грезила последние полгода, откладывая каждую копейку с двух своих чёртовых работ. И вот, награда за все её мытарства, за бесконечные смены и вечно недовольное лицо начальства, стояла посреди гостиной, осквернённая, изуродованная.
Смрад в квартире стоял такой, что глазам стало больно. Смесь табачного дыма, перегара, запаха какой-то дрянной закуски, размазанной по журнальному столику, и чего-то ещё, кисловато-тошнотворного. Бутылки – пустые и недопитые – валялись прямо на полу, среди разбросанных окурков, которые, видимо, тушили где придётся, потому что пепельницы на горизонте не наблюдалось.
А в центре всего этого безобразия, как памятник беспросветной мужской тупости и наплевательству, зияло оно – большое, черное, обугленное пятно на почти девственной обивке её дивана. Словно кто-то выжег на нём клеймо раскалённым железом.
Антон, её муж, медленно поворачивал к ней своё отяжелевшее от выпивки лицо. Глаза его, мутные и бессмысленные, с трудом фокусировались. На губах застыла глупая, расслабленная ухмылка.
— Лена, ты уже пришла? А мы тут… это… отдыхаем, — протянул он, растягивая слова, и махнул рукой в сторону своих собутыльников. Те, двое незнакомых ей типов и один смутно знакомый сосед снизу, Колян, стыдливо потупили взоры, делая вид, что рассматривают узоры на старом ковре.
Только что они громко, наперебой, жаловались на своих «мегер»-жён и несправедливость бытия, а теперь сидели тише воды, ниже травы.
— Отдыхаете?! — Елена бросила пакет на пол так, что из него с глухим стуком выкатилась банка консервов. Она сделала несколько быстрых шагов в гостиную, её лицо пылало, кулаки непроизвольно сжимались. — Вы здесь свинарник устроили! А диван?! Ты видишь, что вы с ним сделали, недоумок?!
Ему и недели нет! НЕДЕЛИ! Я на него копила, как последняя тупица, отказывая себе во всём! Чтобы ты, гад, его вот так… прожёг?!
Она ткнула пальцем в уродливое пятно, и её палец почти коснулся оплавленных краёв ткани. Обида, звенящая, острая, смешанная с бессильной яростью, душила её. Это был не просто диван. Это был символ её маленькой победы, её надежды на какой-то уют, на то, что хоть что-то в этой жизни она может себе позволить, сделать для себя. И вот этот символ растоптали, сожгли, залили дешёвым пойлом.
— Ну, Лен, ну чего ты сразу… — Антон попытался подняться, но ноги его не слушались, и он снова плюхнулся на старое, продавленное кресло, которое они давно собирались выкинуть. — Подумаешь, пятно… Ну, бывает…
С кем не бывает, мужики? — он обвёл взглядом своих притихших дружков, ища поддержки, но те лишь глубже втянули головы в плечи. Колян что-то невнятно пробормотал себе под нос, похожее на извинение, но его слова утонули в новом взрыве Елениного гнева.
— «Бывает»?! — она шагнула к Антону вплотную, её глаза метали молнии. — Это у тебя «бывает» совести нет! Ни капли! Я же просила, умоляла тебя – не курить в квартире! Тем более, когда я купила светлую мебель! Я что, со стеной разговаривала?! Или тебе просто наплевать на мои слова, на мои просьбы, на меня?!
Воздух в комнате, казалось, загустел от её ярости. Она чувствовала, как кровь стучит в висках, как перехватывает дыхание. А он смотрел на неё всё той же пьяной, отстранённой улыбкой, и эта улыбка бесила её больше всего. Словно это она была неправа, устраивая скандал из-за какой-то «мелочи». Мелочи, на которую она положила столько сил и надежд.
— Наплевать?! Да, Антон?! — Елена отступила на шаг, обводя взглядом убогую картину пьяного разгула. Её голос, уже не срывающийся на визг, а звенящий от сдерживаемой ярости, резал слух почище любого крика. — Я тебе не просто «просила»! Я тебе мозг выносила несколько дней, чтобы ты, баран упёртый, наконец, понял: новый диван – это не помойка, на которой можно пепел стряхивать!
Я тебе говорила, что старый мы потому и выкинули, что он весь был прожжённый твоими сигаретами и залит твоим пивом! Ты кивал, как китайский болванчик, «да, да, конечно, Леночка, всё понимаю, не буду»! И что я вижу?!
Она снова указала на обугленное пятно, которое, казалось, притягивало к себе весь её гнев, концентрируя его в одной точке.
— Я полгода, слышишь, ПОЛГОДА, как проклятая, пахала на двух работах! Даже ночами таксовала на папиной машине после основной смены, чтобы эту грёбаную копейку к копейке сложить! Я себе новые колготки купить не могла, потому что «на диван» копила!
Я ела самую дешёвую лапшу, чтобы ты потом мог похвастаться перед этими… — она презрительно стрельнула глазами в сторону замерших дружков Антона, — …что у тебя жена молодец, обстановку обновляет! А ты что сделал?! Ты просто взял и плюнул мне в душу! Тебе же всё равно, правда? Тебе было плевать, когда я, как загнанная лошадь, приползала домой и падала без сил!
Тебе было плевать, когда я отказывалась с подругами в кафе сходить, потому что каждая сотня была на счету! Главное, чтобы тебе было хорошо, чтобы пивко лилось рекой и дружки рядом сидели, поддакивали твоей пьяной бредятине!
Антон, наконец, почувствовал, что ситуация выходит из-под его пьяного контроля. Улыбка сползла с его лица, уступая место раздражению. Он попытался придать голосу твёрдости, но получалось не очень – язык заплетался, а слова звучали неубедительно.
— Да что ты разоралась, как будто конец света наступил? Подумаешь, диван! Ну, прожгли случайно, с кем не бывает? Купим новый, делов-то! Чего истерику закатывать на ровном месте?
Его слова подействовали на Елену, как красная тряпка на быка. «Подумаешь, диван»! Эта фраза, брошенная с таким небрежным цинизмом, обесценивала все её усилия, все её жертвы.
— «Купим новый»?! — она рассмеялась, но смех этот был страшным, безрадостным. — Да на какие шиши, Антон?! На твои?! Ты давно свою зарплату видел? Или ты думаешь, деньги на деревьях растут, только руку протяни?
Я вкалываю, как папа Карло, чтобы хоть как-то свести концы с концами, оплатить эту квартиру, купить еды! А ты что делаешь? Ты только и умеешь, что транжирить то немногое, что у нас есть, на свою выпивку и на своих вот этих «друзей»!
Один из дружков, тот, что был покрупнее и понаглее на вид, решил вставить свои пять копеек, видимо, чтобы поддержать товарища.
— Слышь, хозяйка, ты это… не кипятись так. Ну, бывает, случайность. Мы ж не специально. Антоха – мужик нормальный, он разберётся. Чего сразу наезжать?
Елена медленно повернула голову в его сторону. Её взгляд был таким, что мужик тут же осёкся и предпочёл уткнуться носом в свой стакан, делая вид, что его тут и вовсе нет.
— А тебя, «нормальный мужик», кто-то спрашивал? — процедила она сквозь зубы. — Разбираться он будет? Чем? Пустыми обещаниями? Я их уже столько слышала, что уши вянут!
Антон, почувствовав, что теряет авторитет в глазах собутыльников, взвился. Его лицо побагровело, ноздри раздулись.
— Ах ты, дрянь меркантильная! — выплюнул он. — У тебя только деньги и шмотки на уме! Никакой души, никакого понимания! Мужикам надо иногда расслабиться, отдохнуть! А ты только и знаешь, что пилить да считать каждую копейку! Да лучше бы ты так за мной следила, как за этим гадким диваном!
Это обвинение окончательно вывело Елену из себя. Она больше не сдерживалась.
— Меркантильная?! Это я-то меркантильная?! Да если бы не моя «меркантильность», ты бы давно уже побирался под забором со своими дружками-алкашами! Кто оплачивает эту квартиру, а, Антон? Кто покупает продукты? Кто закрывает твои бесконечные мелкие долги, когда ты просаживаешь всё до последней копейки?! Это я, я всё тащу на себе!
А ты только лежишь на диване, который, кстати, тоже купила я, и ждёшь, когда тебе очередную бутылку принесут! У тебя совесть вообще есть, так говорить?! Ты хоть раз задумался, откуда у нас вообще что-то появляется?!
Друзья Антона неловко переглядывались. Атмосфера становилась всё более взрывоопасной. Колян, который до этого сидел, вжавшись в кресло, начал медленно подниматься, бормоча что-то вроде: «Ладно, мужики, я, наверное, пойду… дела…». Но Елена преградила ему путь.
— Сидеть! — рявкнула она так, что Колян снова плюхнулся на место, как мешок с картошкой. — Никто никуда не уйдёт, пока мы не разберёмся с этим! Пусть твои друзья послушают, какой ты у нас «кормилец» и «глава семьи»! Пусть знают, кто на самом деле тянет эту лямку!
А теперь вы все, — Елена перевела свой тяжёлый, не предвещающий ничего хорошего взгляд с мужа на его притихших собутыльников, которые старались казаться как можно меньше и незаметнее, словно вжимаясь в обивку старого кресла и дивана, — встали. И вышли. Вон отсюда. Немедленно.
Её голос был ровным, почти безэмоциональным, но от этого он звучал ещё более угрожающе. В нём не было просьбы, только приказ, не терпящий возражений. Колян и второй, незнакомый Елене тип, снова заёрзали, явно готовые последовать команде, лишь бы поскорее выбраться из эпицентра назревающей бури.
Но Антон, которому алкоголь окончательно развязал язык и придал ложной храбрости, воспринял это как очередное унижение перед друзьями.
— Э-э, нет! Погоди! — он с трудом поднялся на ноги, качнувшись и уперевшись рукой в спинку кресла, чтобы не упасть. Лицо его исказила злобная гримаса. — Ты чего командуешь? Это мой дом! Мой! И я буду приглашать сюда кого захочу, и когда захочу! Поняла? Не твоё собачье дело, кто у меня в гостях! Ты тут не хозяйка, чтобы указывать!
Он говорил громко, брызжа слюной, стараясь перекричать гул в собственной голове и доказать свою значимость хотя бы перед этой жалкой аудиторией. Друзья его, видя, что командир снова обрёл голос, немного воспряли духом, хотя и продолжали настороженно коситься на Елену. Тот, что был понаглее, даже хмыкнул одобрительно.
— Твой дом? — Елена медленно приблизилась к Антону. От неё всё ещё веяло ледяной яростью, но теперь к ней примешивалось откровенное, нескрываемое презрение. — Этот дом был бы сараем, если бы не я! Ты хоть гвоздь здесь забил сам? Ты хоть лампочку вкрутил без моих напоминаний? Ты живёшь здесь, потому что я позволяю тебе здесь жить! Потому что я тащу на себе всё, включая тебя, бесполезный кусок…
Она не договорила. Взгляд её упал на недопитую бутылку пива, стоявшую на журнальном столике прямо перед Антоном. Решение пришло мгновенно, как удар молнии. Это была последняя капля.
Его пьяная спесь, его тупое упрямство, его абсолютное нежелание видеть и слышать её – всё это слилось в один невыносимый ком. Не раздумывая ни секунды, она схватила бутылку и резким, коротким движением выплеснула её содержимое прямо в лицо Антону.
Липкая, вонючая жидкость залила его волосы, потекла по щекам, шее, пропитывая воротник рубашки. На мгновение воцарилась ошеломлённая тишина. Антон замер, моргая, пытаясь осознать произошедшее. Пивная пена стекала с его подбородка. А потом его лицо исказилось такой звериной яростью, что даже его друзья отшатнулись.
— Ах ты, дрянь! — взревел он нечеловеческим голосом и, оттолкнувшись от кресла, рванулся к Елене, занося кулак для удара.
Всё произошло в доли секунды. Елена не отступила, не закричала, только напряглась, готовая к худшему. Но друзья Антона, пьяные и неуклюжие, всё же среагировали. Колян и второй тип, тот, что покрупнее, бросились наперерез. Это была нелепая, суматошная возня. Колян вцепился Антону в руку с занесённым кулаком, другой мужик неуклюже обхватил его поперёк туловища, пытаясь оттащить назад.
— Тоха, стой! Успокойся! — бормотал Колян, едва удерживая вырывающегося друга.
— Не надо, мужик, остынь! — вторил ему второй, пыхтя от напряжения.
Антон рычал, извивался, пытался вырваться, его глаза налились кровью. Он смотрел только на Елену, и в его взгляде была чистая, неприкрытая ненависть.
А Елена стояла напротив, всё в той же позе – прямая, напряжённая, но без тени страха на лице. Она смотрела прямо в бешеные глаза мужа, и когда он на секунду замер, переводя дыхание в борьбе с удерживающими его друзьями, она произнесла тихо, но так, что услышали все в комнате:
— Только тронь меня. Попробуй. И ты пожалеешь не о диване. Ты пожалеешь, что вообще родился на свет. Я тебе это гарантирую.
В её голосе не было истерики, не было угрозы в привычном понимании. Это было холодное, спокойное обещание, от которого по спинам присутствующих пробежал неприятный холодок, даже сквозь алкогольный дурман. Она не шутила. И все это поняли. Антон замер, тяжело дыша, всё ещё удерживаемый друзьями, но его ярость, казалось, наткнулась на невидимую ледяную стену.
Несколько секунд в комнате стояла вязкая, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь прерывистым, хриплым дыханием Антона, который всё ещё пытался вырваться из ослабевшей, но цепкой хватки своих приятелей. Пиво продолжало стекать с его волос, капая на ковёр мелкими, тёмными пятнами, смешиваясь с запахом перегара и табака.
Глаза его, всё ещё полные неукротимой злобы, были прикованы к Елене, но в них уже не было той первобытной ярости, что толкнула его на атаку. Её холодное обещание, произнесённое без тени сомнения, словно невидимый барьер, охладило его пыл, заставив инстинктивно почувствовать реальную угрозу, исходящую не от физической силы, а от чего-то более глубокого и страшного – от её абсолютной решимости.
Колян и второй дружок, почувствовав, что пик бури миновал, и что они сами находятся на линии огня между двумя разъярёнными стихиями, начали медленно, бочком, отступать к двери.
— Ладно, Тох… мы это… мы, наверное, пойдём, — пробормотал Колян, не глядя ни на Антона, ни на Елену. Его лицо было бледным, а взгляд испуганно метался по комнате. — У нас там… дела, в общем. Ты это… давай, разбирайтесь.
Второй, так и не назвавший своего имени, молча кивнул и, не дожидаясь ответа, первым метнулся в прихожую. Колян, бросив на Антона быстрый, сочувственно-испуганный взгляд, последовал за ним. Звякнул замок входной двери, и в квартире стало ощутимо тише, но напряжение, казалось, только сгустилось, заполнив собой всё освободившееся пространство. Они остались одни.
Елена не сдвинулась с места, пока не убедилась, что незваные гости окончательно покинули её дом. Затем она медленно повернулась к Антону, который, освобождённый от удерживающих его рук, стоял посреди комнаты, как побитый, но всё ещё не сломленный пёс. Он вытирал лицо рукавом рубашки, размазывая пиво и грязь, и смотрел на неё исподлобья.
— Ну что, довольна? — прохрипел он, его голос был полон горечи и обиды. — Унизила меня перед друзьями? Выставила посмешищем? Этого ты добивалась?
Елена усмехнулась, но в её усмешке не было веселья.
— Унизил ты себя сам, Антон. Своей тупостью, своим скотством, своим наплевательским отношением ко всему, что мне дорого. А друзья твои… если это друзья, то мне их жаль. Они разбежались, как только запахло жареным, оставив тебя одного расхлёбывать эту кашу.
Она подошла к окну, на секунду отвернувшись, словно собираясь с мыслями. Затем резко обернулась, и её взгляд был твёрдым и безжалостным.
— Слушай сюда внимательно, Антон. У тебя есть два варианта. Первый: ты находишь деньги, неважно где – занимаешь, продаёшь что-то из своих побрякушек, мне всё равно, – и полностью компенсируешь стоимость этого дивана. До копейки.
И с этого дня ноги твоих дружков-собутыльников в этом доме больше не будет. Никогда. Ни одной пьянки, ни одной сигареты в квартире. Если я ещё раз увижу здесь подобный свинарник или почувствую запах табака, я…
Она не закончила, но интонация была красноречивее любых слов.
— И второй вариант, — продолжила она после короткой паузы, её голос стал ещё жёстче, — Ты прямо сейчас собираешь свои манатки – то немногое, что действительно принадлежит тебе, – и катишься. К Коляну, к этому второму, или к мамке своей под юбку. Куда угодно. Но из моей жизни и из этого дома ты исчезаешь навсегда. Выбирай.
Антон слушал её, и его лицо постепенно менялось. Первоначальная растерянность сменилась упрямством, а затем – новой волной злости, подпитываемой унижением и осознанием собственного бессилия. Он не привык к ультиматумам от Елены. Обычно она кричала, плакала, но потом всегда прощала. Сейчас всё было иначе. В её глазах он видел не привычную женскую обиду, а холодную, стальную решимость.
— Да пошла ты! — рявкнул он, делая шаг вперёд. — Ты мне ещё условия будешь ставить, в моём доме?! Да кто ты такая вообще?! Я никуда не пойду! И платить я ничего не собираюсь! Случайность это была, случайность! И нечего из-за паршивого дивана трагедию устраивать!
Его голос снова набирал силу, но теперь в нём слышались истеричные нотки. Он пытался вернуть себе контроль над ситуацией, привычно давя на неё, но натыкался на глухую стену.
— Это твой дом, говоришь? — Елена криво усмехнулась. — Хорошо. Тогда можешь считать, что я тебя из него выселяю. Прямо сейчас.
Она быстро прошла в спальню, открыла шкаф и вытащила оттуда старую спортивную сумку Антона. Небрежно, не глядя, она начала швырять в неё его вещи – пару мятых футболок, старые джинсы, носки.
— Вот, твои «богатства», — бросила она сумку к его ногам. — Большего ты здесь не нажил. Так что бери и проваливай. И чтобы духу твоего здесь не было.
Антон смотрел на сумку, потом на Елену. Его лицо исказилось от ярости и обиды.
— Ах ты… дрянь! Ты меня выгоняешь?! Меня?! Да я… я тебя…
Он задохнулся от злости, не находя слов. Схватил сумку, рывком распахнул входную дверь. На пороге он обернулся, его глаза метали молнии.
— Ты ещё пожалеешь об этом, слышишь?! Пожалеешь! Будешь на коленях ползать, просить, чтобы я вернулся! Но я не вернусь! Никогда!
Елена стояла в центре гостиной, рядом с изуродованным диваном, символом их окончательно разрушенной жизни. Она смотрела на него без всякого выражения, только губы её были плотно сжаты.
— Катись, Антон, — тихо, но отчётливо сказала она. — Просто катись.
Он выскочил на лестничную клетку, не закрыв за собой дверь. Елена не шелохнулась, пока его удаляющиеся, тяжёлые шаги не затихли на нижних этажах. Только тогда она медленно подошла и захлопнула дверь. Щёлкнул замок. Всё было кончено. Окончательно и бесповоротно.
Она осталась одна посреди разгрома, который был не только в квартире, но и в её душе. Но впервые за долгое время она почувствовала не отчаяние, а странное, горькое, но всё же освобождение…
