— Ну вот, дочка, посмотри, до чего отца довели. Ботинки прохудились, а на новые денег нет. Скоро, видать, в лаптях ходить буду, как предок-крестьянин.
Анатолий Семёнович с кряхтением опустился на кухонный табурет, который жалобно скрипнул под его грузным телом. Он демонстративно вытянул ногу, показывая треснувшую подошву старого ботинка. Лариса, не отрываясь от мытья посуды, посмотрела на него через плечо. Этот визит, как и все предыдущие, начался с хорошо отрепетированной прелюдии о тяготах пенсионерской жизни.
— Чаю будешь? Мы же тебе в прошлом месяце деньги на куртку давали. Можно было и ботинки купить.
— На куртку! — фыркнул отец.
— А лекарства? А коммуналка? Цены видел в магазине? Вы там в своих офисах сидите, бумажки перекладываете, жизни не знаете. А я каждую копейку считаю. Вон, давление опять скачет, а таблетки нынче как крыло от самолёта стоят.
Лариса молча поставила перед ним чашку с чаем и вазочку с печеньем. Спорить было бесполезно. Любая попытка указать на реальное положение дел воспринималась им как личное оскорбление и чёрная неблагодарность. Она уже привыкла к этой игре: он жалуется, она сочувственно кивает и в конце месяца они со Стасом переводят ему на карту определённую сумму. Это стало их негласным ритуалом.
Но сегодня что-то было иначе. Отец не стал долго рассусоливать про болячки. Отхлебнув чаю, он с деловитым видом достал из внутреннего кармана пиджака потрёпанный блокнот и шариковую ручку. Раскрыв его на заложенной странице, он подвинул его поближе к себе, словно бухгалтер, готовящийся зачитать годовой отчёт.
— Значит, так, Лариса. Я тут сел и всё посчитал. С калькулятором. Жизнь моя, так сказать, в цифрах.
Он постучал толстым пальцем по исписанной странице. Там в столбик были выведены цифры: «Еда», «Квартплата», «Лекарства», «Одежда», «Непредвиденные расходы». Внизу жирной чертой была подведена итоговая сумма.
— Пенсии моей, как ты понимаешь, не хватает даже на половину этого. Я прикинул. Чтобы я жил, а не выживал, как собака бездомная, мне нужно сверху ещё шестьдесят тысяч в месяц.
Лариса замерла с полотенцем в руках. Она неверяще посмотрела на отца, потом на его блокнот.
— Шестьдесят? Пап, ты в своём уме? Где мы такие деньги возьмём?
— Не мы, а ты и твой брат, — отрезал он, и в его голосе исчезли все жалобные нотки, сменившись холодным металлом. — Вас двое. Значит, по тридцать тысяч с каждой семьи. Ежемесячно. На карту, до пятого числа. Я считаю, это справедливо.
Воздух на кухне стал плотным. Лариса опустила полотенце.
— Папа, у нас ипотека. У нас Вовочка в садик ходит, на него уйма денег уходит. У Антона тоже кредит на машину. Мы помогаем, сколько можем, ты же знаешь. Но тридцать тысяч… это просто невозможно. Мы сами тогда без штанов останемся.
Анатолий Семёнович медленно поднял на неё тяжёлый взгляд. Его лицо начало наливаться нездоровым, тёмно-красным цветом.
— Невозможно? — переспросил он тихо, но с такой угрозой в голосе, что Ларисе стало не по себе. — А когда я вас двоих на своём горбу тащил, это было возможно? Когда мать ваша по больницам моталась, а я один работал на трёх работах, чтобы вы сыты и одеты были, это было возможно? Я тебе сейчас напомню, сколько стоит вырастить ребёнка. Сколько бессонных ночей, сколько нервов, сколько денег в вас вбухано! Ты думала, это всё бесплатно? Это инвестиции, дочка. А инвестиции должны приносить дивиденды. И вот пришло время платить по счетам.
— Это не инвестиции, это твои дети! — Лариса вскочила, опрокинув табурет, который с глухим стуком ударился о пол. — Ты не можешь выставлять нам счёт за наше детство! Мы не вещи!
— А ты на меня голос не повышай! — рявкнул в ответ Анатолий Семёнович, тоже поднимаясь. Его массивная фигура заполнила собой почти всё пространство маленькой кухни. — Я тебя кормил, поил, учил! Или ты думала, я для чужого мужика тебя растил, чтобы он тобой пользовался, а родной отец с голоду помирал?
В этот момент в замке входной двери провернулся ключ. Щелчок был тихим, но на фоне накалённой атмосферы он прозвучал как выстрел. Оба, и отец, и дочь, замолчали и повернули головы в сторону прихожей.
Вошёл Стас. Он молча снял куртку, повесил её на крючок. Неторопливо поставил сумку с ноутбуком на пол. Его движения были обыденными, ежедневными, и этот контраст с застывшей на кухне сценой был почти сюрреалистичным. Он кивнул тестю, его взгляд скользнул по побагровевшему лицу Анатолия Семёновича, по бледной, напряжённой Ларисе, по перевёрнутому табурету.
— Добрый вечер, Анатолий Семёнович. Лариса, что случилось?
— А вот и он! Глава семьи явился! — отец не стал дожидаться ответа дочери. Он повернулся к Стасу, выставив вперёд свой блокнот, как боевое знамя. — Ты своей жене объясни, что такое долг перед родителями! Я ей по-хорошему пытался, а она кричит, истерит! Я требую то, что мне положено по праву! Вот, всё подсчитано!
Стас подошёл, поднял табурет и поставил его на место. Он не взял блокнот. Он посмотрел на жену, и в его спокойном взгляде она прочла немой вопрос. Лариса лишь едва заметно кивнула, подтверждая весь абсурд происходящего.
— Мы слышали, Анатолий Семёнович, — сказал Стас ровным, почти безразличным голосом. Его спокойствие действовало на тестя, как красная тряпка на быка. — Вы на кухне, а крик слышен в подъезде.
— А что мне делать, если меня дети в гроб вогнать хотят?! — взревел Анатолий Семёнович, его лицо пошло пятнами. — Я не прошу милостыню! Я требую своего!
Стас сделал шаг вперёд, встав между отцом и Ларисой. Не физически отталкивая, а просто занимая пространство, создавая барьер.
— Анатолий Семёнович. Давайте проясним два момента. Первое. В моём доме на мою жену никто кричать не будет. Ни вы, ни кто-либо другой. Это не обсуждается. И второе. Мы помогали вам и будем помогать. Продуктами, деньгами на лекарства, на одежду. Но то, что вы предлагаете, — это не помощь. Это шантаж и ультиматум. Мы в этом участвовать не будем.
Тесть замер, тяжело дыша. Он смотрел на Стаса, как будто не верил своим ушам. Он ожидал чего угодно: споров, уговоров, криков в ответ. Но этот ледяной, вежливый отказ выбил у него почву из-под ног. Вся его тщательно выстроенная позиция страдающего отца рассыпалась в прах. Он понял, что проиграл. И от этого осознания впал в ярость.
— Ах вот как ты заговорил! — просипел он, тыча пальцем в сторону Ларисы, но глядя на Стаса. — Это ты её научил! Ты её против родного отца настраиваешь! Так вот знай! — его голос сорвался на визг.
— Может, хватит уже, пап? — попыталась утихомирить отца Лариса.
— Я вас растил, ночей не спал, а теперь вы обязаны обеспечить мне достойную старость! С каждого по тридцать тысяч в месяц, и точка! Так своему брату и передай!
Он резко развернулся, чуть не снеся стол, и широкими шагами направился к выходу. Не одеваясь, в одном пиджаке, он рванул на себя входную дверь и вышел на лестничную клетку. Дверь не хлопнула. Она просто с тяжёлым щелчком закрылась, отсекая квартиру от его гнева.
Стас постоял секунду, затем достал из кармана телефон. Нашёл в контактах номер «Антон (брат Ларисы)» и нажал на вызов.
— Антон, привет. Это Стас. У меня для тебя новости от твоего отца. Лучше присядь. Тут разговор не из лёгких…
Стас поведал ему требования его отца.
— Да ладно… — на том конце провода раздался растерянный голос Антона. — Прямо так и сказал? С блокнотом?
— С блокнотом, с расчётами и с ультиматумом, — спокойно подтвердил Стас, глядя, как Лариса безвольно опустилась на стул и обхватила голову руками. — Он довёл твою сестру до ручки, орал на неё. Я пришёл и попросил его покинуть наш дом. Он ушёл, прокричав на прощание свои финансовые требования. Я звоню, чтобы ты был в курсе.
В трубке повисло молчание. Антон явно переваривал информацию. Он был мягче сестры, всегда старался сглаживать острые углы, особенно в общении с отцом. Его жизненным кредо было «лишь бы не было скандала».
— Слушай, ну… может, он погорячился? Старый человек, нервы… Может, нам надо что-то придумать? Собраться, поговорить…
— Мы уже поговорили, — отрезал Стас. Его тон не допускал возражений. — Моя позиция простая, Антон, и я хочу, чтобы ты её понял. Я не против помогать отцу. Но я категорически против, когда мою жену унижают в её собственном доме. Поэтому так: пока Анатолий Семёнович не позвонит Ларисе и не извинится за своё поведение, лично от меня он не получит ни копейки сверх жизненно необходимого. И никаких тридцати тысяч с нашей семьи не будет. Это вопрос принципа, а не денег.
— Жёстко ты, Стас, — вздохнул Антон. — Он же отец. Он не извинится. Никогда. Ты же его знаешь.
— Значит, он сделал свой выбор. И мы сделаем свой. Подумай над этим, — сказал Стас и, не дожидаясь ответа, завершил звонок.
Он подошёл к Ларисе, положил руки ей на плечи.
— Ты в порядке? — Теперь да, — тихо ответила она, поднимая на него глаза. В них больше не было страха, только безмерная усталость и благодарность.
Тем временем Анатолий Семёнович, добравшись до своей старой, пахнущей нафталином и одиночеством квартиры, понял, что лобовая атака провалилась. Зять оказался крепким орешком, которого нахрапом не возьмёшь. Значит, нужно было заходить с фланга. Он налил себе стопку дешёвого коньяка, выпил залпом, крякнул и набрал номер сына.
Когда Антон ответил, голос Анатолия Семёновича был совершенно другим. Никакой агрессии. Только горечь и старческая обида.
— Сынок… это я. Ты извини, что поздно. Плохо мне, Антоша, очень плохо.
— Пап, что случилось? Стас звонил, рассказывал… — осторожно начал Антон.
— Рассказывал! — в голосе отца зазвенели трагические нотки. — А что он тебе рассказал? Как выставил родного отца твоей сестры за дверь, как зверя какого-то? Как унизил меня перед дочерью? Он же её зомбировал, сынок! Она на меня смотрела чужими, стеклянными глазами. Этот твой зять… он же ледяной, жестокий человек. Он вбил клин между нами. Он нашу семью разрушает!
Анатолий Семёнович говорил долго, искусно смешивая правду с откровенной ложью. В его версии Стас был домашним тираном, Лариса — бессловесной жертвой, а он сам — несчастным стариком, который лишь хотел капельку тепла и справедливости на закате лет. Он ни словом не обмолвился о блокноте и ультиматуме, представив всё так, будто просто пришёл в гости, а его с порога начали попрекать куском хлеба.
Антон слушал, и твёрдая позиция Стаса начинала казаться ему уже не принципиальной, а просто жестокой. Отец плакался в трубку, вспоминал покойную мать, говорил о том, что семья — это самое святое, и нельзя позволить чужому человеку её расколоть.
— Он чужой, Антоша, понимаешь? Он пришёл и занял моё место. А теперь хочет и тебя с сестрой поссорить, чтобы одному вами вертеть. Нам надо поговорить всем вместе. Ты, я… и они. Объяснить им, что так нельзя. Ты же со мной будешь? Ты же мой сын.
— Буду, пап, конечно, буду, — растерянно пробормотал Антон, чувствуя себя зажатым между молотом и наковальней. — Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем…
На следующий вечер они снова собрались на той же кухне. Атмосфера была такой густой, что казалось, её можно резать ножом. Анатолий Семёнович сидел во главе стола, приняв позу патриарха, пришедшего вершить суд. Рядом с ним, словно адъютант, примостился заметно нервничающий Антон. Напротив, плечом к плечу, сидели Стас и Лариса. Стас был спокоен, как удав. Лариса, сцепив пальцы в замок, смотрела на отца и брата с холодным отчуждением. Она уже всё для себя решила.
— Значит так, — начал Анатолий Семёнович без предисловий, его голос гудел от праведного гнева. Он обращался исключительно к Стасу, полностью игнорируя дочь. — Мы с сыном посоветовались и пришли к выводу, что твоё поведение недопустимо. Ты вносишь раздор в нашу семью. Ты настраиваешь жену против её крови. Это нужно прекратить.
— Я просто не позволил вам кричать на свою жену, — ровно ответил Стас, не отводя взгляда. — И не позволю впредь. Что касается остального, то это вы пришли сюда с ультиматумом, а не я.
— Это был не ультиматум, а просьба! — взвился Анатолий Семёнович. — Просьба о помощи, которую каждый нормальный ребёнок счёл бы за честь оказать своему родителю! Но ты, видимо, из другого теста. Ты решил, что теперь ты тут хозяин и можешь указывать, кому и как жить!
— Стас, ну правда, может, не надо так? — вмешался Антон, обращаясь к зятю. — Папа погорячился, ты был резок. Давайте найдём компромисс. Ну, не по тридцать тысяч, но какую-то сумму… постоянную… мы же можем определить? Чтобы всем было спокойно.
— Ему не будет спокойно, Антон, — тихо, но отчётливо произнесла Лариса. Все взгляды тут же обратились к ней. — Ему никогда не будет достаточно. Сегодня тридцать, завтра пятьдесят. Дело не в деньгах. Дело в контроле. Он хочет не помощи, он хочет власти. Власти, которой у него больше нет.
Лицо Анатолия Семёновича исказилось. Услышать такое от дочери было для него страшнее, чем любой отказ Стаса.
— Замолчи! — прорычал он. — Посмотри, во что он тебя превратил! Ты же говоришь его словами! Язык как бритва стал! Где моя ласковая девочка? Он её убил!
— Твоя ласковая девочка выросла, папа, — голос Ларисы окреп. — Она вышла замуж, родила сына. У неё своя семья. И она не позволит, чтобы её мужчину, который за неё горой, унижал её собственный отец. Ты пришёл сюда вымогать деньги и оскорблять меня. Стас меня защитил. Это всё, что вам нужно знать.
Это был конец. Анатолий Семёнович понял, что потерял и дочь. Последний рычаг давления сломался. Вся его напускная обида и праведный гнев сменились чистой, незамутнённой ненавистью.
— Ну и сиди со своим защитником! — выплюнул он, поднимаясь из-за стола. Он обвёл взглядом кухню, дорогую мебель, новую технику. — Понятно. Продалась за ипотеку и заграничные поездки. Забыла, кто тебя на ноги ставил. Больше у меня нет дочери! Слышишь? Нет! И внука у меня нет!
Он повернулся к Антону:
— А ты? Ты тоже с ними? Тоже предашь отца ради этих… чужих людей?
Антон в отчаянии посмотрел на сестру, на Стаса, потом на отца. Он хотел мира, а оказался в эпицентре войны.
— Ларис, ну зачем ты так? — с упрёком сказал он сестре. — Можно же было мягче. Он же отец… А ты, Стас, мог бы и промолчать. Иногда лучше промолчать, чем рушить всё. Вы оба упрямые.
— Если быть честным — это упрямство, то да, мы упрямые, — ледяным тоном ответил Стас. — А если молчать, когда твоего близкого человека топчут, — это мягкость, то я лучше буду жестоким.
— Вот и всё! Вот и всё! — Анатолий Семёнович злорадно рассмеялся, указывая на них пальцем. — Я же говорил, он вас поссорит! Он добился своего! Пойдём, сын. Нечего нам делать в этом змеином гнезде.
Антон поднялся. Он бросил на сестру последний обиженный взгляд, полный разочарования, и молча пошёл за отцом. Они вышли, не прощаясь. Дверь закрылась.
На кухне воцарилась тишина. Но это была не тяжёлая тишина ссоры, а лёгкая, звенящая тишина освобождения. Лариса медленно выдохнула, словно сбросила с плеч многотонный груз, который носила всю жизнь. Она посмотрела на Стаса. Он просто взял её руку в свою и крепко сжал. Никаких слов не было нужно. Они остались вдвоём. Против всех. Но вместе. И это было самое главное. А там, за дверью, уходили два человека, которые только что собственноручно сожгли последние мосты, навсегда оставшись в прошлом…
