— Гена, где сто сорок тысяч? — Елена стояла посреди кухни, сжимая смартфон так, что костяшки пальцев побелели. Экран светился предательским нулём в графе «Цель: Ортодонт».
Геннадий, сидевший за столом с чашкой недопитого чая, даже не поднял головы. Он методично намазывал масло на кусок батона, стараясь, чтобы слой был идеально ровным. В воздухе пахло подгоревшими тостами и надвигающейся бурей. Утреннее солнце било в окно, безжалостно освещая крошки на клеёнке и спокойное, даже слишком спокойное лицо мужа.
— Ты оглох? — Елена сделала шаг к столу. — У нас запись к врачу через два часа. На установку системы. Мы ждали этой записи три месяца. Где деньги?
Геннадий наконец отложил нож. Он медленно прожевал кусок бутерброда, сделал глоток чая и только потом посмотрел на жену. В его взгляде не было ни вины, ни раскаяния. Только усталое раздражение человека, которого отвлекают от важной трапезы какой-то ерундой.
— Я перевёл их маме, — буднично сообщил он, словно речь шла о покупке пакета молока. — Ей срочно нужно было. Вопрос жизни и смерти, Лен. Не начинай.
Елена почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она оперлась рукой о спинку стула, чтобы не упасть. В голове пульсировала одна мысль: полтора года. Полтора года они откладывали каждую премию, каждый «шабашный» рубль Гены, экономили на одежде, не поехали на море прошлым летом. И всё это исчезло одним нажатием кнопки в приложении.
— Какой жизни и смерти, Гена? — её голос стал тихим и шершавым, как наждачная бумага. — Вчера она звонила и жаловалась на соседей. Позавчера — на цены в «Пятёрочке». Что случилось за ночь? Операция? Платная скорая? Что?
Геннадий поморщился, отодвигая тарелку.
— Не утрируй. Ты же знаешь, у неё суставы. Она вчера наткнулась на рекламу по телевизору, там показывали новый аппарат. Квантовая терапия, разработка наших военных, кажется. Лечит всё: артрит, давление, сосуды чистит. Там акция заканчивалась, оставалось всего два комплекта. Она позвонила мне в слезах, сказала, что ноги совсем отнимаются, что это её последний шанс ходить без палочки. Ну как я мог отказать?
Елена смотрела на мужа и не узнавала его. Перед ней сидел взрослый, сорокалетний мужчина, который только что спустил годовой бюджет семьи на «магазин на диване».
— Ты перевел сто сорок тысяч на какую-то пластиковую мигалку из телемагазина? — Елена задохнулась от возмущения. Она снова разблокировала телефон, тыкая пальцем в экран. — Я вижу транзакцию. Получатель — какое-то ИП «Рога и копыта». Гена, ты в своем уме? Это же развод! Обычный развод для пенсионеров!
— Не смей так говорить о здоровье моей матери! — Геннадий впервые повысил голос, ударив ладонью по столу. Чашка звякнула. — Ты всегда ненавидела её, всегда искала повод уколоть. Человек страдает! Она плакала в трубку! А ты думаешь только о своих деньгах. Это бесчеловечно, Лена.
— О своих деньгах? — Елена рассмеялась, но смех этот был сухим и страшным. — Это деньги на лечение твоей дочери! У неё челюсть щелкает при каждом укусе. Она стесняется улыбаться. Ортодонт сказал, что если не поставить систему сейчас, через год придется ломать челюсть хирургически. Ты понимаешь это? Ты помнишь снимки, которые мы смотрели?
— Да ничего с ней не случится, — отмахнулся Геннадий, снова принимаясь за бутерброд. — Походит пока так. Ей пятнадцать лет, вся жизнь впереди. Подумаешь, зубы кривые. У меня тоже кривые, и ничего, живу. А мать — старая женщина. Ей помощь нужна сейчас. Неужели ты не понимаешь приоритетов? Сначала спасаем слабых.
Елена смотрела на него широко открытыми глазами. Ей казалось, что она спит и видит кошмар. Логика мужа была настолько искаженной, настолько чудовищной в своей простоте, что аргументы рассыпались в прах. Он искренне считал себя героем. Спасителем. Сыном года.
Она снова посмотрела в телефон, на детали платежа. Деньги ушли безвозвратно. Никаких чеков, никаких гарантий. Просто подарок ушлым дельцам, которые умеют грамотно обрабатывать пожилых людей по телефону.
— Я знаю, что ты перевел все деньги, отложенные на брекеты для дочери, своей маме на чудо-прибор от всех болезней, который ей впарили мошенники! Гена, ты украл здоровье у собственного ребенка ради очередного маминого каприза!
— Не каприз, а медицинский прибор, — упрямо поправил Геннадий, не глядя на неё. — И не украл, а временно позаимствовал. Я заработаю. Отдам. Через полгодика накопим снова. Скажешь врачу, что у нас форс-мажор. Перенесешь запись. Делов-то.
— Полгодика? — переспросила Елена. — Ты предлагаешь дочери терпеть боли еще полгода? Ты предлагаешь нам снова жить на макаронах, пока ты будешь «отдавать» долг самому себе? А когда твоя мама увидит рекламу чудо-одеяла из шерсти альпийских лам за двести тысяч, ты снова залезешь в наш карман?
Геннадий встал, с грохотом отодвинув стул. Его лицо налилось красным.
— Хватит считать мои деньги! Я в этом доме мужик, я зарабатываю, я и решаю, куда тратить в критической ситуации. Мать позвонила мне, а не тебе. Она мне доверяет. И я её не подвел. А ты… ты просто эгоистка, Лена. Зациклилась на этих зубах, как будто это самое важное в мире. Подумаешь, прикус. Люди без ног живут, и ничего. А тут трагедию устроила.
Он подошел к раковине, бросил туда грязную чашку и включил воду, демонстративно заглушая слова жены шумом струи. Елена смотрела на его широкую спину, обтянутую домашней футболкой, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Тонкая нить, которая держала их брак последние годы, натянулась до предела и лопнула с оглушительным треском, который слышала только она.
На столе завибрировал телефон Елены. На экране высветилось имя дочери: «Катя». Девочка звонила из школы, наверное, хотела узнать, заберут ли её пораньше перед врачом. Елена сбросила вызов. Она не знала, что сказать ребенку. Сказать: «Папа купил бабушке волшебную лампочку, поэтому твои зубы подождут»?
— Ты хоть понимаешь, что это за прибор? — спросила она ледяным тоном, перекрывая шум воды. — Ты видел его? Или просто перевел деньги по номеру, который продиктовала мама?
Геннадий выключил кран и повернулся. Вид у него был победоносный.
— Курьер привезет сегодня вечером. Сама увидишь. Там сертификаты, гарантия качества. Это не какая-то ерунда, а серьезная вещь. Мама сказала, что ей по телефону врач высшей категории всё объяснил.
Елена усмехнулась. Врач высшей категории по телефону. Конечно.
— Хорошо, Гена. Очень хорошо. — Она медленно положила телефон в карман. — Значит, сегодня вечером мы посмотрим на это чудо техники. Я хочу видеть, на что мы променяли здоровье дочери.
Курьер приехал ближе к восьми вечера. Это был сутулый парень в мятой кепке, который явно спешил. Он сунул Геннадию в руки картонную коробку, перемотанную скотчем, потребовал подпись в какой-то помятой ведомости и исчез так же быстро, как и появился, словно боялся, что покупатели опомнятся и потребуют деньги назад.
Геннадий внёс «посылку» на кухню торжественно, будто держал в руках Святой Грааль. Он аккуратно поставил коробку на стол, отодвинув сахарницу, и посмотрел на Елену выжидающе. В его глазах читалась детская надежда на то, что сейчас жена увидит содержимое, устыдится своих слов и признает его правоту.
— Ну, вот, — сказал он, разрезая скотч кухонным ножом. — Сейчас сама убедишься. Мама говорила, там внутри документы, сертификаты соответствия. Это тебе не китайский ширпотреб.
Елена молча наблюдала за процессом, скрестив руки на груди. Внутри коробки оказалось много пенопласта, который неприятно скрипел, и ещё одна коробка, поменьше, с яркими, кричащими надписями: «КВАНТ-ОСТЕО», «ЛЕЧЕНИЕ НА КЛЕТОЧНОМ УРОВНЕ», «РАЗРАБОТКА НИИ КОСМОСА». Полиграфия была дешёвой, краски немного расплывались, а на углу красовалась золотая наклейка «Товар года», которую можно купить в любом киоске канцтоваров.
Геннадий извлёк на свет само «чудо». Это был кусок серого пластика странной формы, напоминающий гибрид старого фена и велосипедного фонарика. Сбоку болтался провод с вилкой, а на корпусе сиротливо жалась единственная красная кнопка. От прибора ощутимо несло дешёвой резиной и перегретым пластиком, тем самым специфическим запахом, который обычно царит в магазинах «Всё по 50 рублей».
— И вот это стоит сто сорок тысяч? — спросила Елена. Её голос был пугающе ровным. Она даже не подошла ближе, брезгуя прикасаться к этому шедевру инженерной мысли.
— Ты смотришь на оболочку, а важна начинка! — парировал Геннадий, любовно протирая корпус рукавом футболки. — Там внутри излучатель особых волн. Он восстановит хрящевую ткань за десять сеансов. В инструкции написано, что аналогов в мире нет.
Он вытащил из коробки тонкую брошюру, напечатанную на серой бумаге, и потряс ею в воздухе.
— Видишь? Печать! Синяя! «Отдел контроля качества». Всё официально.
Елена медленно достала телефон. Она сфотографировала «Квант-Остео» и запустила поиск по картинке. Технологии не подвели. Через тридцать секунд экран её смартфона заполнился ссылками на популярные маркетплейсы.
— Гена, посмотри сюда, — она развернула экран к мужу. — Вот твой уникальный прибор. Называется «Массажер вибро-тепловой домашний». Производство Гуанчжоу. Цена — тысяча двести рублей. На другом сайте — полторы тысячи. А вот, смотри, акция на оптовую закупку — восемьсот рублей за штуку.
Геннадий даже не взглянул на экран. Он отмахнулся от телефона, как от назойливой мухи, и начал с остервенением разматывать шнур прибора.
— В интернете помойка! — заявил он уверенно. — Там одни подделки. Маме объяснили по телефону: сейчас рынок наводнили фальшивки. Китайцы копируют корпус, но внутри-то пустышка! А у нас — оригинал. Настоящий. Потому и стоит дорого. Качественная медицина не может быть дешёвой, Лена. Пора бы повзрослеть.
— Повзрослеть? — Елена почувствовала, как у неё начинает дергаться глаз. — Гена, ты заплатил сто сорок кусков за фонарик с вибрацией! Ты не просто купил пустышку, ты отдал деньги мошенникам, которые сейчас сидят где-то в колл-центре и ржут над такими идиотами, как ты. Внутри этой штуки нет никакого «квантового излучателя». Там стоит моторчик и две лампочки!
— Ты просто завидуешь, что я забочусь о маме! — взорвался Геннадий. Он воткнул вилку в розетку. Прибор тихо зажужжал и мигнул красным светодиодом. — Работает! Видишь? Греет! Я чувствую тепло!
Он приложил жужжащий пластик к локтю и блаженно закатил глаза, всем своим видом демонстрируя мгновенный целебный эффект.
— Это эффект плацебо за твои же деньги, — сказала Елена, глядя на этот театр абсурда. — Ты понимаешь, что Катя сегодня весь вечер проплакала в своей комнате? Она слышала наш утренний разговор. Она поняла, что брекетов не будет. Что ей снова придётся прикрывать рот ладонью, когда она смеётся. Что челюсть продолжит щёлкать.
— Ничего, потерпит! — рявкнул Геннадий, не отнимая прибор от локтя. — Что за эгоизм вы тут развели? У одной зубы кривые, у другой отпуск накрылся. А у человека суставы разрушаются! Мать ночами не спит от боли! Неужели непонятно, что это важнее какой-то эстетики? Катька молодая, организм сильный, само выправится. А маме каждый день дорог.
— Само выправится? — переспросила Елена. — Костная ткань сама выправится? Ты хоть раз слушал врача, когда мы ходили на приёмы? Или ты слышишь только то, что тебе удобно?
— Врачи твои — такие же рвачи, как и все! — заявил Геннадий. — Им лишь бы денег содрать побольше. Напридумывали диагнозов. Раньше никто никаких брекетов не носил, и все здоровые были. А тут, видите ли, трагедия.
Он с любовью погладил серый пластик.
— Я завтра отвезу это маме. Она будет счастлива. И мне плевать, что ты там нашла в своем интернете. Главное — результат. А вы с Катькой могли бы проявить хоть каплю сочувствия, а не устраивать истерики из-за бабок.
Елена смотрела на него и понимала, что дело не в приборе. И даже не в деньгах. Дело было в том, с какой лёгкостью он обесценил их общую жизнь, их планы, боль их дочери ради того, чтобы почувствовать себя хорошим сыном. Он купил себе индульгенцию за их счёт. Он стоял перед ней с этим жужжащим куском пластмассы, гордый, уверенный в своей правоте, и в этот момент он был ей чужим настолько, насколько вообще может быть чужим человек.
— Знаешь, Гена, — тихо сказала она. — Ты прав. Качественная медицина стоит дорого. Но глупость стоит ещё дороже. И сегодня мы заплатили за твою глупость максимальную цену.
— Ой, только не надо пафоса, — скривился он. — Иди лучше чаю сделай. Я устал, переволновался с этой доставкой.
Геннадий демонстративно повернулся к ней спиной, продолжая «лечить» локоть. Он был абсолютно уверен, что буря миновала, что жена поворчит и успокоится, как это бывало раньше. Он не видел, как Елена медленно подошла к ящику со столовыми приборами, но не для того, чтобы достать чайную ложку. Она просто закрыла его поплотнее, словно ставя точку. Затем она взяла со стола коробку от прибора, в которой лежала гарантия с той самой синей печатью, и внимательно прочитала адрес «сервисного центра». Гаражный кооператив на окраине города.
— Чая не будет, — сказала она. — И ужина тоже. Я иду успокаивать дочь, у которой отец украл мечту о здоровой улыбке. А ты наслаждайся своим прибором. Надеюсь, он греет тебе душу.
Она вышла из кухни, плотно прикрыв за собой дверь, оставив его наедине с жужжанием «квантового целителя» и запахом дешевой китайской пластмассы.
Елена вернулась в гостиную через час. В руках у неё был не стакан воды и не успокоительное, а старый потрёпанный ежедневник в кожаной обложке. Она села в кресло напротив дивана, где Геннадий, уже потерявший интерес к «чудо-прибору», щелкал пультом телевизора, пытаясь найти что-то отвлекающее. Прибор сиротливо лежал на журнальном столике, продолжая мигать красным глазом, словно насмехаясь над обстановкой в квартире.
Геннадий скосил на жену глаза, но промолчал. Он выбрал тактику обиженного молчания, ожидая, что Елена первой пойдёт на мировую, признает, что перегнула палку, и всё вернётся на круги своя. Но Елена раскрыла ежедневник и начала листать страницы. Звук перелистываемой бумаги в тихой комнате казался оглушительно громким.
— Помнишь прошлый ноябрь? — спросила она тихо, не поднимая глаз от записей. — Когда у меня сломалась молния на зимних сапогах. Ты тогда сказал, что на новые денег нет, нужно потерпеть. И я ходила с булавкой, пряча ногу под длинным пуховиком, чтобы на работе не заметили. Помнишь?
Геннадий вздохнул, закатив глаза. Началось. Бухгалтерия обид.
— Лен, ну к чему это сейчас? — устало протянул он. — Купили мы тебе сапоги потом, весной, на распродаже. Хорошие, кожаные. Зачем ворошить старое?
— А помнишь майские праздники? — продолжила Елена, игнорируя его реплику. — Все наши друзья поехали на турбазу, жарить шашлыки. А мы остались в городе. Я взяла три дополнительные смены в праздники, чтобы получить двойную оплату. Я приходила домой в десять вечера, ног не чуяла, падала и засыпала. Ты тогда еще ворчал, что я плохая хозяйка, потому что ужин не готов. А я молчала. Знаешь почему?
Она наконец подняла на него взгляд. В её глазах не было слёз, только сухая, колючая усталость.
— Потому что я знала: эти деньги пойдут Кате на лечение. Каждая моя смена, каждый мой отказ от кофе с подругами, каждая штопка старых колготок — это был кирпичик в её здоровье. Я не просто копила деньги, Гена. Я продавала своё время, свои силы, свои маленькие радости ради нашей дочери. Полтора года жизни, сжатые в банковский счет.
— Опять ты за своё! — Геннадий резко выключил телевизор и бросил пульт на диван. — Ты так говоришь, будто я эти деньги пропил или в казино проиграл! Я потратил их на благое дело! На здоровье матери! Ты меряешь всё своей мелочной выгодой, а есть вещи важнее. Есть долг сына. Есть совесть, в конце концов.
— Совесть? — Елена горько усмехнулась. — А где была твоя совесть, когда ты решал за нас обоих? Ты ведь даже не посоветовался. Ты просто взял и обнулил мои полтора года труда. Ты обесценил всё, что я делала. Получается, мои стёртые ноги, мои нервы, моё время — всё это для тебя мусор. Главное, чтобы мама была довольна новой игрушкой.
Геннадий вскочил с дивана и начал ходить по комнате. Его раздражало это спокойствие жены, её аргументированность. Ему было бы проще, если бы она орала, била тарелки — тогда можно было бы назвать её истеричкой и уйти, хлопнув дверью. Но она била фактами, и крыть было нечем. Поэтому он перешел в нападение.
— Ты эгоистка, Лена! Махровая эгоистка! — он тыкал пальцем в её сторону. — Ты зациклилась на этих зубах, как на фетише! Ну подумаешь, прикус! Миллионы людей живут с неправильным прикусом и счастливы. А у мамы, может быть, последние годы жизни остались. Ей нужно внимание, забота! Этот прибор дает ей надежду. Пусть он даже не работает так, как обещают, но он дает ей веру в лучшее! А ты хочешь отобрать у старика надежду ради ровных зубов подростка?
— Ради здоровья подростка, — поправила Елена ледяным тоном. — И да, я выбираю своего ребенка. Потому что она — наше будущее. А ты выбираешь прошлое. Ты готов пожертвовать будущим дочери, лишь бы мама погладила тебя по головке и сказала: «Какой хороший Геночка». Ты покупаешь её любовь за наш счет.
— Не смей! — лицо Геннадия пошло красными пятнами. — Не смей трогать мои отношения с матерью! Она меня вырастила! Она ночей не спала! Я обязан ей всем! А Катька… Катька подождет. Не развалится. Она молодая кобыла, здоровая. А ты просто жадная баба, которая трясется над каждой копейкой.
Елена закрыла ежедневник. Медленно, аккуратно. Словно закрыла крышку гроба.
— Жадная баба, говоришь? — переспросила она тихо. — Значит, когда я ходила в драных сапогах, чтобы сэкономить, я была хорошей женой. Когда я готовила тебе из ничего деликатесы, чтобы отложить лишнюю тысячу, я была хозяйственной. А когда я спросила, куда делись плоды моего труда, я стала жадной?
— Да потому что ты не понимаешь сути! — заорал Геннадий, теряя остатки самообладания. — Деньги — это наживное! Заработаю я вам на эти чертовы брекеты! Через год, через два! Какая разница? А маме плохо сейчас! Но тебе этого не понять, у тебя вместо сердца калькулятор!
— Через два года, — медленно проговорила Елена, глядя на мужа, как на незнакомца. — Ты даже не слышал врача. Через два года исправлять будет поздно. Начнутся необратимые изменения в суставе. Но тебе плевать. Тебе плевать на Катю, тебе плевать на меня. Тебе важно только одно — быть хорошим для мамы. Любой ценой. Даже ценой здоровья собственной дочери.
— Если надо будет — и почку продам, но матери помогу! — пафосно заявил Геннадий, чувствуя себя героем греческой трагедии. — И тебе не позволю меня попрекать. Я глава семьи, я принял решение. Не нравится — твои проблемы.
В комнате стало очень тихо. Слышно было только, как тикают часы на стене и как тихо гудит холодильник на кухне. Елена встала. Она вдруг почувствовала невероятную лёгкость. Исчезли сомнения, исчезла обида. Осталась только кристально чистая ясность. Человек, стоящий перед ней, не был её мужем, партнёром или отцом её ребенка. Это был инфантильный мальчик, застрявший в пуповине своей матери, готовый сжечь собственный дом, лишь бы мамочке было тепло.
— Хорошо, Гена, — сказала она совершенно спокойным голосом, в котором не было ни одной живой эмоции. — Ты глава. Ты принял решение. Ты расставил приоритеты. Теперь моя очередь принимать решения.
Она развернулась и пошла в коридор. Геннадий, сбитый с толку её внезапным спокойствием, остался стоять посреди комнаты, тяжело дыша. Он ожидал продолжения спора, ожидал, что она начнёт оправдываться, но она просто ушла. И это молчаливое отступление пугало его гораздо больше, чем любые крики. Ему вдруг показалось, что воздух в квартире стал разреженным, непригодным для дыхания. Но он отогнал от себя это чувство, убеждая себя, что он прав. Ведь маму надо любить. Мама — это святое. А жена… жена просто бесится из-за денег. Перебесится.
Елена вышла в коридор и открыла антресоль. Оттуда на пол с глухим стуком упала большая спортивная сумка, с которой Геннадий обычно ездил на рыбалку или в редкие командировки. Сумка пахла пылью и старой резиной. Елена рывком расстегнула молнию и направилась к шкафу-купе.
Геннадий, услышав возню, выглянул из гостиной. В руках он всё еще держал пульт, словно скипетр власти, который должен был защитить его от происходящего. Увидев жену, методично сгребающую его футболки с полки, он криво ухмыльнулся.
— Решила к маме свалить? Ну-ну. Давай, попутного ветра. Может, хоть там мозги на место встанут. Поймешь, как мужа ценить надо.
Елена не остановилась. Она бросила стопку белья в сумку, затем вернулась за джинсами. Её движения были четкими, экономными, лишенными суеты. Так патологоанатом вскрывает грудную клетку — без эмоций, просто выполняя работу.
— Ты не понял, Гена, — сказала она, не оборачиваясь. — Я дома. А вот ты уезжаешь. Прямо сейчас. К той женщине, ради которой ты готов пустить по миру собственную семью.
Улыбка сползла с лица Геннадия, сменившись выражением тупого непонимания.
— В смысле? Ты меня выгоняешь? Из моей квартиры? — он шагнул к ней, но остановился, наткнувшись на её взгляд. В нем было столько ледяного презрения, что ему стало физически холодно. — Ты не имеешь права! Мы здесь прописаны оба!
— Имею право, — спокойно ответила Елена, запихивая в сумку его свитер. — Моральное право. Ты сегодня сделал выбор. Ты решил, что комфорт твоей мамы важнее здоровья твоей дочери. Ты украл у Кати полтора года нормальной жизни. Ты украл мои полтора года труда. Ты опасен для нашего бюджета, Гена. Ты как игроман, только твоё казино — это мамины прихоти. Я не знаю, что тебе взбредет в голову завтра. Может, ты продашь телевизор, чтобы купить ей магнитные стельки от сглаза?
— Ты бредишь! — взвизгнул он, но в голосе прорезались нотки страха. — Из-за каких-то денег рушишь семью! Ты же через неделю приползешь просить прощения! Кто тебя содержать будет?
Елена выпрямилась и посмотрела на него с жалостью.
— Содержать? Гена, открой глаза. Последний год мы жили на мою зарплату, потому что твою мы откладывали. На брекеты. Которых теперь нет. Я прекрасно проживу без тебя. Мне даже легче станет — один рот меньше кормить. А вот как ты проживешь с мамой, когда выяснится, что «чудо-прибор» не работает, а денег на новый нет — это большой вопрос.
Она застегнула молнию на сумке с резким, визжащим звуком. Затем прошла на кухню, взяла со стола коробку с «Квант-Остео» и вернулась в коридор.
— Держи, — она сунула ему в руки коробку. — Твоё приданое. Самое ценное, что у тебя есть. Не забудь инструкцию, там печать синяя, всё официально.
Геннадий стоял в коридоре, прижимая к груди коробку с пластиковым хламом, а у ног его лежала раздутая спортивная сумка. Ситуация казалась ему сюрреалистичной. Он не верил, что это происходит на самом деле. Так не бывает. Из-за ста сорока тысяч не разводятся. Жены должны пилить, кричать, но потом прощать.
— Ты пожалеешь, Лена, — прошипел он, пытаясь вернуть себе остатки достоинства. — Ты сейчас выставляешь отца своего ребенка за дверь. Из-за жадности. Ты меркантильная тварь, которая никогда не любила ни меня, ни мою мать.
— Я любила тебя, Гена, — ответила она тихо, открывая входную дверь. — Но того мужчины, которого я любила, больше нет. Есть инфантильный маменькин сынок, который готов скормить мошенникам будущее своего ребенка, лишь бы получить одобрение старой женщины.
Она выставила сумку на лестничную площадку.
— Иди лечи маму. Живи с ней, слушай её рассказы про болячки, прикладывай этот пластик к её коленям. Вы друг друга стоите. А алименты на лечение дочери я с тебя вытрясу через приставов, раз по-хорошему ты не понимаешь приоритетов. И поверь мне, я найду способ забрать каждый рубль, который ты украл у Кати.
— Да пошла ты! — рявкнул Геннадий, хватая сумку. — Сама прибежишь! Я для вас старался! Я хотел как лучше!
Он вышел на лестничную клетку, чувствуя себя несправедливо обиженным изгнанником, непонятым гением семейной дипломатии. Он ожидал, что она сейчас окликнет его, остановит. Но за спиной лязгнул замок. Два оборота. Сухо и окончательно.
Елена прислонилась лбом к холодной металлической двери. В квартире было тихо. Не было слышно ни телевизора, ни шагов, ни раздражающего бубнежа про долг и совесть. Из комнаты дочери робко выглянула Катя. У девочки были заплаканные глаза и припухший нос.
— Мам? — позвала она тихо. — Папа ушел?
Елена глубоко вдохнула, расправляя плечи. Она чувствовала не пустоту, а странное облегчение, словно сбросила с плеч тяжелый, прогнивший мешок, который тащила много лет.
— Да, милая, — сказала она, поворачиваясь к дочери. — Папа уехал в командировку. Надолго. К бабушке.
Она подошла и обняла дочь, гладя её по волосам.
— А зубы мы вылечим. Обязательно. Я возьму подработку, мы что-нибудь придумаем. Зато теперь никто не будет указывать нам, на что тратить наши деньги.
Геннадий стоял внизу, у подъезда, глядя на темные окна своей бывшей квартиры. В одной руке у него была тяжелая сумка с вещами, в другой — легкая коробка с бесполезным куском пластмассы за сто сорок тысяч рублей. Он достал телефон и набрал номер матери.
— Алло, мам? — сказал он в трубку, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты не спишь? Я сейчас приеду. Да, с прибором. Нет, Ленка не против. Она… она просто не понимает. Встречай.
Он побрел к остановке, сгибаясь под тяжестью сумки, уверенный, что совершил подвиг, который просто никто не оценил. А в квартире на пятом этаже Елена впервые за вечер заваривала себе чай, зная, что этот чай никто не испортит претензиями, и что завтрашний день, пусть и трудный, будет принадлежать только им с дочерью…
