— Ну что это за ужин, Дашенька? Макароны эти твои… печальные какие-то. Стас, ты хоть бы раз мяса нормального купил жене. Вон, у Оленьки моей подруги муж каждую неделю стейки привозит, с рынка, мраморные. А вы всё экономите, как будто завтра война.
Людмила Борисовна говорила это своим обычным, вкрадчивым тоном, аккуратно подцепляя вилкой одинокую макаронину. Она не смотрела на зятя, её взгляд был устремлён в тарелку, но каждое слово было точным, выверенным выстрелом, нацеленным прямо в Стаса. Он молча жевал, чувствуя, как безвкусная еда комком застревает в горле. Он устал. Устал после двенадцатичасовой смены на складе, где таскал коробки тяжелее этой самой тёщи. Устал от её визитов, которые в последнее время стали ежедневными. Устал от этого яда, который она капля за каплей вливала в уши его жены.
— Мам, перестань, — тихо сказала Даша, не поднимая глаз. — У нас цель. Мы на квартиру копим. Ты же знаешь.
— Знаю, деточка, знаю, — вздохнула Людмила Борисовна, и в этом вздохе было столько вселенской скорби, будто речь шла не о покупке жилья, а о подготовке к собственным похоронам. — Всю жизнь копить будете на свою конуру. А жить-то когда? Молодость пройдёт, и вспомнить будет нечего, кроме этих макарон. Жизнь должна быть яркой, полной! Женщина должна цвести, а не увядать в четырёх стенах, считая каждую копейку.
Стас сжал вилку так, что побелели костяшки. Он посмотрел на Дашу. Она сидела, опустив плечи, и ковыряла вилкой в тарелке. Он видел, что слова матери попадают в цель. Видел, как в её глазах гаснет огонёк, который он так любил, и появляется тень сомнения. Сомнения в нём, в их будущем, в правильности их общего пути. Ещё полгода назад они вместе смеялись, планируя дизайн их будущей квартиры, а теперь она всё чаще вздыхала, листая глянцевые журналы, которые подсовывала ей мать.
Он доел молча, встал из-за стола, отнёс тарелку в раковину.
— Спасибо, было вкусно, — бросил он в воздух и ушёл в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Ему не хотелось слушать продолжение. Он знал его наизусть. Сейчас Людмила Борисовна начнёт рассказывать, какой «перспективный» жених был у Даши до него, как он возил её на море и дарил дорогие духи. Она будет делать это шёпотом, но так, чтобы он всё слышал. Это была её игра, её метод медленного, планомерного разрушения.
Вечером, когда он вернулся с работы, его чуть не сбил с ног запах нового пластика и картона, перемешанный с торжествующим ароматом духов тёщи. Дверь в гостиную была распахнута. Стас заглянул внутрь и замер на пороге. Посреди их крошечной комнаты, заслоняя собой диван, журнальный столик и половину окна, возвышалась гигантская картонная коробка. На ней глянцевыми буквами было написано название известного бренда и изображён экран неправдоподобно ярких, сочных цветов.
Из-за этой картонной горы, сияя, как начищенный самовар, вышла Людмила Борисовна.
— Сюрприз! — пропела она, всплеснув руками. — Ну, что скажешь, Станислав? Видишь, как надо о жене заботиться? Решила вам подарок сделать, а то живёте как в прошлом веке. Теперь будете вечерами кино смотреть, как люди!
Даша стояла рядом, её взгляд был растерянным, но на губах играла слабая, неуверенная улыбка. Она смотрела то на мать, то на мужа, ожидая его реакции. Стас перевёл взгляд с тёщи на коробку, потом на жену, и обратно. Он ничего не сказал. Он просто смотрел на этот чудовищный ящик, на этот памятник чужой воле, установленный в центре его жизни, и чувствовал, как внутри у него всё сжимается в ледяной, тяжёлый узел. Он сразу понял, что это не подарок. Это был трофей. Знак того, что его территория захвачена.
— Ну что стоишь, зятёк? Как истукан. Неси инструмент, помоги нам! — скомандовала Людмила Борисовна, по-хозяйски похлопав по картонному боку коробки.
Её голос не оставлял пространства для возражений. Стас медленно, словно продираясь сквозь вязкую, невидимую субстанцию, прошёл в комнату. Он молча принёс нож и отвёртку. Распаковка превратилась в священнодействие, которым целиком и полностью дирижировала тёща. Она указывала, куда резать скотч, как придерживать пенопласт, как вытаскивать огромную чёрную панель, завёрнутую в мягкий защитный материал.
— Осторожнее, не поцарапай! Вещь дорогая, не то что ваша рухлядь, — бросила она, когда Стас чуть неловко повернул угол.
Даша, поначалу стоявшая в стороне, постепенно втягивалась в это действо. Когда они сняли упаковку, и на свет показалась гигантская, глянцевая гладь экрана, она ахнула. Её глаза загорелись. Она подошла и робко провела пальцами по идеально гладкой поверхности.
— Мам, он такой… огромный! Прямо как в кинотеатре, — в её голосе звучал неподдельный детский восторг. Она уже не замечала мрачного лица мужа. Она видела, как эта чёрная панель преображает их скромную гостиную, превращая её в нечто статусное, современное. В ту самую «яркую жизнь», о которой постоянно твердила мать.
Людмила Борисовна победно улыбнулась.
— А то! Я для своей доченьки всё самое лучшее выберу! Тут тебе и 4К, и Smart TV, и управление голосом. Будете смотреть, не налюбуетесь. Не то что ваш старый коробок, который место только занимает.
Стас, установив телевизор на тумбу, выпрямился. Комната и вправду изменилась. Экран поглотил всё пространство, свет и воздух. Он казался чёрной дырой, которая затягивала в себя их выстроенный на экономии и общих планах мирок. Он смотрел не на телевизор. Он смотрел на жену, на её зачарованное лицо, и понимал, что её уже затянуло.
— Людмила Борисовна, сколько это стоит? — его голос прозвучал глухо и ровно.
Тёща картинно всплеснула руками, изображая обиду.
— Стас, ну что за бестактность! Это подарок! Неужели ты не можешь просто порадоваться за жену?
— Я задал прямой вопрос. В каком магазине вы его взяли? И где чек? — он не повышал голоса, но от его ледяного спокойствия Даша вздрогнула и оторвала взгляд от экрана.
— Ой, да я уже и не помню… В крупном центре, конечно! Голова закружилась от такой красоты, — Людмила Борисовна начала суетиться, поправлять несуществующие складки на платье. — Давай лучше включим, посмотрим, как он показывает!
Она сделала вид, что ищет пульт, но её взгляд метнулся к журнальному столику. Стас проследил за этим взглядом. На полированной поверхности, отдельно от стопки старых журналов, лежала аккуратная пластиковая папка синего цвета. Слишком новая, слишком чужеродная для их квартиры. Она лежала там, где её невозможно было не заметить.
Стас сделал два шага, взял папку. Руки тёщи замерли в воздухе. Он расстегнул кнопку и вытащил несколько листов. Первым был кредитный договор. Он пробежал глазами по строчкам. Сумма прописью заставила его мозг на секунду отключиться. Двести сорок тысяч рублей. Срок — двадцать четыре месяца. А потом он увидел имя. Крупными печатными буквами в графе «Заёмщик» было выведено: «Савельева Дарья Игоревна». Его Даша.
Он медленно поднял голову. Сначала посмотрел на жену. Она стояла бледная, искусанные губы, взгляд в пол. Потом на тёщу. Та смотрела на него с вызовом, её подбородок был вздёрнут, а в глазах плескалось неприкрытое торжество.
— Что это такое, Даша? — спросил он так тихо, что слова едва можно было разобрать. Он протянул ей бумаги.
Она не взяла. Она посмотрела на мать, ища поддержки.
— Стас, ну… мама же сказала, она будет помогать платить… Она просто хотела, чтобы у нас…
— Помогать? — перебил он, и в его голосе впервые прорезался металл. Он повернулся к Людмиле Борисовне. — Вы называете это «помощью»? Вы втайне от меня уговорили мою жену влезть в кабалу? Вы повесили на нас долг, который мы будем тянуть два года, отказывая себе в последнем? Это не подарок. Это удавка. Вы купили себе поводок, чтобы дёргать за него, когда вам вздумается.
— Удавка? Да ты бы спасибо сказал! — Людмила Борисовна шагнула вперёд, выставляя грудь, как ледокол, готовый крушить всё на своём пути. Её вкрадчивый тон испарился, сменившись твёрдым, звенящим металлом. — Я о родной дочери забочусь, раз её муж не в состоянии обеспечить ей элементарный комфорт! Ты посмотри, как вы живёте! Обои двадцатилетней давности, диван просиженный! Даша молодость свою на твою ипотечную мечту кладёт! Думаешь, она счастлива, пересчитывая сдачу в магазине?
Она говорила громко, чеканя слова, и каждое из них было направлено не столько на Стаса, сколько на Дашу. Это был не диалог, а публичная порка, показательное выступление для единственного зрителя, чьё мнение имело значение.
— Мы договорились. У нас был план, — глухо ответил Стас, не отрывая взгляда от жены. — Общий план.
— План нищеты! — выплюнула тёща. — Твой план! А Даша просто соглашалась, потому что любит тебя, дурака! Потому что сердце у неё доброе! Она достойна большего, чем твои макароны и обещания когда-нибудь потом зажить по-человечески! А это «потом» может и не наступить!
Даша вздрогнула и наконец подняла на мужа глаза. В них не было вины. В них была обида. Глухая, накопленная, подогретая материнскими речами.
— Стас, ну а что она не так говорит? — голос её был надломлен, но твёрд. — Я устала. Я правда устала от этой вечной экономии. Лена с работы на море летала, Ирка машину купила… А мы что? Мы на первый взнос копим. Годами копим! Я хочу жить сейчас, а не через десять лет! Мама хотя бы попыталась что-то сделать, чтобы наша жизнь стала… ярче!
Это был удар под дых. Точнее, выстрел в упор. Стас почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. Не просто лопнула струна терпения, а рухнула целая несущая конструкция, на которой держался их брак. Он смотрел на жену, на её пылающее от обиды лицо, и не узнавал её. Перед ним стояла не его Даша, с которой они мечтали о маленьком домике с садом, а чужая, недовольная женщина, повторяющая слова своей матери. Он понял, что проиграл. Проиграл не сегодня. Он проигрывал эту войну медленно, каждый день, с каждым визитом тёщи, с каждым её «сочувствующим» вздохом.
Людмила Борисовна увидела выражение его лица и торжествующе хмыкнула. Она победила. Она вбила клин так глубоко, что вытащить его было уже невозможно.
— Слышал? — произнесла она с удовлетворением. — Ребёнок устал от твоей бездарности. Неблагодарный нищеброд. Тебе подарок сделали, а ты нос воротишь.
Стас медленно опустил папку с документами на стол. Движения его стали размеренными, пугающе спокойными. Он больше не смотрел на тёщу. Он смотрел на этот огромный чёрный прямоугольник, занявший центр его жизни. На этот идол, которому только что принесли в жертву его семью. Он подошёл к нему вплотную. Обошёл, посмотрел на заднюю панель. Наклонился и с резким щелчком выдернул вилку из розетки. Затем, ухватившись за бока гладкого корпуса, он напряг спину и с глухим кряхтением оторвал телевизор от тумбы. Аппарат был тяжёлым, неудобным, но холодная ярость, заполнившая его изнутри, придавала сил.
— Стас, ты что делаешь?! Поставь! — взвизгнула Даша, бросаясь к нему.
Он отстранил её движением плеча, не глядя. Взвалив громоздкую ношу на спину, он развернулся и, сгибаясь под тяжестью, пошёл к выходу из комнаты. Он остановился в дверном проёме, повернул голову и посмотрел прямо в искажённое злобой лицо Людмилы Борисовны. И его спокойный голос разрезал воздух.
— Забирай свой поганый телевизор и вон отсюда! Если ты мать моей жены, это не значит, что я позволю тебе ей манипулировать! Карга старая!
Слова повисли в спертом воздухе гостиной, тяжёлые и уродливые. На мгновение Людмила Борисовна замерла, её лицо, только что сиявшее триумфом, исказилось от неприкрытой ненависти. Даша издала какой-то сдавленный звук, среднее между всхлипом и воплем, и бросилась наперерез мужу, цепляясь не за него, а за край телевизора.
— Не смей! Ты его разобьёшь! Поставь сейчас же!
Но Стас её не слышал. Он был машиной, выполняющей одну-единственную задачу. Он шагнул в узкий коридор, неуклюже разворачивая свою ношу. Угол телевизора с сухим треском проехался по дверному косяку, оставляя на старых обоях длинную белую царапину. Он даже не поморщился. Преодолев коридор, он толкнул входную дверь и, шагнув на лестничную клетку, с глухим стуком опустил плазменную панель на грязный кафельный пол у стены. Он не бросил её, не швырнул. Он поставил её. Как ставят чемодан, с которым больше не по пути.
Выпрямившись и разминая затёкшее плечо, он вернулся в квартиру. Он не закрыл за собой дверь, оставив её распахнутой в тёмный, гулкий подъезд. В квартире его ждали. Две женщины, два разъярённых, искажённых лица.
— Ничтожество! — прошипела Людмила Борисовна, её кулаки мелко тряслись. — Я так и знала, что ты — пустое место! Завистливая, мелочная душонка! Сам ничего не можешь дать моей дочери, и другим не позволяешь!
— Ты унизил меня, слышишь? — подхватила Даша, её голос срывался. — Унизил перед моей матерью! Ты просто завидуешь, что она может сделать мне такой подарок, а ты нет! Тебя бесит, что кто-то заботится обо мне лучше, чем ты! Ты просто… жестокий!
Стас смотрел на них. Он больше не чувствовал ярости. Внутри, там, где ещё полчаса назад бушевал пожар, теперь был только холодный, выгоревший пепел. Он смотрел на свою жену, на её мокрое от злых слёз лицо, и видел перед собой чужого человека. Он не узнавал ни её черт, ни её голоса, ни тех мыслей, которые она озвучивала. Он смотрел на неё, как на незнакомку, с которой его по ошибке свела судьба. Эта тихая, холодная отстранённость была страшнее любого крика.
Он ничего не ответил на их обвинения. Он просто прошёл мимо них в спальню. Их крики и проклятия летели ему в спину, но не достигали цели. Он молча открыл шкаф, достал с верхней полки старую спортивную сумку и начал так же молча кидать в неё вещи. Не всё подряд. Две смены белья, пара футболок, джинсы, зубная щётка. Он действовал, будто собирался в обычную командировку.
Людмила Борисовна заглянула в спальню, её лицо было багровым.
— Что, сбежать решил, трус? Правильно, беги! Таким, как ты, не место рядом с моей Дашей!
Стас застегнул молнию на сумке, перекинул ремень через плечо. Он повернулся и посмотрел сначала на тёщу, а потом перевёл взгляд на Дашу, которая стояла в дверях, скрестив руки на груди. Её поза выражала вызов, но в глубине глаз уже зарождалось что-то похожее на страх.
— Раз я плохо забочусь о своей семье, — сказал он ровно, без всякого выражения, — раз я такой ничтожный, жестокий и завистливый муж, то продолжать этот брак больше нет смысла.
Он двинулся к выходу. Даша не двинулась с места, чтобы его остановить. Она просто смотрела, как он проходит мимо. Когда он поравнялся с тёщей, та отступила на шаг, и на её губах появилась уродливая, победная ухмылка. Он вышел в коридор, обулся и, не оглядываясь, шагнул за порог. Металлический язык замка провернулся с тяжёлым, финальным щелчком.
В наступившей тишине Людмила Борисовна с удовлетворением выдохнула.
— Ну и скатертью дорога! Наконец-то избавились от этого нищеброда! Теперь, доченька, заживём!
Даша стояла посреди гостиной, не шевелясь. Её взгляд был прикован к пустому месту у стены, где всего час назад стоял их старый, но такой привычный телевизор. Потом она медленно перевела взгляд на журнальный столик, где белели листы кредитного договора. На них всё ещё стояла её подпись. И сумма. Двести сорок тысяч. Победные речи матери гудели где-то на периферии сознания, не проникая внутрь. Тишина в квартире больше не была уютной. Она стала огромной, давящей, звенящей пустотой. И в этой оглушительной тишине до неё медленно, мучительно начало доходить, что именно она только что потеряла в обмен на поганую плазму, за которую ей теперь придётся платить. Одной…
