Вечер пятницы должен был закончиться привычно: ужин, сериал, разговоры ни о чём. Но вдруг у подъезда Оля наткнулась на что-то странное.
У самых дверей стояли открытые большие чёрные пакеты для мусора. В одном из них прямо сверху лежало ее любимое бирюзовое платье, из другого торчала коробка дорогой корейской косметики, которую Оля только недавно купила, а рядом со всем этим, слегка помятая, лежала коробка, где Оля хранила старые открытки от подруг и родителей.
Сердце сжалось. Она огляделась — никого. Только эти пакеты. Подхватила свои вещи и вошла в подъезд.
Оля тяжело поднялась на третий этаж. Дверь квартиры распахнулась ещё до того, как она успела вставить ключ. На пороге стояла свекровь, Людмила Петровна.
Высокая, с прямой осанкой, она всегда выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала «Домашний уют», даже если просто выносила мусор. Вот и сейчас на ней был безупречно отглаженный халат.
— Это что? — голос Оли дрогнул, но она постаралась говорить ровно.
Людмила Петровна медленно обвела её взглядом, сверху вниз, затем задержалась на пакетах у ног Оли.
— Мусор, Олечка. Обычный бытовой мусор.
— Это были мои вещи, — Оля почувствовала, как внутри всё закипает. Её голос стал громче, чем она ожидала.
— Вот именно, были, — Людмила Петровна сложила руки на груди, её губы сжались в тонкую линию. — Мужчине нужна минималистичная жена, а не павлин. Ты знаешь, Игорь никогда не любил нагромождений. Ни в жизни, ни в доме.
Оля смотрела на неё, пытаясь осознать происходящее. Она не верила своим ушам. Просто не могла поверить, что это происходит наяву. Это был не сон, не какая-то дурацкая шутка. Это была её свекровь, её вещи в мусорных пакетах, и этот холодный, равнодушный взгляд.
Из комнаты послышался голос Игоря, мужа Оли.
— Мам, ты там чего? Уже пришла Оля?
Людмила Петровна слегка повернула голову в сторону комнаты, но взгляд её по-прежнему оставался прикованным к Оле.
— Прийти-то она пришла, только вот зачем, хотелось бы знать, — произнесла она размеренно, словно читала по бумажке. — Это вопрос открытый. И очень, кстати, актуальный.
Оля стиснула зубы. Ей хотелось кричать, но она понимала, что это бесполезно. Свекровь этого и ждала. Ждала её истерики, её слёз, чтобы потом с полным правом сказать Игорю: «Я же говорила, она истеричка. Ей ничего нельзя доверить». Оля глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
— Я сейчас зайду, — сказала она, глядя свекрови прямо в глаза. — И мы поговорим. Все вместе.
— Она из него тряпку делает, Лена, — Людмила Петровна театрально вздохнула, прихлёбывая чай из тонкой фарфоровой чашки. Её подруга, Елена Ивановна, кивала в ответ, поглаживая кота на коленях. — Он ведь раньше какой был? Настоящий мужчина! А теперь? По дому бегает, стирает, готовит. Она пальцем о палец не ударит. Только и может, что маски себе намазывать да по телефону болтать.
— Ну, Олечка девушка современная, — вяло попыталась вставить Елена Ивановна.
— Современная? — Людмила Петровна чуть не подавилась чаем. — Это не современность, Елена, это распущенность. Мой сын не для того рос, не для того я его воспитывала, чтобы он в домработника превратился. Она же из него верёвки вьёт! А он, как дурачок, всё ей верит.
Людмила Петровна отставила чашку. На её лице появилось выражение, которое Елена Ивановна хорошо знала — оно означало, что Людмила Петровна приняла решение и отступать не собирается.
— Так не пойдёт, — твёрдо произнесла Людмила Петровна. — Так не будет. Пусть найдёт себе нормальную жену. Хозяйственную. Которая будет любить его, а не его кошелёк. А главное — которая будет уважать его мать.
Стычки с невесткой начались почти сразу после свадьбы. Сначала это были мелочи. «Олечка, почему ты не помыла посуду сразу?», «Олечка, этот салат слишком острый для Игоря», «Олечка, зачем ты купила такую короткую юбку?»
Оля пыталась отшучиваться, объяснять, иногда спорила. Игорь, как правило, отмалчивался, но всегда старался сгладить углы. «Мам, ну это же Олина юбка, что такого?» или «Мам, мне нравится острый салат». Но это не помогало. Людмила Петровна воспринимала это как личное оскорбление.
Теперь она решила, что достаточно. Лучше устроить грандиозный скандал, чем продолжать этот «неправильный» брак. И выкидывание вещей невестки будет первой, самой наглой атакой. Людмила Петровна прекрасно понимала, что это вызовет бурю. Но она рассчитывала на это.
Если Оля сорвётся, если устроит истерику, если покажет себя «неадекватной» — тем лучше. Тогда Игорь сам поймёт, с кем связался. И уйдёт от неё. Или Оля уйдёт сама, не выдержав давления.
— Я же не враг своему сыну, — продолжала Людмила Петровна, обращаясь скорее к себе, чем к подруге. — Я просто хочу ему добра. Чтобы он был счастлив. А с этой… с этой Олей… он никогда не будет счастлив. Она его загубит. Вот увидишь, Лена. Загубит.
Елена Ивановна лишь вздохнула. Она знала, что переубедить Людмилу Петровну невозможно. Если та что-то себе вбила в голову, то будет идти до конца.
— Она выкинула мои вещи, Игорь, — Оля стояла посреди гостиной, глядя на мужа. Он сидел на диване, не поднимая глаз от телефона. В комнате было душно, и Оля чувствовала, как по вискам стекает пот. — Ты слышишь меня? Твоя мать выкинула мои вещи на помойку! Моё платье, мою косметику, мои открытки!
Игорь медленно поднял голову. В его глазах читалось не то чтобы раздражение, скорее усталость. Он протёр лицо ладонью.
— Ну, может, ты сама их оставила где-то, а мама просто не поняла… — он запнулся.
— «Просто оставила»? — Оля не выдержала. — Она сделала это специально! Ты видел её лицо? Она мне в глаза сказала, что это мусор! Что тебе нужна «минималистичная жена»! Тебе нормально, что твою жену вот так вот раздевают, по мешкам выносят из дома, как какой-то хлам?
Игорь молчал. Он смотрел в сторону, на пустую стену, будто там был какой-то ответ. Это молчание было для Оли хуже любых оправданий. Это было предательство.
— Ну чего ты молчишь, Игорь? — она подошла ближе, её голос дрожал от напряжения. — Ты собираешься что-то делать? Или ты так и будешь сидеть, пока твоя мама не выставит меня за дверь вместе с последним пакетом?
Он вздохнул.
— Ну, Олечка, ты же знаешь, мама вспыльчивая. У неё характер такой. Зачем ты её провоцируешь? Зачем ты с ней споришь?
— Я её провоцирую?! — Оля не верила своим ушам. — Это она меня провоцирует! Это она все время пытается меня выжить из этого дома! А ты… ты даже слово за меня сказать не можешь!
Игорь поднялся с дивана. Подошёл к окну, заложил руки за спину.
— Ну а что я могу сделать, Оль? Она моя мать. Ты же понимаешь. Я не могу на неё кричать, не могу…
— А на меня кричать ты можешь? Молчать в ответ на унижения ты можешь? — Оля чувствовала, что теряет контроль. Её голос повышался. — Я что, враг тебе? Или я не твоя жена?
— Я просто не хочу скандалов, — тихо произнёс Игорь, не поворачиваясь. — Я устал от этого. Постоянно какие-то претензии, выяснения отношений. Я просто хочу покоя.
В этот момент Оля поняла. Она поняла, что он не собирается вмешиваться. Что он не встанет на её сторону. Никогда. Ему было важнее сохранить свой покой, чем защитить её. Эта мысль ударила её с такой силой, что Оля на мгновение потеряла равновесие. Перед глазами всё расплылось.
Она посмотрела на него, на его усталую спину, на его беспомощно опущенные плечи. И вдруг почувствовала абсолютную пустоту. Не было больше ни злости, ни обиды. Только опустошение.
— Знаешь что, Игорь? — произнесла она, собирая остатки самообладания. — Я тоже устала от скандалов. И от всего этого.
Она повернулась и направилась к двери.
— Куда ты? — он наконец обернулся.
— Пока к подруге, — бросила Оля, не оглядываясь. — Мне нужно подумать. Обо всём.
Дверь захлопнулась за ней. В коридоре по-прежнему лежали чёрные пакеты. Она их не взяла. Просто переступила через них, как через ненужный хлам, и ушла.
Сначала была посуда. «Почему эта тарелка здесь? Она же не подходит к этому сервизу». Потом покупки. «Олечка, зачем ты купила эти сосиски? Они же вредные. Игорь такое не ест». Дальше Людмила Петровна перешла на Олин шкаф: она перебрала все вещи, откладывая в сторону «неподходящие». «Это слишком ярко, это слишком открыто, это слишком старомодно. Зачем это вообще хранить?»
И на все вопросы Оли, на все её возмущения, Игорь отвечал одно и то же:
— Потерпи, Оль. Это временно. Она просто привыкает. Мама же никогда не жила с чужими людьми. Ей сложно.
Но «временно» затянулось на годы. Оля старалась, уступала. Она перестала носить короткие юбки, стала готовить пресную еду, старалась говорить тише. Она убирала из шкафов свои вещи, чтобы не раздражать свекровь, покупала только те продукты, которые «одобряла» Людмила Петровна. Она даже стала реже звонить подругам, чтобы не быть «громкой». Она надеялась, что если она будет идеальной невесткой, то свекровь успокоится. Что та увидит её старания, её уступчивость, и примет её.
Но чем больше Оля уступала, тем сильнее становился напор Людмилы Петровны. Свекровь воспринимала это не как примирение, а как слабость. Как доказательство своей правоты.
И каждый раз, когда Оля пыталась защититься, Игорь говорил ей: «Ну что тебе стоит? Просто согласись. Подумаешь, мелочь». Эти «мелочи» выедали её изнутри, крошечными уколами разрушая её самооценку, её личность. Она перестала быть собой. Она стала тенью, отражением ожиданий Людмилы Петровны.
А в итоге — её просто выбросили. Как хлам. Как те самые пакеты у подъезда. Не потому, что она сделала что-то не так, а потому, что она просто была. Потому, что она была женой Игоря, а не его матерью. Потому, что она была отдельным человеком, со своими желаниями и привычками. И это было неприемлемо
Прошло две недели. Две недели полной тишины. Оля сняла небольшую, но уютную квартиру в другом районе города. Она подала на развод, без претензий, без раздела имущества. Ей нужен был просто факт: брак расторгнут. Ей ничего не хотела от Игоря, кроме свободы.
Игорь пытался «поговорить». Звонил, писал сообщения.
— Оля, давай поговорим. Мама переживает. Я скучаю.
— Поздно, Игорь, — отвечала Оля по телефону. — Это должно было случиться раньше.
Она отключала звонок, не давая ему продолжить. Ей не хотелось скандалов, не хотелось выяснять отношения. Ей просто хотелось начать новую жизнь.
Людмила Петровна ликовала.
— Наконец-то, — говорила она подругам по телефону. — Наконец-то избавились. Сынок теперь вздохнёт полной грудью. Я же говорила, ей нужны были только его деньги!
Она приводила в порядок квартиру, с удовлетворением разглядывая пустые полки в шкафах Оли, её бывший рабочий стол, на котором теперь стояла лишь ваза с искусственными цветами. Людмила Петровна гордилась тем, что её «минималистичный» подход наконец-то восторжествовал.
Прошёл ещё месяц. Людмила Петровна наслаждалась тишиной и порядком в доме. Только вот Игорь не был похож на «счастливого» сына. Он был замкнут, молчалив. Он всё так же сидел на диване, уткнувшись в телефон, но теперь не было даже разговоров ни о чём. Не было Олиных смешных комментариев к фильмам, её любимой музыки, её бесконечных планов на выходные.
Однажды вечером, когда Людмила Петровна в очередной раз рассказывала ему, как хорошо стало без «этого балагана», Игорь прервал её.
— Я съезжаю, мам.
Людмила Петровна замерла. Чашка с чаем, которую она подносила ко рту, чуть не выпала из рук.
— Куда? — её голос звучал непривычно тонко.
— Снял квартиру, буду жить отдельно.
— Но ты же… Мы же наконец-то одни.
Игорь посмотрел на неё. Его глаза были пустыми. В них не было ни злости, ни обиды. Только усталость. Бесконечная, давящая усталость.
Людмила Петровна сидела молча, глядя на сына. Он собрал свои вещи за пару часов и вышел из квартиры, не оборачиваясь. Дверь закрылась тихо, без хлопка.
Людмила Петровна осталась одна. В тишине. В идеальной, звенящей тишине. С чистыми полками. С пустой прихожей. И с пустым домом. Больше ей некого было «спасать». Больше некого было учить жизни. Некого было выживать.
Игорь раз в неделю присылал короткое сообщение: «Всё в порядке». Людмила Петровна звонила ему, но он редко брал трубку. Она пыталась приехать к нему, но он был постоянно занят. Постепенно их редкие контакты сошли на нет.
Людмила Петровна теперь сидела по вечерам в идеальной чистоте, в идеальной тишине. Она хотела минимализма. Она его получила.
