— Вот ещё немножко в нашу копилку…
Старая жестяная шкатулка из-под печенья была их семейным банком. Катя открывала её раз в неделю, по субботам, чтобы добавить туда сэкономленное и пересчитать накопления. Это был её ритуал, её маленькая религия. Она аккуратно разглаживала помятые купюры, складывала их ровными стопками, перебирала монеты, звеневшие в полумраке комнаты, как обещание чуда. В эти моменты она почти физически ощущала на коже горячее южное солнце и слышала крик чаек. Море было её навязчивой идеей, мечтой, ради которой она второй год подряд ходила в одном и том же демисезонном пальто и научилась варить суп из ничего.
Андрей, её муж, обычно сидел рядом на диване, уткнувшись в телефон, и лениво комментировал.
— Молодец, котёнок, ты у меня хозяйственная. Ещё пара месяцев, и точно рванём.
Он говорил это с такой лёгкостью, будто речь шла о походе в кино, а не о цели, на которую она положила все свои силы и нервы. Катя молчала, лишь крепче сжимая в руке очередную тысячную купюру, выкроенную из бюджета отказом от новой пары джинсов. Она верила ему. Верила, что его «непредвиденные расходы» на ремонт машины, который почему-то так и не был сделан, или внезапные «долги друзьям» действительно были неотложными. Она просто затягивала пояс туже и начинала экономить ещё яростнее.
Всё рухнуло в один обычный вторник. Вечер был тихим и безликим, как и сотни других. Они ужинали на кухне. Андрей, как всегда, ел быстро, не отрываясь от экрана смартфона, листая ленту новостей. Катя мыла посуду, слушая шум воды и думая о том, что нужно не забыть купить стиральный порошок по акции. И в этот момент его телефон, лежавший на столе экраном вверх, коротко пиликнул. На секунду загорелся экран, и Катя, бросив случайный взгляд, увидела зелёную плашку банковского уведомления. Она не успела прочитать всё, но главное врезалось в её сознание, как раскалённое клеймо: «Перевод Марине А. на сумму 15 000 ₽ исполнен».
Андрей среагировал молниеносно. Он схватил телефон и смахнул уведомление с такой скоростью, будто отгонял осу. Он поднял на неё глаза — чуть растерянные, бегающие.
— Спам какой-то, замучили уже, — буркнул он и снова уткнулся в экран, делая вид, что ничего не произошло.
Но Катя всё видела. Марина А. — Марина Андреевна, его младшая сестра. Безработная девица, чья страница в социальных сетях пестрела фотографиями из салонов красоты, новых нарядов и посиделок в модных кафе. Пятнадцать тысяч. Сумма, которую Катя откладывала три месяца, отказывая себе буквально во всём.
Что-то тёплое и живое внутри неё сжалось, а потом осыпалось ледяной пылью. Она не закричала. Не устроила сцену. Она молча вытерла руки полотенцем и села за стол напротив него. Она даже улыбнулась.
— Устал на работе?
Он что-то промычал в ответ, не отрывая взгляда от телефона. Он думал, что пронесло. Он не понял, что мир только что раскололся надвое. Весь вечер она была образцовой женой: приготовила ему чай, спросила, как дела у его мамы, обсудила погоду. А сама в это время ощущала, как внутри неё вместо обиды и боли зарождается что-то другое. Холодное, твёрдое и острое, как осколок стекла. Это была ярость. Но не крикливая, истеричная, а тихая, расчётливая ярость человека, которого долго и методично обманывали, принимая за дуру.
На следующее утро она проводила его на работу, как обычно. Поцеловала в щёку, пожелала хорошего дня. И как только за ним захлопнулась входная дверь, она замерла в коридоре. Тишина в квартире больше не казалась уютной. Она давила, звенела в ушах. Катя медленно подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. На неё смотрела уставшая женщина с потухшими глазами. Женщина, которая слишком долго верила. Она развернулась, молча оделась, взяла из комода паспорт и свою банковскую карту. Она не собиралась собирать вещи или звонить подругам. Она шла в банк. Ей не нужны были извинения. Ей нужны были факты. Бумажные, неопровержимые, беспощадные.
Вечер был пропитан запахом жареной картошки и напряжением. Катя двигалась по кухне с неестественной, выверенной плавностью, словно робот, выполняющий давно заученную программу. Она накрыла на стол: две тарелки с отварной картошкой и одинокими солеными огурцами, два стакана, хлеб. Еда бедняков. Еда людей, которые экономят на всём ради великой цели. В её сумочке, на дне, лежал сложенный вчетверо бумажный приговор. Несколько листов банковской выписки, испещрённых цифрами, каждая из которых была маленьким гвоздём в крышку гроба их брака.
Андрей пришёл с работы весёлый, даже насвистывал что-то. Он чмокнул её в щёку, бросил сумку в коридоре и с аппетитом потёр руки.
— О, картошечка! То, что надо! Устал сегодня как собака.
Он сел за стол, пододвинул к себе тарелку и уже занёс вилку. В этот момент Катя, без единого слова, положила перед ним на стол несколько листов бумаги. Они легли лёгким шелестом, который прозвучал в тишине кухни громче выстрела. Андрей недоумённо поднял глаза от тарелки.
— Это что?
Он взял верхний лист. Его взгляд скользнул по строчкам, поначалу безразлично, потом всё более сосредоточенно. Улыбка медленно сползла с его лица, уступая место растерянности, а затем — душной, багровой злости. Его лицо приобрело бледный, почти серый оттенок.
— Ты что, за мной следила? Ты лазила в мой банк?
И тут её прорвало. Спокойствие, которое она так тщательно культивировала весь день, лопнуло, как перегретый котёл. Она вскочила, схватила со стола эти проклятые листы и ткнула ими ему прямо в лицо.
— Значит, твоей сестрице на шмотки и салоны деньги есть, а нам на отпуск второй год подряд не хватает?! Ты думал, я не узнаю, что ты ей деньги втихаря переводишь?
Её голос, обычно тихий, сорвался на крик, полный холодной, звенящей ярости. Она не плакала. В её глазах стояла сухая, обжигающая ненависть.
— Катя, успокойся, это не то, что ты думаешь… — начал он, пытаясь отодвинуться, но она нависала над ним, размахивая выпиской, как мечом.
— Не то, что я думаю?! — выплюнула она. — А что я должна думать?! Вот! Двадцать пятое мая, пятнадцать тысяч! Это когда ты мне сказал, что нам срочно нужно менять тормозные колодки! Вот, двенадцатое июня, двадцать тысяч! Это когда у тебя «премию задержали», и я отдала тебе свои последние, чтобы заплатить за квартиру! А вот, пятое июля, десять тысяч! Просто так! Наверное, на новые туфельки твоей приживалке!
Он вжался в стул. Все его оправдания звучали жалко и неубедительно.
— Ну… Марине нужно было помочь. У неё сложный период, она работу ищет… Она же моя сестра, я не могу её бросить!
— Работу ищет?! — Катя рассмеялась, но смех её был страшным, безрадостным. — Она ищет работу в ресторанах и бутиках! Я ради нашего моря отказалась от сапог, которые мне были нужны, а твоя сестра не может отказаться от маникюра! Я ем эту проклятую картошку каждый день, чтобы мы смогли уехать, а ты мои деньги, наши общие деньги, спускаешь на её хотелки!
— Это и мои деньги тоже! Я их зарабатываю!
— Молодец какой! А ещё ты мне врёшь! — отчеканила она, ударив стопкой бумаг по столу. — Ты не зарабатываешь, ты врёшь мне в лицо каждый день! Ты смотришь, как я считаю каждую копейку, как я радуюсь сэкономленным ста рублям, и молчишь! Ты позволяешь мне унижаться этой экономией, зная, что целое состояние уходит в чёрную дыру по имени «бедная сестричка»!
Он смотрел на неё, и в его взгляде не было раскаяния. Только злость загнанного в угол зверя и обида на то, что его поймали. Он проиграл. Его маленькая, удобная ложь была вскрыта и выпотрошена. Омерзение. Вот что она чувствовала, глядя на него. Не боль, не обиду, а брезгливое, тошнотворное омерзение к этому слабому, лживому человеку, с которым она делила постель. Ужин так и остался нетронутым. Картошка остывала, покрываясь серой, неаппетитной плёнкой. Они сидели друг напротив друга за одним столом, но между ними пролегла бездна. И оба понимали, что перешагнуть её уже невозможно.
Неделя после скандала превратила их квартиру в нейтральную территорию, в демилитаризованную зону, где каждый двигался по своей, невидимой траектории. Они не разговаривали. Не потому, что дулись или ждали извинений. Просто говорить стало не о чем. Воздух, раньше наполненный общими планами, шутками и бытовой суетой, стал разреженным и пустым. Они спали на одной кровати, но между ними пролегла ледяная пропасть, и каждый инстинктивно жался к своему краю, боясь случайно коснуться другого. Андрей пытался вести себя как обычно, думая, что это просто затянувшаяся женская обида, которая рассосётся сама собой, как утренний туман. Он громко включал телевизор, комментировал новости, пытался рассказывать что-то о работе. Катя не реагировала. Она либо молча уходила в другую комнату, либо надевала наушники. Она больше не была участницей его жизни, она стала её безмолвным наблюдателем.
Еда в холодильнике кончалась с неумолимой скоростью. Катя готовила только для себя — маленькую порцию гречки, один куриный окорочок, нарезала салат в пиалу. Она ела в одиночестве на кухне, пока он был на работе, или уносила тарелку в комнату. Он доедал то, что оставалось: вчерашний суп, засохший сыр, последний кусок колбасы. Он не придавал этому значения, списывая всё на её «заскоки». Он был уверен, что как только холодильник опустеет окончательно, сработает её инстинкт хозяйки, и всё вернётся на круги своя. Он ошибался.
В пятницу вечером он пришёл домой, предвкушая сытный ужин и отдых. Он открыл холодильник, и его встретила унылая, звенящая пустота. На полках стояли лишь банка горчицы, сморщенная половинка лимона и начатая пачка кефира. Его весёлое настроение мгновенно испарилось. Он обернулся. Катя сидела в кресле с книгой, абсолютно спокойная и отрешённая, будто пустой холодильник в её доме — нормальное явление.
— Кать, — он постарался, чтобы его голос звучал небрежно, — у нас жрать нечего. Совсем. Денег на продукты дашь? У меня на карте почти ноль. Эта фраза, которую он произносил десятки раз и которая всегда работала безотказно, в этот раз повисла в воздухе. Катя медленно, с какой-то театральной паузой, отложила книгу. Она не посмотрела на него. Её взгляд был направлен куда-то в сторону. Она встала, подошла к комоду, достала из ящика маленький блокнот и ручку. Несколько секунд она что-то писала, затем аккуратно вырвала листок и, подойдя к нему, молча протянула.
Андрей тупо уставился на бумажку. Это был список, написанный аккуратным, ровным почерком: «Кефир 1% — 1 литр. Гречка – 1 пачка. Грудка куриная – 500 гр. Огурцы – 2 шт. Хлебцы ржаные». Он поднял на неё недоумевающий взгляд.
— Что это? Я не понял. И только тогда она посмотрела ему прямо в глаза. Её взгляд был холодным и пустым, как полки их холодильника. В нём не было ни злости, ни обиды. Ничего.
— Это список того, что нужно купить мне, — произнесла она ровным, безжизненным голосом. — Свои деньги я теперь трачу только на себя. Свою сестру и себя корми сам.
Он замер, держа в руках этот дурацкий листок. До него дошло не сразу. Он перечитал список ещё раз, потом снова посмотрел на неё. Она не шутила. Это не было частью скандала или способом его наказать. Это была новая реальность. Экономическая блокада, объявленная ему в собственной квартире. В этот момент он осознал, что та женщина, которая варила ему борщи, покупала ему носки и молча прощала его ложь, исчезла. На её месте стояла эта холодная, расчётливая незнакомка, которая протягивала ему счёт за его предательство. Он стоял посреди кухни, сильный, взрослый мужчина, «добытчик», и чувствовал себя беспомощным мальчишкой, которому впервые в жизни отказали в карманных деньгах. И это унижение было во сто крат хуже любого крика или упрёка.
Финансовая блокада работала безотказно. Андрей, привыкший к полному холодильнику и горячему ужину, оказался в новой, дикой для него реальности. Он пытался питаться сам. Покупал пельмени, которые слипались в один серый ком, жарил сосиски до состояния угольков, заваривал лапшу быстрого приготовления. Квартира наполнилась запахом дешёвой еды и его глухого, сдавленного раздражения. Он смотрел, как Катя достаёт из своего отсека в холодильнике свежий творог или кусок запечённой курицы, и в его взгляде читалась смесь голодной зависти и бессильной злобы. Он ждал, что она сломается, но она, казалось, стала только спокойнее и твёрже.
Развязка наступила в субботу днём. Катя была дома одна, читала книгу, наслаждаясь тишиной. В дверь позвонили — настойчиво, требовательно. Она сразу поняла, кто это. Финансовый ручеёк, питавший красивую жизнь Марины, окончательно пересох. Она открыла дверь. На пороге стояла сестра мужа, разодетая в модный тренч, с идеальной укладкой и хищным блеском в глазах.
— Привет, — бросила она, проходя в квартиру без приглашения, словно к себе домой. — Где Андрей?
— На работе, — спокойно ответила Катя, закрывая дверь.
— Ясно. Значит, поговорим вдвоём, — Марина сбросила тренч на кресло и уселась на диван, закинув ногу на ногу. — Кать, что за цирк вы тут устроили? Андрюша сам не свой, жалуется, что ты ему мозг выносишь. Мы же семья, надо как-то решать проблемы, а не дуться.
Катя молча смотрела на неё. На эту холёную, самоуверенную девицу, которая считала её деньги своими по праву рождения.
— У нас с ним нет проблем, которые нужно решать с тобой.
— Ошибаешься, — усмехнулась Марина. — Когда проблемы моего брата отражаются на мне, они становятся и моими тоже. Он сказал, что ты нашла какие-то выписки… Ты что, рылась в его вещах? Это низко, знаешь ли.
В этот момент в замке повернулся ключ, и в квартиру вошёл Андрей. Он замер на пороге гостиной, увидев их обеих. На его лице отразился весь спектр эмоций: от удивления до панического страха. Он попал в ловушку.
— Маринка? А ты что тут… — промямлил он. Марина тут же вскочила и бросилась к нему, сменив тактику на роль жертвы.
— Андрюша! Наконец-то! Я пришла поговорить, а твоя жена тут мне такие вещи говорит! Обвиняет меня во всём, чуть ли не выгоняет!
Андрей посмотрел на Катю умоляющим, затравленным взглядом.
— Кать, ну зачем ты так? Давай спокойно всё обсудим, все вместе…
Это было последней каплей. Его слабость, его вечное желание усидеть на двух стульях, его трусость окончательно убили в ней всё, что ещё могло оставаться. Она медленно поднялась с кресла.
— Обсуждать больше нечего. Всё уже решено, — её голос звучал ровно и смертельно спокойно. Она посмотрела сначала на Марину, которая прижималась к брату, ища защиты. — Ты пришла за деньгами. Так вот, слушай внимательно: их нет и больше никогда не будет. Твой бесплатный абонемент в красивую жизнь, который оплачивался из моего кармана, закрыт навсегда. Ищи работу.
Затем она перевела взгляд на мужа.
— А ты… Ты смотри на неё. Внимательно смотри. Вот это твой выбор. Не наша семья, не наше будущее, не наше море. А она. Ты годами обкрадывал меня, обкрадывал нашу мечту, чтобы оплачивать её маникюр и новые платья. Ты смотрел мне в глаза и врал про сломанную машину, пока я давилась этой гречкой, чтобы сэкономить лишнюю копейку. Ты думал, я вечная, терпеливая дура?
Он хотел что-то сказать, открыть рот, но она не дала ему.
— Так вот, наслаждайся своим выбором. Теперь это полностью твоя ответственность. Корми её. Одевай. Плати за её бесконечные «сложные периоды». С этого дня ты официально её личный спонсор. А я… я в этом цирке больше не участвую. Моя половина квартиры, моя еда, мои деньги — это моя территория. А вы вдвоём живите на своей. Как хотите.
Она развернулась и, не глядя на их ошеломлённые лица, прошла в спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто тихо прикрыла её за собой. Этот мягкий щелчок замка прозвучал как приговор. Там, в гостиной, остались стоять двое: растерянный, сломленный мужчина и его требовательная сестра, которая уже смотрела на него с немым вопросом в глазах. Их общая проблема теперь была только их…
