— Антош, ты чего так поздно? Я уже заждалась, ужин остыл.
Голос Кристины, мелодичный и беззаботный, встретил его прямо у порога. Антон молча стянул с ног тяжёлые рабочие ботинки, чувствуя, как гудят забитые мышцы ног. Воздух в прихожей был густым и сладким — запах цветущего миндаля и чего-то ещё, неуловимо дорогого. Этот аромат резко контрастировал с тем, что он принёс с собой с улицы: запах въевшейся в спецовку пыли и машинного масла со второй работы на автосервисе. Он поднял глаза. Кристина стояла в проёме, ведущем в гостиную, и вся светилась. На ней было новое шёлковое платье цвета тёмной морской волны, которое струилось по её фигуре, подчёркивая каждый изгиб. Волосы уложены в мягкие локоны, на лице — безупречный макияж. Красивая. Слишком красивая для их затёртой реальности.
— Смена затянулась. На складе приёмка, опять всё через одно место, — выдохнул он, вешая на крючок пропахшую бензином куртку. — Говорил сегодня с матерью. Врач сказал, тянуть больше нельзя. Колено совсем ни к чёрту.
Кристина на мгновение посерьёзнела, её идеальные брови сошлись на переносице.
— Бедная Лидия Петровна. Ну ничего, мы же почти собрали. Ещё немного, и всё сделаем. Всё будет хорошо.
Она произнесла это легко, словно говорила о покупке нового холодильника. А потом её лицо снова прояснилось, и она сменила тему с такой скоростью, что у Антона на мгновение закружилась голова.
— Слушай, а мы сегодня с Ленкой случайно зашли в новый ресторан на Патриарших! Представляешь, тот самый, о котором все говорят. Там такой тартар из тунца, ты бы обалдел! И атмосфера…
— Ясно, — коротко бросил Антон, проходя на кухню.
Он сел за стол и тупо уставился в стену. Он не слышал её щебетания про бельгийские вафли и модного шеф-повара. В его ушах стоял голос матери — тихий, полный боли и усталости. Он видел её опухшее колено, её хромающую походку. Он чувствовал фантомную тяжесть мешков с цементом, которые таскал на стройке, и липкость масла на руках после ремонта очередного рыдвана. Всё ради одной цели. Ради цифры на банковском счёте, которая должна была подарить его матери возможность снова ходить без боли.
— …и мы взяли по бокалу просекко, оно было такое лёгкое, с пузырьками… Антош, ты меня вообще слушаешь? — Кристина заглянула на кухню, её голос был полон игривого упрёка.
Он не ответил. Его взгляд зацепился за маленький столик в прихожей, куда они обычно бросали ключи и почту. Среди рекламных буклетов лежал смятый бумажный прямоугольник, белый и ядовитый. Чек. Он встал, подошёл и взял его в руки. «Mirella Boutique». И сумма. Двадцать восемь тысяч рублей. Внутри что-то холодное и острое провернулось. Двадцать восемь тысяч. Это почти две недели его каторги в сервисе. Это десять процентов от оставшейся суммы. Он медленно скомкал чек в кулаке, ощущая, как острые края бумаги впиваются в ладонь.
— Что это? — спросила она, заметив его движение. — Ничего. Просто мусор, — его голос прозвучал ровно, без эмоций.
Он прошёл в ванную и выбросил скомканный чек в ведро. Затем долго мыл руки, тёр их щёткой, смывая не только грязь, но и липкое, омерзительное подозрение, которое начало расползаться по венам. Он уже всё понял. Этот ресторан, новое платье, дорогой парфюм. Это были не случайные радости. Это была система.
Вернувшись на кухню, он увидел, что она уже накрыла на стол.
— Так что ты будешь? Разогреть?
— Не хочу. Я спать, — сказал он и, не глядя на неё, ушёл в спальню.
Он лёг в кровать и отвернулся к стене. Кристина легла рядом через десять минут, от неё всё ещё пахло дорогими духами и беззаботностью. Она прижалась к его спине, её тепло было привычным, но сегодня оно казалось чужим, фальшивым. Он не спал. Он лежал с открытыми глазами, глядя в темноту и слушая её дыхание. Он ждал, когда оно станет ровным и глубоким. Когда он сможет встать и включить ноутбук.
Час ночи. Два. Три. Сон не шёл. Антон лежал на своей половине кровати, твёрдый и неподвижный, как камень. Рядом, под тем же одеялом, спала Кристина. Её дыхание было ровным и глубоким, она что-то бормотала во сне, слегка улыбаясь. Она была в своём мире, где пахло дорогими духами и просекко, где не было места изношенным суставам и запаху отработанного масла. А он лежал и чувствовал, как ноет спина после двойной смены, как гудят стёртые до мозолей руки. Он чувствовал, как подозрение, холодное и острое, как игла, впивается ему под рёбра, не давая дышать.
Он больше не мог этого выносить. Аккуратно, чтобы не скрипнула кровать, он встал. Босиком, на цыпочках, чтобы не нарушить её безмятежный сон, он прошёл в гостиную. Тьму комнаты разрезал только тусклый синий огонёк индикатора на ноутбуке. Он сел в кресло, открыл крышку. Яркий свет экрана ударил по глазам.
Пальцы сами набрали адрес банка. Логин, пароль. Движения были механическими, отточенными до автоматизма. Он заходил на эту страницу сотни раз за последние полгода, каждый раз с радостью и гордостью видя, как цифра растёт. Каждый рубль на этом счёте был оплачен его потом, его бессонными ночами, его отказами от всего — от встреч с друзьями, от покупки новой куртки, от простого человеческого отдыха.
Страница загрузилась. Он взглянул на строчку «Баланс». И замер.
Цифра была неправильной. Она была насмешливо, издевательски меньше, чем должна была быть. Он помнил точную сумму до копейки ещё три дня назад. Сейчас там не хватало больше ста тысяч. Сначала мозг отказался верить. Ошибка. Сбой в системе. Технические работы. Любое объяснение, кроме единственного верного. Он обновил страницу. Ещё раз. И ещё. Цифра не менялась. Она смотрела на него с экрана, как ухмыляющееся лицо предателя.
Внутри что-то оборвалось. Тепло ушло из тела, оставив после себя выжженную, звенящую пустоту. Он больше не чувствовал усталости. Не чувствовал боли в спине. Он не чувствовал ничего, кроме ледяного, кристально чистого гнева. Он навёл курсор на кнопку «Детализация счёта». Выбрал период — последние три месяца. Нажал «Сформировать». Несколько секунд, которые показались вечностью, на экране крутился значок загрузки. А потом появился документ.
Строка за строкой. Дата, получатель, сумма. «Mirella Boutique». Минус двадцать восемь тысяч рублей. День, когда он разгружал фуру с кафельной плиткой и сорвал спину. «Салон красоты «Egoiste»». Минус двенадцать тысяч. Ночь, когда он до четырёх утра перебирал двигатель старой «Волги». «Ресторан «La Belle Vie»». Минус девять тысяч. Вечер, когда он позвонил ей и сказал, что задержится, потому что взял срочную подработку. «Angelo Falconi Shoes». Минус тридцать пять тысяч. «SPA-центр «Oasis»». Минус пятнадцать тысяч. И так далее. Десятки мелких и крупных трат. И каждая из них — как плевок ему в лицо. Каждая сумма была эквивалентом его боли, его унижения, его рабского труда. Она не просто тратила деньги. Она тратила его жизнь. Его здоровье. Его надежду на спасение матери.
Он смотрел на этот список, и мир сузился до размеров экрана ноутбука. Он увидел всё предельно ясно: её улыбки, её поцелуи, её слова поддержки — всё было ложью. Декорацией, за которой она прятала свою мелкую, эгоистичную душу, жаждущую блеска и чужого восхищения.
Он нашёл в меню значок принтера. Нажал. Из соседней комнаты донёсся жужжащий, скрежещущий звук. Принтер начал медленно, с натугой выплёвывать листы. Лист за листом. В ночной тишине квартиры этот звук казался оглушительным. Звук вынесения приговора. Когда последний лист упал в лоток, Антон встал. Он аккуратно собрал бумаги, сложил их в идеальную стопку, словно это был важный отчёт. Не глядя в сторону спальни, где спала его жена, он прошёл на кухню и положил эту стопку ровно по центру стола. На самое видное место. Затем сел на стул напротив и стал ждать рассвета.
Первый утренний свет, серый и безжизненный, просочился на кухню, нарисовав на полу длинные тени. Антон не двигался. Он сидел на том же стуле, в той же позе, что и пять часов назад. Кофе, который он машинально заварил час назад, стоял на столе, нетронутый и холодный. Он не чувствовал ни голода, ни жажды. Он был машиной, ожидающей запуска. И топливом для неё была стопка бумаги, лежащая перед ним.
Из спальни донёсся звук проснувшегося человека — шорох одеяла, лёгкое потягивание. Через минуту в дверном проёме появилась Кристина. Свежая, заспанная, в коротком шёлковом халатике. Она зевнула, прикрыв рот изящной ладошкой, и улыбнулась.
— Доброе утро, соня. А я уж думала, ты на работу проспал. Сделаешь мне кофе?
Её взгляд скользнул по его застывшей фигуре, по нетронутой чашке и остановился на белой стопке листов на столе. Улыбка на её лице не исчезла — она просто застыла, а потом медленно, мучительно сползла вниз, словно тающий воск. Глаза, только что сонные и безмятежные, расширились от внезапного, животного ужаса. Она всё поняла в ту же секунду. Поняла по его мертвенно-спокойному лицу и по этой аккуратной стопке бумаги, которая выглядела на их кухонном столе как надгробный камень.
— Антош… это… это не то, что ты думаешь, — её голос стал тонким и торопливым, она сделала шаг на кухню, инстинктивно выставив перед собой руки, будто пытаясь отгородиться от этих листов. — Я… я всё могу объяснить.
Он молчал. Он просто смотрел на неё, и это молчание было страшнее любого крика. Он давал ей говорить, давал ей запутаться в собственной лжи, утонуть в ней.
— Я просто хотела… Понимаешь, все вокруг такие… успешные, красивые. Ленка себе машину новую купила, Светка из Италии не вылезает. А я… Я хотела соответствовать. Тебе. Чтобы тебе не было за меня стыдно. Чтобы люди видели, какая у тебя красивая жена. Это ведь для нас, для нашего статуса! — слова лились из неё сбивчивым, паническим потоком. — И я не просто так тратила! Я собиралась всё вернуть! Я уже почти договорилась насчёт работы, там очень хорошее место в одной фирме. Я бы за пару месяцев всё до копейки положила обратно. Ты бы даже не заметил! Я клянусь, я хотела всё вернуть!
Она замолчала, судорожно втянув воздух. Она выложила все свои жалкие козыри, все оправдания, которые, вероятно, готовила в своей голове на этот случай. И ждала. Реакции. Крика, упрёка, спора. Чего угодно, только не этого каменного, всепонимающего молчания.
Антон медленно, с какой-то нечеловеческой выдержкой, протянул руку и взял верхний лист из стопки. Он не смотрел на неё. Он смотрел на бумагу.
— «Mirella Boutique», — произнёс он. Голос был ровным, безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего сводку погоды. — Двадцать восьмое число. Платье. Это был тот день, когда я взял двойную смену на стройке, потому что нам не хватало тридцати тысяч. Я пришёл домой в два часа ночи. Ты спала. В новом платье.
Он отложил первый лист и взял следующий.
— «Angelo Falconi Shoes». Второе число. Туфли. Тридцать пять тысяч. Я помню этот день. У матери был приступ, она звонила мне, плакала в трубку, что не может встать с кровати. А я не мог к ней поехать, потому что перебирал коробку передач в сервисе, чтобы заработать лишние пять тысяч. А ты в это время покупала себе туфли.
Его голос начал меняться. Монотонность ушла, в нём появился твёрдый, звенящий металл. Каждое слово он чеканил, как удар молота по наковальне. Он не кричал. Он говорил тихо, но эта тишина была наполнена такой яростью, что, казалось, сейчас взорвётся воздух.
— «Ресторан «La Belle Vie»». Девятое число. Девять тысяч. Ты пошла туда с Ленкой. Это было в тот вечер, когда я продал свои старые часы, которые мне отец дарил. Продал, чтобы быстрее закрыть сумму. А ты пила там своё просекко.
Он поднял на неё глаза. В них больше не было ни любви, ни тепла, ни даже обиды. Только выжженная пустыня и холодная, беспощадная ненависть. — Ты не просто тратила деньги, Кристина. Ты тратила мою жизнь. Ты брала мою боль, мою усталость, моё унижение и меняла их на тряпки и жратву. Ты смотрела мне в глаза, спрашивала, как я себя чувствую, а сама в это время обкрадывала мою мать, которая из-за боли спать не может.
Он медленно встал со стула. Движение было плавным, хищным. Вся накопленная за ночь энергия сконцентрировалась в один смертельный импульс. Его голос, до этого тихий, начал набирать силу, превращаясь в низкий, угрожающий рёв.
— Ты говоришь, хотела соответствовать? Хотела выглядеть достойно?
Его спокойствие лопнуло. Оно не просто треснуло — оно взорвалось, разлетелось на тысячи осколков, выпуская на волю первобытную, звериную ярость, которую он так долго сдерживал. Он резко шагнул к ней, и Кристина отшатнулась, наткнувшись спиной на дверной косяк. Её лицо исказилось, в глазах мелькнул страх. Тот Антон, которого она знала — усталый, немногословный, но всегда надёжный — исчез. Перед ней стоял чужой, страшный человек с мёртвыми глазами.
— Ты потратила деньги, которые я копил на операцию для матери, на свои платья и салоны? Собирай свои вещи и убирайся!
Рёв вырвался из его груди, сотрясая тишину квартиры. Это был не просто крик. Это был приговор, произнесённый с такой силой и ненавистью, что слова, казалось, стали материальными. Они ударили её, как пощёчина, заставив вжаться в стену. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, что-то возразить, но не смогла произнести ни звука.
Антон не стал ждать её ответа. Он развернулся и, не глядя, широкими шагами направился в спальню. Он больше не видел её. Для него она перестала существовать в ту секунду, как он вынес свой вердикт. Он рывком распахнул дверцы их общего шкафа. На одной половине висели его скромные вещи: пара джинсов, несколько футболок, две рубашки и старый свитер. Другая половина была царством Кристины. Яркое, пёстрое, благоухающее. Ряды платьев, блузок, юбок. Он схватил первую попавшуюся вешалку. Это было то самое платье цвета морской волны, в котором она встречала его вчера. Он сорвал его с перекладины вместе с вешалкой и, размахнувшись, швырнул в коридор. Шёлк беззвучно пролетел по воздуху и упал бесформенной грудой у её ног.
Кристина смотрела на это, как завороженная. Она не могла пошевелиться.
А он продолжал. Это было не хаотичное метание вещей. Это был методичный, холодный ритуал изгнания. Он не рвал одежду, не ломал ничего. Он просто вышвыривал. С презрением и отвращением. Вот полетела цветастая блузка, купленная на деньги от его ночной смены. Вот — кашемировый джемпер, цена которого равнялась неделе его работы на стройке. Он вытаскивал платья, кофты, брюки и швырял их в коридор, создавая вокруг неё баррикаду из её же лжи. Каждая вещь была не просто тряпкой. Это был вещдок. Доказательство её предательства.
Он опустился на колени и выдвинул нижний ящик комода. Коробки с обувью. Туфли от «Angelo Falconi». Он швырнул коробку, она ударилась о стену и раскрылась. Дорогие туфли, надетые от силы раз, выкатились на пол. За ними последовали другие. Босоножки, лоферы, сапоги. Гора тряпья и кожи в коридоре росла. Он действовал молча, тяжело дыша. На его лице не было ничего, кроме сосредоточенной, ледяной ярости. Он вычищал свой дом. Вычищал свою жизнь от скверны.
Наконец шкаф и комод на её половине опустели. В спальне стало как-то просторнее и чище. Антон оглядел пустые полки, а затем его взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там стояли её кремы, флаконы, сыворотки. Он сгрёб всё это в охапку и тоже выкинул в коридор. Несколько баночек разбились, и по полу расползлись дорогие ароматные субстанции, смешиваясь в тошнотворный коктейль.
Он вернулся в спальню и в последний раз окинул её взглядом. Его глаза зацепились за маленькую лаковую сумочку, небрежно брошенную на кресле. Та самая, чек от которой он видел вчера. Символ всего. Он подошёл, взял её двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост, и вернулся в коридор.
Кристина всё так же стояла у стены, окружённая горой своих сокровищ, которые в один миг превратились в мусор. Её лицо было белым, как бумага, губы дрожали. Она смотрела на него снизу вверх, и в её взгляде больше не было ужаса. Только осознание полного, окончательного краха.
Он бросил сумочку к её ногам. Она упала с глухим стуком, рассыпав по полу помаду и пудреницу.
— Вот это всё можешь забрать с собой. У тебя есть час, чтобы исчезнуть из моей жизни. Моя мать мне дороже, чем твои хотелки.
Он сказал это тихо, почти шёпотом. Но этот шёпот был громче его предыдущего крика. В нём была точка. Окончательная и бесповоротная.
Антон развернулся, вошёл в гостиную и плотно закрыл за собой дверь, оставив её одну в коридоре. Наедине с её платьями, её туфлями и руинами их жизни. Он не обернулся. Он знал, что больше никогда не увидит её. Для него она уже была мертва…
