— Ну что, доченька, я всё решила, — бодрый, почти торжествующий голос Людмилы Петровны в телефонной трубке заставил Ольгу замереть с ножом над разделочной доской. Она медленно выдохнула, прикрыв на секунду глаза. Этот тон она знала слишком хорошо — он всегда предшествовал очередному плану по «улучшению» их с мужем жизни. — Квартиру свою на продажу выставляю, чего ей простаивать. Перееду к вам. Буду помогать, с хозяйством управляться. Вы же молодые, ничего толком не знаете, всё на бегу, как ошпаренные. А я и обед горячий приготовлю, и приберусь.
Ольга аккуратно положила нож рядом с нарезанным перцем и опёрлась обеими руками о прохладную столешницу. Этот разговор, в той или иной форме, происходил уже в десятый раз за последний год. Менялись только предлоги: то у матери «скакало давление» и ей было страшно одной, то «трубы прорвало» и нужен был капитальный ремонт, то ей просто становилось «одиноко по вечерам». Результат всегда должен был быть один — её переезд в их с Димой двухкомнатную квартиру.
— Мама, мы это уже обсуждали. Не один раз. Нет.
— Что значит «нет»? — в голосе матери мгновенно появились обиженные, звенящие нотки. — Я же для вас стараюсь. Я о вашем благе думаю. Дима приходит с работы уставший, а ты после своей конторы ещё у плиты стоишь. Я же вижу, как тебе тяжело. Разве плохо, если родная мать поможет? Или это он опять против? Настраивает тебя, да? Я так и знала, что ему невестка нужна была безродная, без матери!
Дмитрий, который сидел в кресле в гостиной и читал, оторвался от книги и вопросительно посмотрел на жену. Ольга встретилась с ним взглядом и едва заметно качнула головой, давая понять, что всё под контролем.
— Дима тут совершенно ни при чём. Это наше общее решение, мам. Мы тебя очень любим, всегда рады видеть в гостях по выходным, но жить мы будем отдельно. Вдвоём. У нас своя семья. — Знаю я эти ваши «общие решения», — язвительно протянула Людмила Петровна, явно не поверив ни единому слову.
— Как замуж вышла, так мать стала помехой. А я, между прочим, уже с риелтором договорилась. Он на следующей неделе придёт квартиру оценивать. И что мне потом делать прикажешь, на улицу идти? Под старость лет?
Ольга глубоко вздохнула, стараясь сохранить остатки спокойствия. Шантаж был коронным номером матери, отточенным годами.
— Ты прекрасно знаешь, что на улицу ты не пойдёшь. У тебя есть своя квартира, и никто тебя не заставляет её продавать. Это твои выдумки, и мы в них участвовать не собираемся. Это твоё решение, не перекладывай его на нас.
— Это не выдумки, а забота о собственной дочери! — голос Людмилы Петровны поднялся на октаву выше, зазвенев от праведного гнева. — Но тебе, я погляжу, наплевать! Ну и сидите там одни в своей берлоге! Посмотрю я на вас, когда быт зажрёт с головой! Посмотрим, кто прав окажется!
В трубке раздались короткие, отрывистые гудки. Ольга отложила телефон и несколько секунд просто смотрела в одну точку.
— Опять? — Дима отложил книгу и подошёл к ней.
— Опять, — устало кивнула Ольга. — Только теперь у неё новый аргумент. Она уже якобы риелтора нашла. Говорит, что всё, продаёт квартиру и деваться ей некуда. Дмитрий усмехнулся и обнял жену за плечи.
— Она просто на понт берёт. Как и в прошлый раз, когда она «собиралась в монастырь», потому что мы отказались провести весь отпуск у неё на даче. Или когда у неё «сердце прихватило» после того, как ты купила кухонный гарнитур не того цвета, который она советовала. Это просто очередной ход в игре.
— Я знаю, — Ольга повернулась к мужу. — Но каждый раз это выводит из себя. Почему она не может просто понять, что у нас своя семья? Своя жизнь? Мы не её придаток.
— Потому что в её картине мира её жизнь и наша — это одно и то же, — твёрдо сказал Дима. — Она не видит разницы. И не увидит. Поэтому главное — не поддаваться. Ни на сантиметр. Иначе она съест нас обоих и даже не подавится.
— Не поддамся, — уверенно ответила Ольга. Нож снова оказался у неё в руке и с силой опустился на доску, разрезая помидор. — Этот номер больше не пройдёт.
Телефонный разговор повис в воздухе тяжёлым, неприятным осадком. Ольга молча закончила нарезать салат, смешала его с остальными ингредиентами и разложила по тарелкам. Ужин, который она готовила с таким хорошим настроением, теперь казался пресным и безвкусным. Они с Дмитрием ели почти не разговаривая, и только стук вилок о керамику нарушал гнетущую тишину на кухне.
— Она не перезвонит, — сказал Дима, когда они уже пили чай. — Теперь будет ждать, что ты сломаешься первой. Начнёшь звонить, извиняться, звать в гости.
— Я не буду, — твёрдо ответила Ольга, глядя на своё отражение в тёмном окне. — Хватит. Я устала от этих игр. Каждый раз одно и то же: она придумывает проблему, а я должна её решать, идя на уступки.
— Вот и правильно, — поддержал её муж. — Это наша жизнь, Оля. Только наша. И мы не обязаны впускать в неё кого-то на постоянной основе, даже если это твоя мама.
Прошла неделя. Людмила Петровна действительно не звонила. Её молчание было громче любых упрёков. Ольга знала этот приём: мать создавала вакуум, который по её расчётам дочь должна была поспешить заполнить чувством вины. Раньше так и случалось. Ольга начинала переживать, мучиться мыслями, что обидела самого родного человека, и в итоге звонила сама, готовая на любые компромиссы. Но не в этот раз. Что-то внутри неё окончательно перегорело после последнего разговора.
Они с Дмитрием жили своей обычной жизнью: работа, дом, редкие встречи с друзьями. Но фоновое напряжение никуда не исчезало. Они оба понимали, что это лишь затишье, и мать не из тех, кто так просто отступает от задуманного. Вечерами, обсуждая прошедший день, они то и дело вспоминали предыдущие попытки Людмилы Петровны «причинить добро».
— Помнишь, как она приезжала на неделю, пока мы были в отпуске, чтобы «присмотреть за квартирой»? — усмехнулся как-то Дима. — Мы вернулись, а у нас в кухне всё переставлено. Все крупы в одинаковых баночках с наклейками, кастрюли в другом шкафу, а мои инструменты, которые лежали на балконе, вообще оказались в кладовке под какими-то старыми одеялами.
— А на мой вопрос «зачем?» она ответила: «Я же вам уют создала! Так гораздо удобнее!» — передразнила мать Ольга. — Её «удобнее», а не наше. Она даже не спросила. Просто пришла и переделала всё под себя.
— Как и с ремонтом в спальне, — добавил Дмитрий уже без улыбки. — Мы выбрали спокойные, бежевые обои, а она две недели нам доказывала, что это «больничный цвет» и нужно клеить «что-нибудь повеселее, в цветочек». А когда мы всё равно сделали по-своему, она пришла в гости и демонстративно вздыхала, глядя на стены: «Ну, хозяин-барин, конечно. Жить-то в этой тоске вам».
Эти воспоминания только укрепляли их в общем решении. Они не были плохими детьми. Они исправно звонили, помогали, если требовалось, приглашали на все праздники. Они просто хотели жить своей жизнью, совершать свои ошибки и делать свой собственный выбор, пусть даже он и казался матери неправильным. Они хотели быть хозяевами в своём доме, а не постояльцами, чей быт постоянно инспектируют и пытаются перекроить по чужим лекалам.
Субботний вечер окутал город спокойной тишиной. Ольга и Дмитрий смотрели фильм, уютно устроившись на диване. За окном моросил мелкий дождь, и от этого в квартире казалось ещё теплее и безопаснее. Они почти забыли о неприятном разговоре недельной давности, растворившись в собственном маленьком мире. И именно в этот момент раздался звонок в дверь. Не короткий, как у соседей, и не мелодичный, как у курьера. Это был долгий, настойчивый, требовательный звонок, который будто сверлил саму дверь.
Они переглянулись. Никаких слов не потребовалось — оба мгновенно поняли, кто стоит на их пороге. Дмитрий поставил фильм на паузу, и в наступившей тишине звонок прозвучал снова, ещё громче и нетерпеливее.
— Я открою, — спокойно сказала Ольга, поднимаясь с дивана. Внутри у неё всё сжалось в холодный комок, но внешне она сохраняла полное самообладание. Она шла по коридору, и каждый шаг отдавался гулким эхом в голове. Она знала, что сейчас начнётся главный бой.
Ольга повернула ключ в замке и распахнула дверь. На пороге, как и ожидалось, стояла её мать. Рядом с ней возвышались три внушительных чемодана, а на лице сияла победоносная улыбка. Она выглядела не как человек, просящий приюта, а как генерал, принимающий капитуляцию завоёванного города.
— Я всё-таки приехала! — заявила она с порога, оглядывая дочь таким взглядом, будто делала ей величайшее одолжение. — Помогать вам буду. Ну, чего стоишь? Давай, заноси вещи, не в подъезде же их оставлять.
Ольга молча смотрела на неё. Потом перевела взгляд на Дмитрия, который встал у неё за спиной, и увидела в его глазах твёрдую поддержку. Он молча качал головой, подтверждая их общий уговор. Эта немая поддержка придала ей сил. Она снова посмотрела на мать.
— Мама, ты никуда не войдёшь.
Улыбка медленно сползла с лица Людмилы Петровны. Она нахмурилась, будто не расслышала.
— Что ты сказала? Оля, не глупи. Я устала с дороги, да и чемоданы тяжёлые. Пусти мать в дом. Она сделала шаг вперёд, намереваясь протиснуться в квартиру, и попыталась подтолкнуть внутрь один из чемоданов. Но Ольга не сдвинулась с места, всем телом преграждая ей путь.
— Нет. Мы тебе всё сказали по телефону. Наше решение не изменилось.
— Какое ещё решение? — возмутилась Людмила Петровна, повышая голос. Соседская дверь напротив приоткрылась на сантиметр. — Собственную мать на порог не пускать? Это он тебя научил? Я так и знала! Это всё его проделки! Настроил дочь против родной матери!
Она ткнула пальцем в сторону Дмитрия, который вышел из-за спины Ольги и встал рядом с ней.
— Людмила Петровна, это не мои проделки, а наше общее с Ольгой решение, — ровным, спокойным голосом произнёс он. — Мы вас предупреждали. Мы хотим жить одни.
— Ты помолчи! — взвизгнула мать. — Тебя никто не спрашивает! Я с дочерью разговариваю! Оля, немедленно пусти меня! Хватит устраивать этот спектакль перед соседями! Что люди подумают?
— Мне всё равно, что они подумают, — так же тихо и ровно ответила Ольга. — Это наш дом. И ты сюда не войдёшь. Поезжай к себе. Твоя квартира всё ещё твоя, я уверена.
Лицо Людмилы Петровны на мгновение застыло, а затем исказилось выражением ледяного гнева. Она больше не пыталась играть роль заботливой матери, приехавшей на помощь. Маска была сброшена, и перед Ольгой стояла женщина, чей тщательно продуманный план только что с треском провалился.
— Да как ты смеешь? — прошипела она, понизив голос до угрожающего шёпота. Соседская дверь тут же захлопнулась. — Я — твоя мать! Я тебя вырастила, на ноги поставила, а ты меня на порог не пускаешь из-за него? — Она метнула полный яда взгляд на Дмитрия. — Это ты во всём виноват! Пригрелся тут! Раньше она такой не была, слова поперёк мне не говорила! Промыл ей мозги, настроил против родной крови!
Дмитрий не ответил, он лишь спокойно встретил её взгляд, не отступая ни на шаг от Ольги. Его молчаливое присутствие бесило Людмилу Петровну ещё больше, чем любые слова.
Она снова переключилась на дочь, её голос зазвенел от негодования.
— Оля, одумайся! Ты совершаешь ужасную ошибку! Ты выгоняешь единственного человека, который по-настоящему тебя любит! Эти мужики — они сегодня есть, а завтра нет! А мать — она одна на всю жизнь! Ты ещё приползёшь ко мне, да поздно будет!
Она говорила это не с мольбой, а с уверенностью в своей правоте, будто зачитывала непреложный закон вселенной. Она всё ещё верила, что её слова, её давление, её авторитет сломают сопротивление дочери. Она сделала ещё одну, последнюю попытку прорваться — не телом, а волей. Она шагнула вплотную к двери, заглядывая Ольге прямо в глаза, ожидая увидеть там сомнение, страх, чувство вины.
Но она не увидела ничего из этого. Она увидела холодное, отчуждённое спокойствие. Ольга смотрела на неё так, как смотрят на чужого человека, нарушившего все мыслимые и немыслимые правила. В этот момент она наконец произнесла то, что так долго зрело внутри неё. Голос её был ровным, без единой дрожащей ноты, и от этого слова прозвучали как окончательный приговор.
— Нет, мама! Ты со мной и моим мужем жить не будешь, что бы ты там ещё не выдумала! У тебя есть своя квартира, и нечего лезть в нашу жизнь!
После этой фразы в подъезде повисла абсолютная, мёртвая пустота. Людмила Петровна замерла с полуоткрытым ртом, ошеломлённая не столько смыслом сказанного, сколько той непробиваемой стеной, которая выросла перед ней. Она поняла, что все её манипуляции, весь её напор, все её уловки разбились об это тихое, твёрдое решение.
Ольга больше не сказала ни слова. Она не стала ждать ответа, не стала слушать новые проклятия или обвинения. Она просто посмотрела на мать в последний раз, а затем медленно, без всякой спешки, начала закрывать дверь. Она видела, как лицо матери из разъярённого становится растерянным, как полоска света на лестничной клетке становится всё уже и уже, пока не исчезает совсем.
Двойной щелчок замка прозвучал в тишине коридора оглушительно громко. Ольга прислонилась спиной к холодной двери, закрыв глаза. Дмитрий подошёл и молча положил руку ей на плечо. Они стояли так с минуту. В гостиной на экране телевизора застыл кадр из фильма. Их вечер был прерван, но не разрушен. Они вернулись в комнату и сели на диван. Дмитрий нажал на кнопку пульта, и кино продолжилось. Жизнь в их доме пошла своим чередом, но теперь они оба точно знали — дверь в неё для одного человека закрылась навсегда…
