— Твой отец живёт у нас уже третий месяц! Он превратил гостиную в свою берлогу и курит прямо в квартире, хотя я сто раз просила этого не делать! Всё, моё терпение лопнуло! Завтра я вызываю риелтора, чтобы снять ему квартиру по соседству. Платить будешь ты! — отрезала Юля мужу, в очередной раз застав свекра курящим у открытого окна на кухне.
Антон, только что переступивший порог квартиры после утомительного рабочего дня, замер на полуслове, его ладонь ещё покоилась на дверной ручке. В воздухе, густом и тяжёлом, осел плотный, едкий запах табака, который, казалось, успел пропитать не только текстиль и мебель, но и сам воздух, заполняя лёгкие при каждом вдохе. Звук телевизора из гостиной, всегда настроенный на максимально возможную громкость, усиливал ощущение беспорядка и хаоса. В свете тусклой лампы в прихожей Юля стояла на кухне, её руки были скрещены на груди, а взгляд, устремлённый на Антона, был ледяным. Это был не взгляд расстроенной или обиженной женщины; в нём не было ни намёка на истерику или слёзы. Это была абсолютная, непреклонная решимость, которая пронзила Антона насквозь, заставив ощутить неприятный холодок, ползущий по спине.
Он всегда считал, что Юля преувеличивает. «Ну, папа, ну, что с него взять? Старый человек, привычки,» — привычно отмахивался он от её жалоб. Но сейчас, в этот момент, в этой удушающей атмосфере, его собственные слова звучали фальшиво даже для него самого. Каждый выдох Юли, казалось, выносил из неё не просто воздух, а многомесячное, тщательно копившееся раздражение, запечатанное в ней до этого дня. Оно вырывалось наружу не криком, а отточенными, острыми фразами, которые ранили точнее любого ножа.
— Юля, ну что ты опять начинаешь? — голос Антона звучал устало, но в нём уже проскользнули знакомые нотки раздражения, которые всегда сопровождали разговоры об отце. — Мы же это уже обсуждали. Ну, что ты хочешь от пожилого человека? Он курил всю жизнь. Это привычка. Сложно ему.
— Сложно? — Юля слегка прищурилась, её губы сложились в тонкую, непреклонную линию. — Сложно ему, а мне не сложно? Мне не сложно дышать этой гадостью, которая въелась в каждый сантиметр нашей квартиры? Мне не сложно проветривать по три часа в день, стараясь выгнать этот смрад? Мне не сложно терпеть, как гостиная, наша гостиная, превратилась в его личную курилку с круглосуточно орущим телевизором? Или ты думаешь, что я тут служанка в общежитии для пенсионеров? Ты забыл, Антон, что это наш дом? Наш! Или уже нет?
Антон тяжело вздохнул. Наконец он поставил тяжёлый портфель на пол и начал расстегивать пальто. Его движения были замедленными, словно каждый жест давался с трудом. Он всегда предпочитал избегать прямых конфронтаций, особенно когда речь заходила о его отце. С тех пор как свёкор, Павел Аркадьевич, появился на их пороге три месяца назад, Антон, казалось, полностью самоустранился от любых проблем, связанных с его проживанием.
Павел Аркадьевич приехал «подлечиться», как он выразился, после лёгкой простуды, которая, по его словам, «очень сильно его подкосила». Он обещал поправиться за пару недель и вернуться домой, но две недели незаметно превратились в три месяца. Он очень быстро освоился, превратив гостиную в свою личную комнату. Огромный плазменный телевизор, купленный Юлей по случаю их годовщины, теперь без остановки транслировал новостные каналы или старые фильмы, громкость которых зашкаливала, заглушая любые попытки Юли почитать в тишине или просто отдохнуть. Запах табака стал неотъемлемой частью их быта, въевшись в мебель, шторы, одежду, даже в волосы Юли после нескольких часов пребывания дома. Юля просила, объясняла, умоляла выйти на балкон, но Павел Аркадьевич лишь отмахивался, обещая «в следующий раз» и продолжая курить у кухонного окна, убеждённый, что «выветривается же». А Антон лишь пожимал плечами: «Ну он же старый человек, что ты хочешь? Ну не выгонять же его, в самом деле. Он же всё-таки отец». Эта фраза стала своего рода мантрой, отбивающей у Юли всякое желание сопротивляться. До сегодняшнего дня.
Сегодняшний вечер был таким же, как сотни предыдущих, и в то же время совершенно иным. Юля вернулась домой после долгого рабочего дня. Едва переступив порог, она не только почувствовала, но и почти увидела знакомый, тошнотворный запах дыма, словно он материализовался в воздухе. Пройдя на кухню, она увидела отца Антона, стоящего у открытого окна, с сигаретой в руке, которая медленно тлела, выпуская в комнату струйки голубоватого дыма. Он не заметил её прихода, полностью поглощённый каким-то обзором футбольного матча, который доносился из динамиков старенького радиоприёмника, всегда стоящего на подоконнике. Юля не сказала ни слова. Ни одного. Она просто подошла к окну, молча закрыла его и повернулась к нему спиной, не глядя ему в глаза. Она не хотела видеть его лицо, не хотела слушать его привычные отговорки. Это молчание было страшнее любой ругани, оно было насыщено такой плотностью чувств, что отец Антона невольно вздрогнул, почувствовав его, и потушил сигарету. А потом, дождавшись прихода Антона, она произнесла свой приговор.
— Ты не хочешь решать проблему? — Юля повысила голос, но без срыва на крик. В нём звучала твёрдость, не допускающая возражений. — Я её решила. За твой счёт. Я больше не намерена жить в прокуренном общежитии. Я уже позвонила риелтору. Завтра мы идём смотреть для твоего отца однокомнатную квартиру. Арендную плату и залог я вычту из твоей части нашего общего бюджета.
Антон медленно прошёл в гостиную, где из-за закрытой двери доносились глухие, теперь уже чуть менее громкие, звуки телевизора. Он попытался представить, как теперь объяснить отцу, что ему придётся съехать. Как объяснить Юле, что это нечестно, несправедливо, не по-человечески. Но слова не находились, словно застряли где-то глубоко внутри. Он чувствовал себя пойманным в ловушку, и, что самое ужасное, ясно понимал, что виной всему был он сам. Его постоянное откладывание, его нежелание быть жестким, его неспособность установить хоть какие-то границы в собственном доме – всё это привело их к краю пропасти. И теперь Юля, которую он всегда считал более мягкой и уступчивой, стояла на этом краю, готовая сделать решающий шаг.
— Юля, это… это невозможно, — Антон наконец нашёл голос. Он постарался придать ему как можно больше спокойствия, но нотки паники прорывались сквозь фасад. — Как ты себе это представляешь? Он же не поймёт. Он обидится. А что скажут другие? Моя мать? Твои родители? Это же… это не по-людски.
— А меня это не касается, Антон, — Юля подошла ближе, её глаза не отрывались от его лица, исследуя его, словно пытаясь найти хоть малейшую трещину в его безразличии. — Меня касается только то, что наш дом перестал быть нашим домом. Меня касается то, что я не могу нормально дышать в собственной квартире. Меня касается то, что ты предпочёл комфорт своего отца моему комфорту, моим просьбам и нашим отношениям. Так что не надо мне про «невозможно». Возможно. Очень даже возможно. И совершенно по-человечески – восстанавливать справедливость в своём собственном доме.
Антон попытался возразить, открыть рот, чтобы произнести очередную отговорку, но Юля не дала ему и шанса. Она перехватила инициативу, словно на ринге, где ему отводилась роль пассивного зрителя.
— Ты три месяца ждал, когда я приму это решение. Ты три месяца прятался за его возрастом, за его привычками, за твоим нежеланием «обижать старика». Но ты забыл, Антон, что, пока ты его не обижал, ты обижал меня. Каждый день. Каждой новой сигаретой, каждым новым включением телевизора на полную громкость, каждым твоим бездействием. Ты обижал наш дом, нашу жизнь, наше будущее. И теперь цена за эту твою «необидчивость» будет высокой. Для тебя.
Она повернулась и прошла в спальню, оставив Антона одного посреди прихожей. Запах табака казался ещё сильнее. Звук телевизора из-за двери стал почти осязаемым, гудящим и давящим. Впервые за долгое время Юля не чувствовала себя виноватой. В её душе поселилась холодная, но мощная сила, которая давала ей энергию для решительных действий. Она долго терпела. Теперь пришло время действовать. И Антон, кажется, впервые за эти три месяца, осознал, что его жена не блефует. Ультиматум прозвучал. И обратного пути не было. Завтрашний день обещал быть ещё более насыщенным, чем сегодняшний, и ему предстояло стать невольным участником грандиозной чистки, которую Юля намеревалась провести в их жизни.
Утро после ультиматума наступило не с рассветом, а с тяжёлым, почти физически ощутимым напряжением, которое обволакивало каждый предмет в квартире. Антон проснулся рано, не выспавшимся, с головой, полной тревожных мыслей. Он чувствовал, как Юля, лежащая рядом, не спит. Её дыхание было ровным, но в воздухе витала её решимость, плотная, как дым, который вчера пропитал их дом. Он понимал, что сегодняшнее утро не будет похожим на предыдущие.
— Юля, ну послушай, — Антон начал осторожно, когда она уже вставала с постели. — Может, не будем торопиться? Мы ведь можем попробовать ещё раз поговорить с отцом. Объяснить ему всё спокойно. Ну, не надо вот так, с риелтором… Это же будет выглядеть, как будто мы его выгоняем.
— А что, мы его не выгоняем? — Юля обернулась. В её глазах не было вчерашней ледяной ярости, но и мягкости не прибавилось. Только твёрдость гранита. — Антон, ты сам несёшь этот груз лицемерия. Ты не хочешь его выгонять? Тогда прими, что он здесь хозяин. А я так не согласна. У меня нет ни сил, ни желания терпеть это дальше. Ты говорил, что он старый человек, и ему сложно менять привычки. Прекрасно. Мы ему создадим условия, где его привычки не будут отравлять нашу жизнь. И твоя задача — оплатить эти условия.
Она прошла на кухню. Антон поплёлся следом, наблюдая, как Юля открывает окна настежь, несмотря на утреннюю прохладу, и начинает протирать поверхности с каким-то остервенением. Он слышал, как из гостиной доносятся привычные звуки утренних новостей, свидетельствующие о том, что Павел Аркадьевич уже бодрствует и, по всей видимости, даже не подозревает о буре, которая надвигается.
— Я уже договорилась с риелтором на сегодня, — произнесла Юля, не глядя на него. — У нас две квартиры к просмотру. Однушка, не так далеко отсюда. Ты едешь со мной.
— С тобой? — Антон почувствовал, как сердце ёкнуло. — А зачем я? Ты же всё сама решила. — Потому что это твой отец, Антон. И это твоя ноша, которую ты взвалил на нас. Если ты не участвуешь в решении проблемы, то будешь участвовать в её последствиях. Или ты хочешь, чтобы я сама ему объявила о переезде? Чтобы я сама его собирала? Хорошо. Могу и так. Но тогда ты вообще не имеешь права голоса в этой ситуации.
Антон понял, что спорить бесполезно. Он снова попал в тупик, созданный его собственным бездействием. С одной стороны — Юля с её ультиматумом, с другой — отец, который, по его мнению, не заслуживал такого отношения. Но что он мог сделать? Его попытки повлиять на отца в прошлом заканчивались лишь привычной фразой: «Сын, не слушай эту свою городскую. Она просто не понимает. Старый человек, ему комфорт нужен». И Антон всегда сдавался.
На первом просмотре Павел Аркадьевич не присутствовал. Юля жёстко пресекла попытки Антона позвать его.
— Ему нечего там делать, Антон. Это пока не его квартира. И ему незачем лишний раз нервничать. Ты едешь, чтобы убедиться, что условия достойные. И чтобы почувствовать, как выглядят те самые «удобства», за которые ты будешь платить. Квартира была вполне приличной, но Антон чувствовал себя не в своей тарелке. Он ощущал себя предателем, смотрящим жильё для собственного отца, который всё ещё находился в его доме. Юля же была сосредоточена. Она внимательно осматривала каждый уголок, проверяла сантехнику, электрику, окна, даже нюхала воздух в комнатах. Её подход был максимально прагматичным и безэмоциональным.
Вернувшись домой, Антон попытался поговорить с отцом.
— Пап, тут такое дело… Юля очень переживает из-за курения. Мы тут подумали…
— А-а, опять эта твоя Юля! — махнул рукой Павел Аркадьевич, не отрываясь от телевизора. — Ну что ей, дымом провоняло? Так пусть проветривает! Я же ей ничего не говорю, когда она свои дурацкие свечи жжёт, от которых голова болит. Ну что она привязалась? Старый я человек, Антон. Привык уже. И потом, чего она там смотрит? Какие-то свои картинки? Ну пусть смотрит. А я тут. Мне спокойнее.
— Нет, пап, ты не понял, — Антон пытался найти нужные слова, но они никак не складывались. — Она… она хочет, чтобы ты…
— Чтобы я что? — Павел Аркадьевич наконец отложил пульт и посмотрел на сына. В его глазах читалось лёгкое недоумение, смешанное с привычной снисходительностью. — Чтобы я съехал? Ну-ну. Пусть попробует. Посмотрим, как она без меня тут справится. Я же тут, можно сказать, за хозяйством присматриваю. А ты на работе целыми днями.
Юля, услышав обрывки разговора, холодно прошла мимо. Её молчание было громче любых слов, которые Антон не смог бы произнести. Она взяла из гостиной небольшой блокнот и ручку, а затем демонстративно уселась на кухне. Она начала скрупулезно записывать что-то, не поднимая головы. Антон, подойдя ближе, увидел, что она фиксирует время, когда его отец закуривает, сколько сигарет выкуривает за час, сколько раз включает телевизор на максимальную громкость. Это было не просто наблюдение – это было документирование, сбор улик.
Следующие несколько дней превратились для Антона в сущий ад. Юля продолжала свою методичную работу. Каждый раз, когда Павел Аркадьевич закуривал, Юля, молча, но с явным неодобрением, открывала окно, а затем, спустя какое-то время, вносила очередную запись в свой блокнот. Она перестала готовить для отца, не стала подавать ему еду. Завтрак, обед и ужин он теперь брал сам, из остатков приготовленного Юлей для них с Антоном. Если чего-то не хватало, он обращался к Антону, и тот, чувствуя себя неловко, пытался найти для отца какую-то еду.
— Юля, ну ты хотя бы суп ему оставь, — как-то попытался уговорить её Антон. — Он взрослый человек, Антон, — отрезала Юля. — Он прекрасно может разогреть еду сам. Или ты хочешь, чтобы я ему ещё и прислуживала? Могу, конечно. Но тогда он точно никогда не уедет. Постепенно Павел Аркадьевич начал чувствовать изменение атмосферы. Он, конечно, был самоуверен, но не глуп. Молчание Юли, её пристальный взгляд, записи в блокноте, демонстративно открытые окна после каждой его сигареты – всё это создавало нарастающее давление. Он стал более раздражительным, чаще жаловался Антону на Юлю, называя её «холодной» и «бессердечной».
— Твоя жена меня просто изводит, сынок, — жаловался он Антону вечером. — Дышать не даёт спокойно. Я же ей ничего не сделал! Я просто тут живу, смотрю свой телевизор. А она… она на меня смотрит так, будто я тут бандит какой-то! Я же не могу без сигарет! Я старый человек! Антон слушал его, чувствуя себя раздавленным между двух огней. Он пытался поговорить с Юлей, но она была непреклонна.
— Он не поймёт, Антон, пока не ощутит это на своей шкуре. Ты хочешь, чтобы он жил комфортно? Прекрасно. Скоро у него будет свой комфорт.
В середине недели Юля снова пришла домой с работы с пакетом документов. Она положила их на кухонный стол перед Антоном, который ужинал, пытаясь игнорировать телевизор из гостиной.
— Я оформила все необходимые бумаги для аренды, — её голос был ровным, без тени эмоций. — Арендодатель одобрил. Квартира, которую мы смотрели вчера, свободна с первого числа следующего месяца. Залог и арендная плата за первый месяц. Вот сумма. Она указала на распечатанную квитанцию. Антон посмотрел на цифры. Они были внушительными. Это была ощутимая часть их общего бюджета, которая должна была пойти на их совместные накопления.
— Ты что, уже всё оплатила? — Антон почувствовал, как к горлу подкатывает ком.
— Нет, Антон. Ты оплатишь. Сегодня. Я тебе только подготовила счёт. Банк работает до восьми. Если ты не успеешь, я не знаю, что будет. Арендодатель не будет ждать. Ему уже звонили другие потенциальные арендаторы.
Антон схватился за голову. Он знал, что Юля не блефует. Она сделала всё методично и аккуратно, не оставив ему шансов для отступления.
— А отец? Ты ему сказала?
— Нет, Антон. Скажешь ему ты. Он твой отец. И это твоя ответственность. Я же тебе говорила.
Из гостиной донёсся громкий смех с экрана телевизора, затем — знакомый щелчок зажигалки. Павел Аркадьевич закурил. Антон поднял глаза на Юлю. Она смотрела на него с невозмутимым выражением лица, но в её глазах читался немой вопрос: «Что теперь? Будешь и дальше молчать?» Он чувствовал себя пойманным в ловушку, из которой не было выхода. И что самое неприятное, он понимал, что загнать его туда помогла его собственная нерешительность.
На следующее утро в квартире витала ещё более плотная, чем обычно, атмосфера. Антон вернулся из банка поздно, с пустой квитанцией в руке и тяжёлым камнем на душе. Он отдал Юле чек, не глядя ей в глаза, и с тех пор молчание между ними стало оглушительным, наполненным невысказанными упрёками и невыносимым напряжением.
Павел Аркадьевич, казалось, ничего не заметил. Он по-прежнему занимал свою «берлогу» в гостиной, по-прежнему курил у окна на кухне, по-прежнему смотрел телевизор на всю громкость. Он жил в своём привычном ритме, уверенный в незыблемости своего положения. Юля, однако, тоже изменилась. Она перестала открывать окна после его курения. Перестала делать записи в блокноте. Её действия стали более скрытыми, но оттого не менее пугающими для Антона. Она начала методично и бесшумно убирать его вещи, которые Павел Аркадьевич раскидывал по квартире, складывая их в отдельную стопку на дальнем стуле в гостиной. Поначалу это были мелкие предметы – его старые газеты, пустые чашки, расчёска, которую он вечно оставлял на столе.
— Юля, ну ты бы… аккуратнее, что ли, — Антон не выдержал, увидев, как она подбирает с пола носок отца. — Зачем ты это делаешь? Он же обидится.
— А он не обиделся, когда превратил наш дом в прокуренный притон? — голос Юли был тих, но пронизан сталью. — Ты знаешь, Антон, что обижаться – это удел слабых. А я не слабая. Я просто навожу порядок. И не твой отец, а я здесь хозяйка. Это мой дом.
Павел Аркадьевич, застигнутый врасплох, когда Юля складывала его старую, изношенную футболку, лишь хмыкнул и отвернулся. Он пытался делать вид, что не замечает, что его территория, так тщательно им захваченная, медленно, но верно сужается. Он реагировал на это по-своему: демонстративно громче включал телевизор, оставлял ещё больше мусора после себя, мог налить себе чай и оставить заварку прямо на столе, зная, что Юля предпочитает идеальный порядок. Это были мелкие, но постоянные провокации, на которые Юля не реагировала открыто, лишь внутренне фиксируя каждый новый «косяк» свекра.
Вечером, когда Антон вернулся домой, Юля ждала его на кухне. На столе лежал лист бумаги, исписанный её аккуратным почерком. Это был список: список вещей Павла Аркадьевича, которые она успела собрать, список оставшихся его предметов, список задач по переезду. И в самом низу – жирной линией подчёркнуто: «Переезд: первое число».
— Я составила план действий, — произнесла Юля. — Завтра ты говоришь своему отцу, что он переезжает. Я уже оплатила первый месяц и залог. Обратного пути нет. Его вещи, которые он не соберёт сам, я упакую. Ты поможешь с транспортировкой.
— Юля, ну может, мы дадим ему ещё время? — Антон почувствовал себя загнанным в угол. — Он не готов. Он не хочет. Он привык. Ему тяжело будет. — Тебе тяжело, Антон. Не ему. Ему было не тяжело три месяца курить в нашей квартире. Не тяжело превратить нашу гостиную в свою персональную комнату отдыха. Не тяжело игнорировать мои просьбы и мои чувства. А теперь, когда пришло время платить по счетам, стало тяжело?
Юля встала из-за стола и подошла к нему. Её глаза, обычно такие мягкие, сейчас были холодными и пронзительными.
— Я устала, Антон. Устала от твоей нерешительности, от твоего бездействия. От того, что ты постоянно прячешься за его возрастом. Если он не переедет первого числа, Антон, то уеду я. Понимаешь? Либо он, либо я. Выбор за тобой. И не думай, что это угроза. Это констатация факта. Я не могу больше жить в этом театре абсурда.
Это был ультиматум. Не просто переезд отца, а будущее их семьи. Антон понимал это. Он пытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Юля развернулась и ушла в спальню, оставив его наедине с её холодными, непоколебимыми словами и запахом табака, который, казалось, усилился стократно.
На следующий день, утром, Антон, собравшись с духом, подошёл к отцу в гостиной. Павел Аркадьевич, как всегда, смотрел телевизор.
— Пап, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — начал Антон, его голос дрожал.
— Опять эта твоя Юля? — Павел Аркадьевич не отрывался от экрана. — Ну что ей ещё надо? Что я опять не так сделал?
— Пап, речь не о том, что ты сделал. Речь о том, что… Юля сняла тебе квартиру. Однокомнатную. Рядом. Со всеми удобствами. И… тебе нужно будет переехать первого числа. Павел Аркадьевич замер. Его рука, державшая пульт, опустилась. Он медленно повернул голову к сыну, его лицо исказилось в гримасе недоверия, а затем – возмущения.
— Что-что ты сказал? Квартиру? Мне? Ты что, меня выгоняешь? Сын!
— Пап, нет! Никто тебя не выгоняет! Просто… Юля не может больше так. С курением. С телевизором. Она… она очень устала.
— Устала? — свёкор рассмеялся, но в его смехе не было веселья, только обида и сарказм. — Устала! А я не устал, значит? Я старый человек, я всю жизнь работал! А теперь меня на старости лет… вышвыривают из дома собственного сына? Это же твоя жена, она же… она же бесчеловечная!
— Пап, это… это не так, — Антон почувствовал, как потеют ладони. — Она просто хочет… порядка.
— Порядка? — Павел Аркадьевич резко встал с дивана. — Да какой порядок? Я вам что, мешаю? Я же не пью, не гуляю! Я просто сижу тут, смотрю свои передачи! А курение… ну так это привычка! Она что, не понимает? Старого человека не переделаешь!
Он подошёл к Антону, сокращая расстояние, и его взгляд стал почти угрожающим.
— Ты что, подкаблучник? Жена тебя полностью под себя подмяла? Она тобой манипулирует! Ты послушай меня, сын: она хочет меня убрать, чтобы окончательно тобой завладеть! Не ведись на это! Я никуда не поеду! Это мой сын, мой дом!
— Пап, я уже заплатил за неё. Юля оплатила, точнее. Залог и первый месяц.
— Заплатил? — свёкор усмехнулся. — Ну и дурак! Значит, просто выкинул деньги на ветер. Я никуда не поеду! Ты меня слышишь? Я тут остаюсь! А если она такая умная, пусть сама идёт туда жить! И тебя с собой забирает!
Весь день прошёл в напряжении. Антон пытался уговорить отца, объяснял, упрашивал. Павел Аркадьевич оставался непреклонен. Его позиция была жёсткой и недвусмысленной: он никуда не поедет. Он делал вид, что разговора не было, продолжая свою привычную жизнь, только теперь в его действиях появилась какая-то демонстративность. Он специально курил не у самого окна, а чуть подальше, чтобы дым больше распространялся по кухне. Телевизор в гостиной работал теперь почти без перерыва, даже когда свёкор отходил поесть.
Юля наблюдала за этой битвой взглядом стороннего, но крайне заинтересованного наблюдателя. Она не вмешивалась. Не говорила ни слова. Просто смотрела, как Антон мечется между ней и отцом, как отец саботирует процесс, как напряжение в квартире достигает точки кипения.
Вечером, когда Антон, измученный безуспешными переговорами с отцом, попытался снова обратиться к Юле, она остановила его взглядом.
— Я предупреждала тебя, Антон, — её голос был безжизненным. — Я дала тебе выбор. Я дала тебе шанс решить эту проблему. Ты его не использовал. Твой отец никуда не собирается. Значит, уеду я.
— Юля, что ты говоришь?! — Антон в отчаянии схватился за голову. — Нельзя так! Куда ты поедешь? Это наш дом!
— Это был наш дом, Антон. Теперь это… это место, где я больше не чувствую себя ни защищённой, ни счастливой, ни уважаемой. Завтра утром я соберу свои вещи. Если твой отец не будет готов к переезду, то я уеду. И я не шучу. Это не манипуляция. Это моё окончательное решение.
Антон посмотрел на Юлю. Она не плакала, не кричала, не умоляла. Её лицо было спокойным, но в её глазах он увидел пустоту, которая испугала его больше всего. Это была пустота отчаяния, пустота полного разочарования. Он понимал, что её решение не изменится. И теперь ему предстояло принять по-настоящему страшный выбор. Настало время решать.
Утро, которое должно было стать днём икс, началось с гулкой, тревожной тишины. Антон проснулся раньше Юли, но не по своей воле. Его разбудил тяжёлый, давящий груз на сердце. Он метался всю ночь, пытаясь найти хоть какое-то решение, которое не приведёт к разрушению всего, что он строил. Но такого решения не существовало. Выбор был сделан. Или Юля, или отец. И в этом выборе не было победителей.
Он встал, чувствуя себя старым и измотанным, хотя ему не было и сорока. Пройдя на кухню, Антон обнаружил Юлю. Она не завтракала, не читала новости. Она просто сидела за столом, перед небольшой спортивной сумкой, которую держала на коленях. На сумке лежали её ключи, паспорт и банковская карта. Никаких слёз, никаких истерик, никаких упрёков. Только спокойное, мёртвое спокойствие.
— Юля, — голос Антона был хриплым, словно он не спал несколько суток. — Пожалуйста, дай мне ещё один шанс. Я поговорю с ним. Я уговорю его. Я… я сделаю так, что он съедет сегодня же.
— Ты сделал свой выбор, Антон, — Юля медленно подняла голову. В её глазах не было ни укора, ни сожаления, только холодная, отстранённая пустота. — Каждый день, на протяжении трёх месяцев, ты делал свой выбор. Каждый раз, когда твой отец курил в квартире, и ты молчал. Каждый раз, когда он включал телевизор на всю громкость, и ты говорил мне «потерпи». Каждый раз, когда ты отмахивался от моих просьб, говоря «он старый человек». Ты выбирал его комфорт, его привычки, его эгоизм. Ты выбирал свою трусость, Антон. И теперь пришло время пожинать плоды.
Антон почувствовал, как по его коже пробежал озноб. Эти слова были не обвинением, а констатацией факта, произнесённой с безжалостной точностью.
— Я пойду к нему, — сказал Антон, пытаясь придать своему голосу твёрдости. — Я заставлю его.
— Заставишь? — Юля усмехнулась, но это была не весёлая усмешка, а скорее кривая гримаса. — Антон, ты даже не смог попросить его не курить. Ты думаешь, ты сможешь его заставить? Он тебя не слушает. Он тебя не уважает. Он просто использует твою слабость. Он знает, что ты ничего не сделаешь.
Её слова были острыми, как лезвия, и они пронзали Антона. Но он всё равно пошёл. Зайдя в гостиную, он увидел отца, который уже сидел перед телевизором, потягивая свой привычный утренний кофе. Из открытой форточки уже тянуло едким запахом табака.
— Пап, мне нужно, чтобы ты сегодня съехал, — Антон старался говорить твёрдо, но голос предательски дрогнул. — Юля настроена серьёзно. Она… она уедет, если ты не уедешь. Павел Аркадьевич медленно повернулся. В его глазах читалась смесь привычного равнодушия и новой, непонятной Антону надменности.
— Уедет? — он растянул слова, словно смакуя их. — Ну и пусть уезжает! Баба с возу — кобыле легче! Я что, мешаю ей? Я что, денег у неё прошу? Я просто живу. Тихо. Спокойно. Смотрю свои передачи. А она… она просто стерва. Не ценит она тебя, сынок. Хочет тобой управлять. Выгоняет родного отца!
Антон почувствовал, как внутри него всё сжалось. Он не мог поверить, что его отец говорит такие вещи.
— Пап, это не так! Она устала! Она не может дышать этим дымом! Ты обещал!
— Обещал? — Павел Аркадьевич презрительно фыркнул. — А что ты ей обещал, сынок? Что ты всю жизнь будешь под её каблуком? Что ты будешь слушать все её капризы? Я тебе говорю, она тебя обкрутила! А ты, дурак, повёлся! Идиот! Выгоняешь родного отца ради этой… этой змеи! Слова отца были как удары. Антон стоял, не в силах пошевелиться, его мир, который и так уже трещал по швам, теперь рассыпался в прах. Он всегда идеализировал отца, видел в нём сильную фигуру, пусть и со своими причудами. А сейчас перед ним сидел эгоистичный, бессердечный человек, который не стеснялся оскорблять его жену, а его самого называть идиотом.
— Значит, ты никуда не поедешь? — голос Антона был пустым.
— А зачем? — Павел Аркадьевич отвернулся к телевизору. — Мне тут хорошо. У меня тут сын есть. И я его никуда не отпущу. Пусть эта твоя уезжает. Может, и к лучшему. Хоть вздохнём свободно.
Антон вернулся на кухню. Юля уже стояла, её сумка лежала рядом. В воздухе, помимо привычного запаха табака, витал аромат ванили и лаванды — это Юля распылила свой любимый ароматизатор, пытаясь заглушить вонь, но безуспешно. Запах дыма был сильнее всего.
— Он не поедет, — произнёс Антон. Это была констатация факта, а не вопрос.
— Я знаю, — Юля кивнула, даже не подняв на него взгляд. — Я всегда это знала. Ты просто не хотел верить.
Она подхватила сумку. Её движения были размеренными, спокойными, без суеты. Она не бросала, не швыряла вещи. Всё было аккуратно.
— Куда ты? — Антон попытался остановить её, протянув руку.
— Не твоё дело, — отрезала Юля. — Это была наша территория. Ты её проиграл.
Она прошла в прихожую. Антон пошёл за ней.
— Юля, пожалуйста, не делай глупостей! Мы же семья!
— Семья? — Юля обернулась. В её глазах мелькнула тень чего-то, что Антон не смог распознать. Горечь? Презрение? Разочарование? — Антон, семьи, в которой муж не уважает жену, не защищает её дом, не слышит её просьб, не существует. Ты убил нашу семью, Антон. Не я. Ты. Своим молчанием, своим бездействием, своей трусостью.
Она открыла дверь. Свежий воздух ворвался в квартиру, ненадолго разбавив плотный, едкий запах табака.
— А что будет с отцом? — Антон попытался ухватиться хоть за что-то.
— Что с ним будет? — Юля улыбнулась, и эта улыбка была самой жестокой из всех, что он видел. — То же, что и было. Он живёт здесь. В квартире, за которую я заплатила. В квартире, которую он прокурил до самых стен. Он живёт в комфорте, который ты ему обеспечил. Это теперь полностью твоя ответственность. Твоя финансовая, твоя моральная, твоя эмоциональная ноша. И он будет жить здесь, пока ты будешь его содержать. Удачи, Антон.
Она вышла, бесшумно закрыв за собой дверь. Не было хлопка, не было криков, не было слёз. Только тишина, которая была гораздо тяжелее любого скандала. Антон стоял посреди прихожей, один, окружённый запахом табака, который теперь, казалось, был его единственным спутником. Из гостиной доносился смех из телевизора.
Он прошёл в гостиную, где его отец сидел, не обращая на него внимания, полностью поглощённый очередной новостной передачей. Павел Аркадьевич, казалось, ничуть не изменился. Он получил то, что хотел — комфорт и беспрепятственное проживание.
— Сын, а ты чего такой бледный? — вдруг спросил Павел Аркадьевич, оторвавшись от телевизора. — Ну что, уехала твоя? Ну и слава богу. Хоть поживем по-человечески. Антон смотрел на отца, и в его душе поднималась невыносимая волна горького осознания. Он потерял Юлю. Он потерял свой дом. И всё, что у него осталось, это его отец, который смотрел на него с безразличной усмешкой, словно он, Антон, был всего лишь удобным дополнением к его комфорту. И теперь он, Антон, был заперт в этом прокуренном жилище, со своим отцом, который будет продолжать курить, смотреть телевизор на всю громкость и постепенно разрушать всё вокруг. Он сам вырыл себе эту яму, шаг за шагом, своим бездействием.
Скандала не было в привычном понимании слова. Не было криков, битья посуды или драк. Но произошёл разрыв, полный, окончательный, болезненный. Юля ушла, оставив за собой выжженную землю. Антон остался наедине со своим отцом, с чувством вины и осознанием того, что он потерял. А отец… отец просто продолжал жить. В их квартире. Своей жизнью. Все поссорились. Навсегда…
