Пишет Сергей Николаéвич, литератор, журналист:
Она на этой фотографии грустная, задумчивая. Очень стильная. Молодая. И руки сложила так, как делала во время своих фотосессий, чтобы все видели, какие у неё красивые длинные пальцы и дорогое кольцо — подарок Лили Брик. «Ну, спрашивайте, спрашивайте, если пришли»…
Странное дело, за столько лет нашего знакомства я ни разу не записал ни один ее монолог, ни один наш разговор. А их было немало! Есть такие настырные журналисты, которые чуть что сразу лезут за диктофоном. Все для истории, все для будущих мемуаров! Мне всегда неловко. Особенно, с ММ.
К тому же первый раз она меня вообще отшила. И довольно грубо.
— Майя Михайловна, простите, но мне интервью с вами надо сдавать.
— А мне мои кости пора сдавать. Не сейчас!
Это был ответ из разряда «громоподобных», которым так умилялся Андрей Андреевич Вознесенский, когда рифмовал ее имя с персидской сиренью. Но мне было не до умиления. Редакция ждёт, текст не готов, дедлайн сорван. Много лет спустя я, конечно, напомнил ей об этом нашем разговоре на съёмках телевизионной версии балета «Чайка» в 1982 году.
— Неужели я была такая хамка? — искренне удивилась ММ. — Как стыдно!
Отчасти ее оправдывало то обстоятельство, что со съёмками тогда все было плохо. Ей так не понравилось то, что она увидела на мониторе, что мои просьбы об интервью действительно оказались совсем некстати. О чем говорить, когда и так все ясно!
Впрочем, я не знаю, чего ММ ждала от дамы по фамилии Мачерет, которая была командирована из Останкино в Большой снимать «Чайку»?
При всей своей недоверчивости, ММ могла быть удивительно легковерной. Как часто бывало, что она не удостаивала труда заставить себя вникнуть в текст подсунутого ей договора, или заранее поинтересоваться кандидатурой режиссёра, который будет отвечать за съёмки ее балета.
Не все ли равно, искренне полагала она, если на сцене или в кадре будет она, Майя Плисецкая! Какое значение имеют все эти скучные детали и подробности? А потом удивлялась, если все происходило совсем не так, как себе представляла.
Но иногда случались счастливые исключения. «Я все, все тогда сделала!» — восклицала она с интонацией школьницы, победившей на городской Олимпиаде. Речь шла о ее самом великом «Лебедином». Дело было в Пекине в 50-каком-то там году. За дирижёрским пультом Светланов, которого она боготворила. Тогда во втором «чёрном акте» он задал совершенно сумасшедшие, невероятные темпы.
Другая балерина на ее месте, наверное бы, просто умерла. Все было в три раза быстрее, громче, стремительнее. Как собственно, и есть в партитуре Чайковского. А Майя ликовала. Она неслась по кругу в этих своих душераздирающих жете, словно булгаковская Маргарита в ночном московском небе. И это не был танец обольщения! Это был танец мести.
Сама она по своему характеру и таланту, конечно, была балериной-мстительницей. Казалась, что она мстила всему мужскому племени и мужскому миру за его преступления. Она карала своей острой красотой и гениальными руками.
Так было в «Жизели», когда она, ещё совсем юная, танцевала Мирту, повелительницу виллис. Так было в «Раймонде». И конечно, ее Одиллия, роковая дьяволица, подруга демона, исчадие ночи.
У себя в книге она написала, что в феврале 1953 года Сталин был на ее «Лебедином». Доказательств нет. Рахиль Михайловна, мама ММ, специально справлялась в дирекции, не осталось ли соответствующих записей в журнале посещений правительственной ложи. Нет, ничего не нашли. Но известно и то, что Сталин часто приезжал в Большой инкогнито.
Посидит на одном акте и уедет. И тогда в журнале протокольных отметок не делали. Но вот тогда ММ запомнила точно, что люди в штатском за кулисами на «Лебедином» стояли, зорко отслеживая все выходы на сцену и возвращения.
Не весь спектакль, а только один «чёрный акт». И даже, кажется, пару разу она встретилась взглядом с желтыми глазами, внимательно смотревшими на неё из глубины правительственной ложи справа.
— Что же получается, Сталин вас увидел, вернулся на свою Ближнюю дачу и умер?
— Подох, — поправила меня ММ.
И глаза ее сверкнули радостным, мстительным блеском.
Наверное, точнее балетных критиков сформулировал впечатление от ее танца старый академик Капица, когда после просмотра видеоверсии «Болеро» раздумчиво сказал: «В средние века таких, как вы, Майя, сжигали на площади».
Поначалу ММ даже немного растерялась, не зная, как реагировать на слова академика. Вроде ничего особо хорошего он не сказал. Но потом призналась, это был лучший комплимент, который она когда-либо слышала в жизни.
А много лет спустя ее очень развеселила Белла Ахмадулина, сказавшая о Кармен Анастасии Волочковой: «Любить ее, конечно, можно, но убивать не за что».
ММ нравилось злить своих недругов, множить завистников, раздражать обывателей. Борьба всегда ее заводила, поднимала тонус, добавляя перца жизни, а танцу — невиданную энергию. На самом деле в ней до самых последних дней жила непослушная девочка 10 лет, которая все делает наоборот. Не так как все.
Не так, как положено. Те, кто ее любили, разумеется, все ей прощали. И с радостью! Но Бог мой, скольких людей я знаю, кто даже после ее смерти не могут успокоиться, бесконечно припоминая свои обиды на ее колкости, резкости и faux pas!
Она и правда не щадила ничьих самолюбий. Была ревнива, пристрастна. Но и отходчива. Могла легко обидеть. Потом сама же раскаивалась. Родион Щедрин вообще считал, что органическая неспособность ММ подолгу дуться явилась главным условием долголетия их брака. Впрочем, свои главные обиды ММ не забывала никогда. Ее тайные шрамы, ее боль, спрятанная и замурованная навеки.
Представляю, как ей невыносимо было смотреть на балерин, танцующих ее коронные партии. Но она смиряла гордыню. Шла к ним за кулисы. Улыбалась, говорила вежливые слова. И даже иногда выходила с ними на поклоны.
Правда, старалась держаться в сторонке, чтобы никак себя не предъявлять в качестве главной этуали. Напрасные усилия. Все глаза и бинокли были устремлены только на неё одну. И так всегда.
Помню ее в Мариинке на представлении «Болеро» с Дианой Вишневой. Последний аккорд. В зале вспыхнул свет. Раздались аплодисменты. Артисты устремились на поклоны. Но когда выбежали, выяснилось, что хлопают не им! Весь зрительный зал практически отвернулся от сцены, чтобы получше разглядеть, как раскланивается Майя Плисецкая, стоявшая в царской ложе.
И все эти ее воздушные пассы, и неимоверно красивые руки, которыми она пыталась как бы всех обнять, всех поприветствовать, и эти ее лебединые взмахи куда-то ввысь к хрустальной люстре, — все это действовало на зрителей Мариинки совершенно гипнотически, заставляя аплодировать все громче, все неистовее, будто они больше всего на свете боялись, что сейчас она уйдёт, исчезнет, и уже никогда, никогда они больше не увидят Майю Плисецкую.
Но… она так никуда и не ушла. Скорбная и затейливая церемония, так всех озадачившая после оглашения ее завещания, откладывается на неопределенный срок. Дай Бог здоровья Родиону Константиновичу! Сегодня день Майи Михайловны Плисецкой.
