-…и жена его слишком бледна… Бедняжка, заразил ее муж дурной болезнью!
Софья, надёжно скрытая от глаз говоривших тяжёлой портьерой, затаила дыхание. Она боялась обнаружить свое присутствие, чтобы не пропустить пикантную сплетню — не каждый день в высшем свете можно такое услышать!
— Верно, и я подметила, что княгиня совсем сдала… Как это низко, после того, как та подарила ему троих детей!
— Нарышкины никогда не отличались благоразумием, а уж Григорий Александрович…
Софья еле удержала в горле вскрик: оказывается, сплетницы говорили о ее муже и… о ней самой?
Княгиня Нарышкина не любила мечтать понапрасну, хотя иногда, бывало, и позволяла себе такую вольность. В темноте своей спальни она размышляла о том, как могла бы сложиться её жизнь, если бы ей посчастливилось выйти замуж за кого-то другого…
Того, кого она могла бы, возможно, даже полюбить. Эти мысли приносили с собой только тоску и печаль, поэтому Софья старалась не давать себе слабины. В жизни княгини не было места глупым надеждам и ожиданиям, ведь вся ее судьба была предрешена чуть ли не с рождения.
Детство Сонечки не отличалось от детства сотни других барышень благородного происхождения — нянечки, гувернеры, учителя, долгие часы утомительной игры на фортепиано и узнурительная зубрежка французских правил чтения.
Мнением Сони никто не интересовался даже в тех вопросах, в которых ее родителям бы это ничего не стоило, — что уж говорить о выборе жениха.
— Это очень выгодная партия! — чопорно высказывали свое одобрение гости их дома. Родители горделиво принимали поздравления, а Сонечка кивала и смущённо улыбалась — как и подобает этикету.
До свадьбы Софья видела будущего мужа лишь мельком. Вопрос уже был решенным задолго до и знакомства, и никто не видел смысла в их встречах.
— У вас ещё будет вся жизнь, чтобы познакомиться! — отмахивались матушка на все робкие вопросы. Сонечка, конечно, об этом знала, но это обстоятельство совсем её не утешало — даже наоборот. Как она должна поклясться перед Богом, что до гробовой доски будет идти рука под руку с человеком, которого совсем не знает?
— Все же как-то разбираются! — не понимала ее волнений младшая сестра.
Соня молча соглашалась, но пример собственных родителей перед ее глазами ни в чем не убеждал: они были прекрасным подтверждением тому, что даже за четверть века, прожитых бок о бок, можно так и остаться друг для друга незнакомцами.
Девушка боялась такой участи для себя, но другого выбора у нее все равно не было. Потому, в назначенный час у церковного алтаря она стала княгиней Нарышкиной.
Григорий Александрович, ее новоиспеченный муж, был человеком холодным и безучастным. Софья убеждала себя, что так даже лучше — что бы она делала, если бы ее супруг на каждый пустяк впадал бы в приступы бешенства как ее дядюшка? Или, мучимый ревностью, не выпускал бы ее из дома как муж одной из ее детских подруг?
Соня даже не знала, как и чем та живёт сейчас — любая переписка в том доме была под строжайшим запретом. Все же лучше жить вот так, зная, что на тебя обратят внимание лишь тогда, когда того потребуют приличия…или супружеский долг.
Тот самый долг стал для Софьи ещё одной проблемой, о которой она до свадьбы и не подозревала.
Как любая барышня ее лет Сонечка любила — в тайне от гувернанток, разумеется — читать французкие романы, и завуалированно описываемые там постельные утехи не имели ничего общего с тем, что происходило у нее с мужем за дверьми супружеской спальни. Никакого любовного трепета, ласковых объятий, нежных поцелуев…
Все, что получала Софья — неловкое ожидание, пока ее муж будет готов, и пара минут отвратительной возни. Княгиня была несказанно рада, что быстро забеременела и хотя бы на время избавилась от этого унизительного времяпрепровождения.
Сначала Софья думала, что происходящее — в порядке вещей, но несколько подслушанных на балу разговоров и откровенная беседа с горничной дали ей понять, что в других парах все совсем иначе. Завидовать другим было бессмысленно и нелепо, но Софья не всегда могла заглушить свои мысли.
В конце концов, ей не на что было жаловаться — средств в семье было достаточно, в свете их принимали хорошо, трое детей радовали своими успехами, а муж не беспокоил ее понапрасну. Григорий Александрович не возражал также против того, чтобы его супруга в одиночестве ездила на отдых и лечение в теплые страны.
— Мы будем там друг другу только мешать, дорогая, — говорил князь, и Софья в очередной раз соглашалась.
Несчастливые годы брака тянулись бесконечно, и княгине было тяжело представить, что это тоскливое разъедающее чувство она должна будет носить в груди до конца жизни — или пока не овдовеет.
После рождения их третьего отпрыска Григорий Александрович совсем перестал посещать ее покои, чему Софья, разумеется, не могла не радоваться, однако и горечь никуда не девалась. Она уже почти смирилась с тем, что никогда не сможет познать настоящего женского счастья, когда нечаянно стала свидетельницей разговора, для ее ушей не предназначенного…
Сначала Софья просто не поверила грязным слухам. Однако после того, как с каждым днём она начала ловить на себе все больше и больше сочувствующих и брезгливых взглядов, не выдержала. Григорий Александрович был вызван на серьезный разговор.
При одном упоминании о дурной болезни, князь побледнел и упал перед ней на колени.
— Всего один раз, один раз я оступился, пока Вы были заграницей! — умолял он, хватая Софью за полы юбки. — Простите глупого!
Однако княгиня рассердилась ни на шутку. Ее не столько задел факт сам супружеской измены, как то, что об этом узнало все общество. Григорий Александрович сознался, что в минуту душевной тоски и под действием хмеля рассказал о своей болезни нескольким близким друзьями, а те, очевидно, не смогли не поделиться с собственными женами…
Жалость и презрение на лицах благородных дам и их мужей сводили Софью с ума. Дошло до того, что с ней стали брезговать общаться, будто постыдным недугом можно заразиться во время светского разговора!
В какой-то момент княгиня решила, что терпеть этого больше не намерена. Мало ей было долгих лет одиночества в браке, холодной постели и чужака, называемого мужем? С нее хватит!
Григорий Александрович умолял супругу пощадить остатки его чести, но Софья была непреклонна.
В 1859 году она подала иск о разводе на основании неспособности супруга к брачным отношениям, а также его неверности.
— Я получала оплодотворение, но никогда не имела тех ощущений, которые испытывает любящая женщина в браке со здоровым мужчиной! — откровенно заявляла княгиня в суде.
В отношении Григория Александровича была начата медицинская проверка, которая подтвердила и наличие у князя неприятной болезни, «полученной в результате отношений с женщиной», и некоторую степень мужского бессилия.
Впрочем, последнее, по мнению врачей, не должно было — и не стало — препятствием к появлению у его светлости детей. Также в заключении значилось, что при должной терапии Григорий Александрович мог бы восстановить все функции своего организма.
Таким образом, развод по статье о «мужской неспособности» оформлен быть не мог, ведь дети в семье все же имелись. Единственной надеждой Софьи было то, что Синод одобрит ее прошение на основании супружеской неверности , но и здесь ее ждало разочарование.
Бесконечный судебный процесс длился почти двадцать лет, но даже за это время у «следствия» не появилось достаточно доказательств, чтобы удовлетворить иск княгини.
Свидетелей падения Григория Александровича не нашлось, а болезнь, даже несмотря на медицинское подтверждение, могла быть получена способами совершенно разнообразными. Потому Софья никогда так и не получила долгожданной свободы. Впрочем, последние годы она жила отдельно от опозоренного ей мужа.
