Милка слабо стонала под стёганым халатом. Растрёпанная Агафья суетилась вокруг неё, стараясь угодить. Юбка на ней была разорвана, кофточка давно нуждалась в починке. Никто не узнал бы сейчас в этой усталой пожилой женщине прежнюю красавицу. «Собачья гувернантка» — таким было теперь её прозвище.
«Спрячь глаза», — ворчала экономка. А она удивлённо распахивала их ещё больше. Красавица была Агафья, загляденье! И откуда только взялась такая среди обычной графской дворни! Засматривались на Агафью и местные парни, и приезжавшие к Толстым гости.
А в 1807 году пятнадцатилетнюю девушку приехали покупать соседи. Сразу предложили за неё графу Толстому пару прекрасных гончих собак. Идеальная сделка. Иные помещики с радостью бы ухватились за такую возможность, ведь породистые гончие стоили больше крепостных.
Однако граф отказал. У него и своя псарня имелась, а кроме того, он отлично понимал, для какой цели приехали покупать его Агафью. Когда графиня Пелагея Николаевна, узнала о предложении, сразу повысила девушку до личной горничной.
Её называли «фрейлиной графини». Теперь Агафья жила в барском доме, носила нарядное платье с фартучком на европейский манер, выучилась чтению и письму по настоянию графини, и умела отвечать ей несколькими заученными фразами на французском.
Очень любила Пелагея Николаевна подзывать к себе Агафью за каким-нибудь пустяком в присутствии гостей. И со смешком наблюдала, как открываются от недоумения рты – это же какую диковину держат у Толстых! Таких красавиц ещё поискать!
— Да-с… — Глубокомысленно изрекал кто-нибудь. – Не углядите, Пелагея Николаевна, будет вам прибыток.
— Моя Агафья служит только мне. – Спокойно отзывалась графиня. – Нет у нее друга по сердцу. Да и я не поощряю этого.
Графиня по натуре своей была женщиной вздорной, самолюбивой. Привыкла, что все её прихоти немедленно исполнялись. Происходила она из рода Горчаковых, и троюродный брат Пелагеи Николаевны дослужился до военного министра, а ещё один кузен вышел в генералы.
Маленькую Поленьку – так её называли дома – бесконечно баловал отец, а потом эту же манеру перенял супруг. В имении она считалась главной, всегда одерживая верх и над мужем, и, потом, над сыном.
Так что Агафье приходилось волей-неволей подчиняться установленным графиней порядкам. Не любила Пелагея Николаевна, когда ближайший круг прислуги обзаводился семьями. В дом охотно брали новеньких из крестьян, если кому-то требовалась замена (по старости или немощи).
Но за парнями и девушками при этом следили, чтобы не думали о женитьбе. Кроткая Агафья и не думала возражать. А ведь была у неё настоящая любовь – управляющий Толстых, Алексей Степанович!
— Не позволят. – Шептала Агафья ему. – Надобно забыть…
Графиня прожила долгую жизнь, она умерла в 1838-м. Было в ту пору Агафье сорок шесть лет, так что говорить о семье было уже поздно. Да и не сватались к ней уже. Так что она тихо жила дальше в Ясной поляне, став свидетельницей многих печальных событий в жизни Толстых – скончался граф Николай Ильич Толстой, оставив сиротами пятерых детей.
Потом от чахотки умер его старший наследник… Граф Лёвушка, которого помнили совсем ребёнком, приехал в поместье уже взрослым мужчиной. Узнав, что жива еще Агафья, выделил ей собственный домик и назначил пенсию.
— Благодарствую, барин. – Со слезами на глазах говорила она.
Агафья Михайловна – теперь её так величали – работой больше не занималась. Но ей разрешили выбрать себе любое дело по вкусу, или просто отдыхать. Годы ведь были уже немалые! Тогда она попросила позволения заниматься малышами, которые появились у молодого графа Толстого. И собаками. Любила она их безмерно – детей и гончих с псарни.
Все знали, что Агафья Михайловна лучше всех умеет выхаживать болеющих. Она сидела у кроваток маленьких наследников и терпеливо вытирала испарину холодным полотенцем.
Однажды одна из девочек, Таня, так сильно захворала, что все уже думали, будто её не спасти… Но Агафья Михайловна терпеливо, день за днем, занималась ею и выходила-таки маленькую графиню!
«Для нее всякое существо было достойно любви, — писала о ней Татьяна Львовна Толстая, — даже таких противных насекомых, как тараканов, она не уничтожала… У нее была мышка, которая приходила к ней, когда она пила чай… И подбирала со стола хлебные крошки».
Однажды дети Льва Толстого решили делать для Агафьи подарок – собрали лесной земляники, сами купили сахара и сварили для неё баночку варенья. А день 5 февраля, ее именины, отмечали каждый год маленьким подарками.
Дворня звала её «собачьей гувернанткой». Агафья обожала собак, лечила их, кормила. Отяжелевшую любимую гончую Льва Николаевича, Милку, держала при себе. Как раз в домике Агафьи появились на свет щенята Милки, под стеганым халатом, сшитым вручную графиней Толстой.
— Не жалко тебе, Агафья? – Спросила Таня Толстая. – Мама сама ведь этот халат для тебя шила. Она очень старалась, чтобы тебе понравилось!
— Так это же божье существо! – Всплеснула руками пожилая женщина. – Разве можно сравнивать вещь и живое? Милка-то ведь мучалась… Для живых ничего не жалко…
Она не носила новой одежды. Всё, что передавала ей графиня Толстая, шло для собак — на подстилки, коврики… Агафья ходила в рваной юбке. Зато ее любимцы спали на мягких одеяльцах.
Вскоре после этого Алексей Степанович, управляющий Толстых, умер на руках Агафьи. Она сидела у его изголовья неделями, пыталась помочь. Не вышло. Горевала она о нём долго, тяжело. Любила его неразрешенной любовью…
«Вчера Агафья Михайловна долго сидела и плакала, — писал Лев Толстой в дневниках, — и горевала. «Я боюсь, что с ума сойду»!».
Из всех друзей и гостей графского дома выделяла Агафья некоего Стаховича. И он, в свою очередь, относился к ней как к доброму другу. Заходил к ней в гости, в пропахший собачьими запахами домик, пил чай.
Однажды дети Льва Николаевича, увлекшись светским сезоном в Москве, не поздравили Агафью с ее именинами. А вот Стахович прислал телеграмму. Эту бумагу она хранила при себе, как ценнейшее, что было у нее.
Лев Николаевич решил посмеяться:
— А не стыдно тебе, что человек при этакой вьюге с этой телеграммой тащил ее от станции три с лишним версты?
Обиделась Агафья.
Она умерла в возрасте 98 лет. Когда собачью гувернантку несли на погост, вся псарня дружно, единодушно, подняла громкий протяжный вой. Провожала в последний путь ту, что любила их беззаветно. Так, как никогда не любили её саму.
