Ее образ навсегда остался в лучших советских фильмах, но Борису требовалось с ней развестись
1946 год. Курсанты Академии бронетанковых войск лейтенант Борис Васильев и его юная жена Зоря были отправлены на практику под Ленинград. По пути на боевые стрельбы молодые супруги остановились на бывшей линии обороны. Разглядывая вчерашнее поле тяжелейших боев, среди колючей проволоки и заросших блиндажей Борис увидел… первые весенние незабудки.
Он моментально вскочил на пригорок и уже набрал букетик для Зори, как вдруг обнаружил минную растяжку. Он осторожно повернулся назад и увидел прямо перед собой лицо жены:
— Мины не разряжены, — почему-то шепотом сказал Борис.
— Я знаю, — опытным взглядом оценила обстановку старший лейтенант Васильева, из-за отличной учебы ей раньше супруга присвоили очередное звание. — Боялась кричать, чтобы ты не бросился ко мне. Сейчас мы осторожно поменяемся местами, и ты пойдешь за мной. Шаг в шаг.
— Первым пойду я. Я знаю, как и куда смотреть, — собирался было возразить Борис.
— Нет, ты пойдешь за мной. Я вижу лучше тебя, — Зоря сказала это так, что спорить было бессмысленно.
И они пошли. Шаг в шаг. И — вышли.
Этот драматичный эпизод в самом начале их пути Борис потом называл эпиграфом ко всей совместной жизни. С той поры он часто попадал на разного рода «минные поля», а однажды Васильевым выпало испытание, которое стало настоящей проверкой их брака на прочность.
Сложись все иначе, возможно, и не появился в Советском Союзе один из лучших писателей-фронтовиков.
«Колобок в гимнастерке»
Они встретились в Москве в 1943 году. Молодой фронтовик Борис Васильев, проведя в госпитале несколько месяцев после тяжелой контузии, поступил в Академию бронетанковых войск. Экзамены он сдавал с опозданием и поэтому появился на курсе только к ноябрю. «И обалдел в первый же день».
Это был единственный год, когда на инженерно-танковый факультет принимали девушек: в основном — недавних школьниц, успешно сдавших вступительные испытания и твердо решивших защищать Родину. На курсе целых два отделения из пяти были полностью женскими:
Они все ходили в военной форме, дружно хохотали по каждому поводу и были недосягаемо, сказочно прекрасны. А мне было девятнадцать, и я еще не разучился смотреть на всех девчонок разом.
Вскоре одну из них Борис все-таки выделил.
Однажды на занятиях по стрельбе преподаватель вызвал к танку «самую маленькую и самую младшенькую из слушательниц» 17-летнюю Зорю По́ляк. Она мгновенно запрыгнула в машину, закрыв за собой люк.
Раздался выстрел, машина подпрыгнула, повалил густой дым… а через минуту показалось черное от копоти лицо Зори с синяком и ссадиной на лбу. Студенты покатились со смеху, а больше всех хохотала сама девчонка. Оказывается, она забыла включить вытяжку и прижаться к прицелу.
Борис тогда смеялся вместе со всеми и не догадывался, что этот «колобок в длинной гимнастерке» станет его женой.
«Честное комсомольское»
Зоря была круглой отличницей, единственным Ворошиловским стипендиатом на курсе. Судьба ее, как и у всех детей войны, оказалась нелегкой. В 14 лет она одна бежала из горящего Минска. Ее родители были врачами, с началом войны оба были мобилизованы и разъехались по разным фронтам.
Мать через год умерла от тифа, а отец служил на Дальнем Востоке, где позже снова женился. Дочь к тому времени уже стала студенткой. Зоря Альбертовна Поляк родилась в еврейской семье и ей никогда не приходило в голову этот факт скрывать.
Зоря была открытой общительной девушкой, очень быстро находила друзей. И с Борисом они тоже подружились. Однажды она очень выручила его. Васильев завалил экзамен, после чего получил выговор по линии командования и полный разгром на комсомольском собрании. И тогда слово взяла Зоря:
— Курсант Васильев сдаст экзамен по физике. Я ручаюсь за него и даю общему собранию честное комсомольское слово.
В итоге Борис получил четверку, а с Зорей они теперь вместе проводили все свободное время — ходили в театр, в консерваторию, в кино, а на лекциях постоянно обменивались записками. Через пару лет, будучи на практике в подмосковном Солнечногорске, впервые поцеловались на берегу озера Сенеж.
«Хватит вам, ребята, по три часа в подъездах простаивать»
Сразу же пожениться влюбленным помешала очередная сессия. Каждый день они, взявшись за руки, гуляли по городу, а потом долго целовались в подъезде. Зоря тогда жила в семье сестер известной вахтанговской актрисы Цецилии Мансуровой.
Однажды она пришла их навестить, и в очередной раз обнаружив влюбленную парочку на лестничной клетке, решительно заявила:
– Хватит вам, ребята, по три часа в подъездах простаивать. Женитесь, благословляю.
В феврале 1946 года, сдав последний экзамен, Зоря и Борис прямо в военной форме на переполненном трамвае отправились в ЗАГС. У дверей они встретили нищенку. Пока они подписывали документы, она прыгала перед окном и крестила их. Васильев позже говорил:
Я думаю, что она крестила нас не зря. Хотя я и атеист в душе, но в эту чертовщину иногда верю.
Отмечали это событие с семьей Бориса. Мать Елена Николаевна по старинной русской традиции осыпала молодых прямо в дверях пшеном (за неимением зерна), а отец Лев Александрович вручил им ключи от двух смежных комнат в офицерском городке.
Теперь, когда он в звании полковника вышел в отставку и получил дачный участок, они ему были без надобности. Практически круглогодично он жил на даче.
Елена Николаевна же большую часть времени проводила в Москве, помогая дочери Галине, старшей сестре Бориса, с внуками. Полковник Васильев в их квартире почти не появлялся — не сложились отношения с зятем. В то время как к Зоре все относились очень хорошо, и пока ничто не предвещало беды…
«Непростая» семья Бориса
Борис появился на свет в 1924 году и все, что он помнил по рассказам родителей о своей семье, обычно начиналось с революции. Они никогда не рассказывали ни о своем детстве, ни о юности, исходя из главного принципа того времени: чем меньше сын будет знать о прошлом, тем спокойнее будет его жизнь.
Бабушка и тетя были более словоохотливы, поэтому Васильев все же догадывался, что происхождение его отнюдь не рабоче-крестьянское, как он обычно писал во всех анкетах.
Причины такой секретности, в основном, были связаны с работой отца Льва Александровича Васильева, кадрового офицера советской армии. На военную службу он поступил еще при царе, позже вступил в Красную армию, пережил три армейские чистки.
Половина его биографии засекречена до сих пор. Многое о происхождении семьи Борис узнал от родственников только после смерти отца, когда ему самому уже было давно за 40.
Мать Бориса принадлежала к старинному дворянскому роду Алексеевых. После революции пережила арест: как жене царского офицера ей грозил расстрел, но вовремя пришла информация о том, что супруг перешел в Красную армию.
Потом она слегла сначала с оспой, заразившись в камере, потом с чахоткой. И только рождение сына спасло ей жизнь — произошло чудо и туберкулез зарубцевался. Однако после пережитого Елена Николаевна стала мрачной, разучилась и смеяться, и плакать. Даже на похоронах мужа не проронила ни слезинки.
Молчаливо терпела Елена Николаевна и выбор своей дочери. Лишь задним числом Борис понял, что зятя Болеслава Мальцева в семье не любили и это было взаимно. Позже ему лично придется убедиться — за что.
«Все складывалось ладно»
К 1953 году Васильевы уже жили в Горьком. Как полагается военным семьям, часто переезжали с места на место.
Это были все те же две комнаты в трехкомнатной квартире, но к тому времени с Борисом и Зорей уже давно проживала ее двоюродная сестра — Зоря-младшая, чьи родители были репрессированы еще до войны, а также отец Альберт Львович с супругой, который год назад вышел в отставку и переехал с Дальнего Востока.
Борис тестя своего обожал. Он был человеком очень скромным и молчаливым, талантливым врачом, на прием к которому в местной заводской поликлинике всегда стояла очередь:
…но прежде всего он был – Человеком. Он не просто лечил болезнь, но врачевал душу и тело больного.
Васильев тогда работал на автозаводе испытателем военной техники, Зоря — на приемке, по приказу Сталина она, как и большинство женщин-военных, была демобилизована и получила профессию инженера.
Зоря-младшая только поступила в медицинский институт, а Вера Ивановна, вторая супруга Альберта Львовича, встречала дружную семью дома и готовила всем вкусные обеды.
Супруги Васильевы вели активную общественную жизнь, откликались на партийные инициативы, а двери их дома были всегда распахнуты настежь для многочисленных друзей. Вскоре все изменилось.
…прикрытый согласием семейного очага…я не ощущал, что атмосфера в стране стремительно приближалась к катастрофе…
«Твоя жена — еврейка. Ты должен немедленно подать на развод»
Той зимой Васильев получил отпуск и выехал в Москву повидать родителей и семью сестры. В один из дней за завтраком Мальцев неожиданно хлопнул перед его носом газетой «Правда». На первой полосе Борис успел разглядеть заголовок статьи о врачах-убийцах.
— Твоя жена — еврейка. Ты должен немедленно подать на развод и указать в заявлении причины этого развода, — Мальцев взялся спасать офицерскую карьеру своего шурина.
– Какие причины? — удивился Борис.
– Ты – коммунист и русский офицер. Ты не имеешь права связывать свою судьбу с иностранным агентом, — не унимался Болеслав.
– Моя Зоря – агент? — Борис по-прежнему не улавливал связи.
– Вполне возможно, вполне. Она недаром прорвалась к совершенно секретной оборонной работе. Так думаю не я один, так думают все твои родные, Борис.
Мальцев появился в их семье еще до войны. С Галей, старшей сестрой Бориса, они расписались как-то стремительно, просто поставив родителей перед фактом. Несмотря на то, что много лет жили под одной крышей, они откровенно недолюбливали друг друга.
Родственник был «типичнейшим советским ортодоксом»: своих мыслей вслух не высказывал, делил мир на черное и белое, а людей не по национальностям или религиям, а исключительно на друзей и врагов. Однако в последнее время попал под влияние пропаганды и стал евреев выделять особо.
Шел январь 1953 года. В самом разгаре было так называемое «дело врачей-убийц». В газете «Правда» опубликовали правительственное сообщение о заговоре, большинство из обвиняемых в котором были евреями. Огласка этого процесса в конечном итоге вылилась в травлю и бытовой антисемитизм.
— Да, да, братец, — почему-то с укором сказала Галина. — Они травят лучших людей.
— Ты тоже так думаешь, мама?
Елена Николаевна промолчала. Она прекрасно знала, что такое «ложный донос» и не сомневалась, что Мальцев на это способен.
Васильев махнул рукой, тут же побросал вещи в чемодан и с тяжелым сердцем отправился на вокзал. Он хотел побыстрее увидеть жену, но поезд, как назло, шел медленно, со многими остановками. Когда Борис, наконец, вбежал в квартиру, Зори не было дома. Вера Иванова сквозь слезы обо всем рассказала…
«Лично я вас очень уважаю, но… Сами понимаете»
Отныне улицы Горького стали небезопасными для семьи Васильевых-Поляк. Веру Ивановну уже не раз изгоняли из очередей, потому что теперь у вечного дефицита продуктов вдруг ясно обозначилась «настоящая причина» — евреи.
И указала на них сама газета «Правда». Альберт Львович продолжал исправно ходить на работу, но пациенты теперь игнорировали его кабинет. Иногда все же его дверь приоткрывалась, и там на мгновение появлялась чья-нибудь голова:
– Лично я вас очень уважаю, но… Сами понимаете.
Домой его каждый день, сменяя друг друга, провожали коллеги. Также поступали и с Зорей, хотя ее почему-то чаще принимали за украинку.
Зоря-младшая обладала характерной ее национальности внешностью и досталось ей тогда больше всех. Однажды ее не успели встретить. Девушка, торопясь домой из института, села на другой трамвай и вышла в одиночестве на дальней остановке.
Ее тут же окружила толпа подростков, сорвали шапочку и уже начали таскать за волосы, как подбежала сестра с соседом. Отбили, но студентка еще неделю после этого не могла прийти в себя и отказывалась ходить на занятия.
«Интеллигентный он чересчур, не для нашего государства рабочих и крестьян»
На работе у Бориса тоже многое изменилось. Вчерашние друзья-офицеры больше не вели беседы на вольные темы и стали умолкать каждый раз, как он входил в кабинет. Начальник более придирчиво изучал его отчеты. И, наконец, секретарь парторганизации майор Турчин сказал, не глядя в глаза:
– Сделаешь обстоятельный доклад на партсобрании о евреях – убийцах в белых халатах.
– Почему именно я?
– Тебе это лучше известно.
Борис отказался, отмалчиваться и оправдываться не стал — назвав всех фашистами. И дело раскрутилось. Турчин заставил офицеров публично осудить его за отказ от партийного поручения.
Еще недавние друзья, которые часто бывали у Васильевых в гостях, подавляющим большинством голосов исключили Бориса из партии, его сняли со всех секретных работ, переведя в цех. Более того, за оскорбление советского офицерства ему грозил суд с очень мрачными последствиями.
— Интеллигентный он чересчур, — сказал на офицерском собрании некий капитан Бызин. — Не для нашего государства рабочих и крестьян.
— Да плевать я хотел на их суд! Тоже мне, нашлись люди чести, — шепотом на кухне спорил с женой Васильев. О своих проблемах он рассказал только ей.
— Ничего ты не понимаешь. Что же нам делать? — горько вздохнула Зоря.
Оказалось, что главным обвинителем по делу проходил их сосед Даниленко, живший в одной из трех комнат их квартиры. То ли добровольно, то ли принудительно он свидетельствовал о легкомысленном поведении семьи, дурных компаниях, крамольных разговорах и постоянных пьянках дома неизвестно с кем.
По совету друга чтобы смягчить удар, пришлось отдать Даниленко свои две комнаты и переехать впятером в одну.
— Самое обидное, что рядом с этой мразью жить придется, — сказал Васильев. В отличие от Зори он был уверен, что Даниленко — стукач добровольный, а не завербованный.
Но жить с ним не пришлось. Друг Бориса обменялся с Даниленко квартирами и переехал с семьей к Васильевым. Жили с новыми соседями в жуткой тесноте, но зато дружно. А Борис открыл в себе новый талант:
Меня преследовала не злость, не ненависть, а мучительное чувство несправедливости. И чтобы хоть как-то избавиться от него, я стал писать пьесу.
Васильева должны были не только лишить офицерского звания, после этого ему скорее всего грозили лагеря, однако процесс был остановлен смертью Сталина. А следом за ней, как мартовский снег, растаяло и «дело врачей».
Вскоре газета «Правда» сообщила, что это была провокация. Схватив эту газету, Борис пошел в партком с единственным желанием — отхлестать ею по щекам майора Турчина. Тот был в кабинете один, но он был смят, жалок и перепуган. Борис молча швырнул газету и вышел.
«Я был самым обыкновенным верноподданным коммунистом…»
Жизнь семьи вернулась в прежнюю колею, как будто и не было этих двух месяцев травли, но осадок остался. Борис с азартом закончил первую в своей жизни пьесу, читал ее друзьям. Работа всем понравилась и он решил наудачу отправить ее в Москву, в Театр Советской Армии, откуда довольно быстро пришел ответ: «Приезжайте немедленно».
В следующем 1954 году Борис написал рапорт на увольнение, в котором сослался на желание «заняться литературным трудом». После всего пережитого в его душе что-то надломись. В свои 30 лет он начинал новую жизнь вопреки мечте отца сделать офицерскую карьеру, будущей военной пенсии и уверенности в завтрашнем дне, которую давала служба.
Я был самым обыкновенным верноподданным офицером, верноподданным коммунистом и верноподданным гражданином. Избавить меня от всех этих прилагательных могло только… тяжкое испытание.
Увы, постановка его первой пьесы «Офицер» в Театре Советской Армии сорвалась — спектакль после генерального прогона был снят без объяснения причин. Но Васильев не пал духом и продолжал работать. Пришло время скитаний по разным коммуналкам. Борис много писал, в том числе пьесы и сценарии для киножурналов и КВН.
Понадобилось 13 лет литературного труда, чтобы он, наконец, понял, о чем должен рассказать людям — о поколении унесенном войной, о своем поколении. Так появилась на свет повесть «А зори здесь тихие…», которая имела оглушительный успех. А чуть позже вышел и фильм «Офицеры» по его сценарию.
Лев Александрович так и не дождался триумфа сына. Он умер в 1968 году, не дожив до этого момента ровно год. Борис тогда пришел к нему на могилу и доложил:
— Отец — сделано!
«Я начал писать ради Зори и продолжаю писать ради неё»
Васильев признавался, что долгое время искал себя, начинал и бросал романы и повести, с нуля учился литературному делу — лет шесть они фактически жили на зарплату Зори в 86 рублей. И она ни разу не упрекнула в этом мужа:
— Я верила в Борю.
Зоря Альбертовна создавала все условия для творчества супруга. Борис называл ее «начальник штаба». Она всегда знала, кому он должен позвонить, куда поехать, была первым читателем и редактором всех его произведений. Он делился с ней своими замыслами, а если слышал в ответ «Боря, это не получилось», то никогда к этой вещи больше не возвращался.
Я начал писать ради Зори и продолжаю писать ради неё. Она — моя муза, мой вдохновитель.
Нередко близкие Васильева становились прообразами его героев. Зоря — это Соня Гурвич из «А зори здесь тихие…». А вот название повести никак с супругой не связано, его придумал редактор журнала «Юность», где она впервые была напечатана.
Жена вместе с Борисом Львовичем осваивала новую для себя профессию: писала закадровые тексты, работала редактором на многих телепередачах, включая популярнейшую «От всей души».
Я всегда старалась тоже быть самостоятельным человеком, личностью. Поэтому я работала всю жизнь и старалась это делать так, чтобы ко мне относились уважительно. Не потому что я жена Бориса Васильева, а потому что я — Зоря Васильева.
Она была очень тактичным человеком, но одновременно прямым и честным, как героиня повести «Завтра была война». Борис Львович говорил о ней:
Искра – выдуманное имя и Зоря – выдуманное имя. Только Искра Полякова, а Зоря Поляк. Это она и ее характер. Властный и отзывчивый. Все вместе. Она командует парадом. И она всех утешает. Она играет первую роль, первую скрипку. Вот это Зоря… Это Зоренька.
«Почему ваши герои не носят простых русских имен?»
Ни слава, ни разного рода премии, ни международное признание, ни его депутатство в Верховном Совете никак не отразились на Борисе Васильеве. С поразительной естественностью он оставался самим собой, верным своим убеждениям.
Он был последовательным антисталинистом, а в своих книгах Васильев не боялся откровенно демонстрировать свою симпатию к героям-евреям. И за первое, и за второе его нередко критиковали.
Однажды Бориса Львовича пригласили в Белоруссию, и уже были готовы выделять крупные деньги на экранизацию его повести «В списках не значился», но у продюсеров была к нему одна просьба — героиня в этом фильме не должна быть еврейкой. Васильев тут же закончил разговор, встал и вышел.
«Мне повезло в любви, я вам честно скажу»
Писатель не стоял в очередях за высокими наградами, квартирами и дачами. Все то немногое, что он имел, было куплено на честные гонорары. Последние три десятка лет они с Зорей Альбертовной прожили на скромной даче в Солнечногорске, рядом с тем самым озером, где впервые поцеловались.
Жену свою Борис безумно любил до конца жизни, «как не любил и во времена юности своей». Он звал ее Зоренька, и на любом застолье второй тост всегда был за нее.
Своих детей у супругов не было, но они воспитали Зорю-младшую и двух уже почти взрослых сыновей их погибшей подруги. Борис Львович говорил, что и к своим произведениям относится, как к детям.
Быть женой писателя нелегко, Зоря Альбертовна справилась: тихая, скромная, тактичная… но любому, кто бывал в их доме, становилось понятно, что главная здесь именно она.
Судьба подарила Васильевым 67 лет абсолютного семейного счастья. В последние годы Борис Львович тяжело болел, сказывалась последствия контузии, полученной на фронте. И только благодаря усилиям супруги он дожил до 89 лет. И не просто жил, но и продолжал писать…
Зоря Альбертовна ушла из жизни первой — в январе 2013 года. Случилось то, чего Васильев боялся больше всего. Он очень скучал и не прожил без нее и двух месяцев — ушел вслед за своей единственной любовью.
Вот уже более шести десятков лет я иду по минному полю нашей жизни за Зориной спиной. И я – счастлив. Я безмерно счастлив, потому что иду за своей любовью. Шаг в шаг.
