Посмотрев до войны фильм по повести Алексея Толстого, папа дал своей дочери такое красивое, привлекательное имя — Аэлита.
Фантастический роман “Аэлита” повествует о необыкновенном космическом полете, о захватывающих приключениях путешественников на Марсе. Как считает сама Аэлита, ее фантастическое имя отразилось и на ее судьбе.
Хотя все в доме называли ее не Аэлита, а Ляля. Она уже давно бабушка, но все равно Ляля.
Родители Аэлиты встретились на Дальнем Востоке. Маме было 28, а папе 41, когда у них родилась дочь. Отец Аэлиты Борис Степанович Носырев был комиссаром и служил еще с Гражданской войны. Он был старше Марии Сергеевны, матери Аэлиты на 13 лет, и у нее уже была дочь Майя от первого брака.
С Дальнего Востока они все вместе отправились в Казахстан, где Борису Носыреву было поручено организовать автошколу.
В 1932 году родилась Аэлита.
В Казахстане в то время была жуткая обстановка и голод. У отца была квартира в Москве, куда они и вернулись. Судя по всему, в Москве их не очень-то приняли родственники отца. И уже в 1937 году они решили уехать из столицы.
“Муся, Ленинград такой красивый город. Ты столько всего красивого там увидишь”, — уговаривал отец маму Аэлиты.
В 1937 году родители устроили прощальное празднование Нового года в Москве, позвали детишек со всего двора. Каждый ребенок снял с елки для себя какой-нибудь подарок: фрукты, конфету или игрушку.
Первое впечатление от Ленинграда запомнилось высокими домами.
«Три двора были окружены высокими домами. В Москве это было не так. Я приехала из Москвы в каких-то зимних шароварах. И дворовые дети меня не приняли, они смеялись над моими шерстяными шароварами, и мне это было очень обидно.
А когда отдали в детский сад, стало веселее. Появились друзья».
Аэлита Борисовна.
А еще она помнит, что у отца помимо основной работы была своя мастерская за Нарвской заставой, где он рисовал свои картины.
Но самые яркие впечатления всегда были от летней дачи.
-В то время дачи снимали. И они были не такие, как сейчас. У каждого дачника был патефон. Устраивались танцы, пели песни. Каждый вечер по-семейному ходили в гости. Молодежь собиралась отдельно.
Это не те дачи, что за высокими заборами. Была свобода, можно было ходить за деревню, наблюдать за стадом. Можно было ходить на речку, где вода была настолько прозрачной, что видно было всех рыбок и стаи мальков.
Голубые стрекозы летали. Сейчас я их почему-то не вижу.
Мир запомнился Аэлите без больших заборов. Открытым и искренним.
Летом 1941 года по уже сложившейся семейной традиции все оказалась на даче. Они с сестрой жили на даче, а мама приезжала на выходные. В один из выходных мама приехала очень встревоженная и заявила: “Собирайтесь. Завтра утром мы уезжаем в Ленинград. Война”.
-Я не понимала, что это такое. Мне было 8 лет. Но когда мы приехали в город, я увидела толпы народа на вокзале с чемоданами, с детьми, суету, неразбериху. Люди куда-то разъезжались. Тогда я поняла, что случилось что-то серьезное.
Маму сразу отправили на рытье окопов. Аэлита Борисовна хорошо помнит, как в конце июня школьников и ее тоже, на поезде увезли из Ленинграда. Но по дороге вдруг решено было вернуть детей обратно. Немцы наступали и подошли уже совсем близко.
-За мной приехала моя сестра. Возвращались мы вдвоем, в теплушке. Поезд ехал только по ночам, пропуская эшелоны с военными. Днем мы останавливались в лесу.
В светлое время суток были бомбежки и обстрелы. Один раз попали под настоящий пулеметный огонь с самолета. Мы выскочили, побежали в какой-то жидкий лесочек.
Ей было очень страшно. Воздух запомнился насквозь пронизанный свистом пуль. В несостоявшуюся эвакуацию дорога была очень короткой, а возвращались обратно в Ленинград 6 суток.
Город бомбили, заканчивались продукты, Бадаевские склады сгорели.
-Когда горели Бадаевские склады, мы с сестрой были в бане. Вышли, а все вокруг в черном дыму. Когда склады сгорели в магазине остались: горчица, кофе, желатин.
Мы с сестрой ходили на остров Декабристов, где был совхоз. Там уже ничего не осталось, мы собирали оставшиеся листья и кочерыжки, потому что уже нечего было кушать.
Самое страшное было зимой: голод, холод, бомбежки. По ночам бомбежки, днем обстрелы.
Осенью 1941 года они попрощались с отцом. Он уйдет в ополчение, и от него не будет ни одного письма. Лишь позже придет извещение от Красного креста: “Пропал без вести”.
И маленькая Аэлита не сможет понять тогда, почему детей, чьи матери получили похоронки, периодически поддерживают продуктами, вручают какие-то подарки. А тем, у кого лежит извещение “Без вести” — ничего.
Разве могла она знать, что про таких, как отец, думали всякое: перебежал на сторону врага или добровольно сдался в плен.
На всю жизнь Аэлита запомнила один из последних дней, проведенных с отцом в осажденном городе. Кто-то из его друзей зарезал козу и пригласил на обед. Они ехали туда через весь город, а возвращались уже в темноте, под обстрелом.
Осенью 41-го Аэлите исполнилось уже 9 лет. Она была абсолютно самостоятельна. Отец на фронте, мать на работе, сестра проводила день в дружине, где ребята гасили зажигательные бомбы на чердаках, помогали взрослым. По утрам Аэлита ходила в школу, которая расположилась в подвале соседнего дома. Самое главное, в школе детям один раз давали горячее, кормили жидким супом.
-В школе, конечно, было ужасно холодно. Смеха не было, разговоров не было, замечаний: “Сиди хорошо” не было. Мы все сидели как замороженные. Нам читали, а потом мы засветло расходились по домам.
А дома она дожидалась сестру. В основном они лежали. Одетые, под одеялом, прячась от мышей. Рядом стоял стул с пристроенной коптилочкой.
-Мы все время что-то читали. Читали “Тома Сойера”, “Гекльберри Финна”, “Оливера Твиста”.
В доме было очень много мышей, но хоть крыс не было. Но мышей тьма.
Они выходили с сумерками и лазили везде, где только можно было и нельзя. По маминому халату они забирались до потолка.
Мы запускали в этот халат чем-нибудь, и мыши оттуда сыпались как горох.
Каждый день мама уходила с чувством, вернется она домой или нет, застанет дочерей живыми, или нет. Город нещадно бомбили, а в бомбоубежища уже давно никто не спускался. У кого-то не было сил, у кого-то не было страха. Чувство голода и холода преобладало над всеми остальными чувствами.
В памяти остался первый блокадный Новый год. Не было ни продуктов, ни тепла. Но случилось чудо.
-Мы с сестрой стали перебирать елочные игрушки. В одной из коробочек мы нашли четыре конфеты. Вы не представляете, какое это было чувство, какой это был подарок для нас в Новый год. Они пролежали год в коробочке.
Никто ими не интересовался в мирный Новый 1941 год.
Там и забылись. Они были очень вкусные. Даже помню, как они назывались: “Алло”.
Удивительно, но при всей этой ситуации дети оставались детьми и нередко сами для себя придумывали события.
-Мы были абсолютно свободными. За нами никто не следил. Мы лазили по чердакам, мы лазили по крышам. Однажды только Бог нас сберег. Два шестиэтажных дома стояли очень близко друг от друга.
Мы перепрыгивали с одной крыши на другую. Представляете. Как мы только не сорвались. Просто мы искали каких-то приключений.
Одним из развлечений можно считать и походы с подругами на Смоленское кладбище.
-Мы выбирали себе какую-нибудь могилку и ухаживали за ней. Приносили цветы, украшали. Это было тоже каким-то разнообразием.
Помощь городу от детей тоже была. Дети сами пилили дрова, весной выходили на уборку города, ходили в госпиталя, собирали листья, которые потом относили на фабрику, где их смешивали с табаком.
Зимой 1942 года маму перекинули на расчистку дорог. Техники не было, женщины самостоятельно чистили аэродромы.
-Мама была сильной женщиной. В ней это было заложено от сибиряка-отца. А летом маму забрали для разборки деревянных домов для отопления. Деревянные дома, которые стояли на окраине города, разбирали на дрова.
У мамы были роскошные волосы, которые она заплетала в толстые косы. В один из дней, когда разбирали дом, на маму упала балка и задела ее голову.
Ее красивые волосы остригли и она долго пролежала в госпитале.
Чуть подлечившись, Мария Сергеевна снова дни и ночи проводила на работе. Старшая сестра Майя в то время уже работала на военной авторемонтной базе, а мать направили на эвакуацию.
-На московском вокзале они помогали ослабленным блокадникам грузить вещи, помогать усаживаться самим блокадникам. Мужских сил не было, а бригада таких более-менее сильных женщин, как мама, работали на вокзале.
А я опять осталась одна. Когда начиналась тревога, я не знала, что делать. Забиралась с головой под одеяло и молилась.
Все, что я знала, это: “Господи, помилуй. Господи, помилуй”.
Домой мама приходила очень редко. Раз в неделю — это в лучшем случае. Приход мамы всегда был праздником. Она приносила то свеклу вареную, то жмых.
-Жмых, это отходы, то, чем кормили скот. Я радовалась гороховому жмыху. Жмых был как твердая ириска, которую я с удовольствием грызла.
Одна из историй о блокадном детстве связана с меховой фабрикой, куда еще до снега были завезены шкуры для обработки.
-Такие новости ведь быстро распространяются. Шкурки так и остались под снегом. Кто-то узнал, что их можно откопать. Эти шкурки мы выкапывали, приносили домой, размораживали, коптили, палили волосы, очень долго чистили. А потом варили из них холодец.
С внутренней стороны шкуры оставались какие-то кусочки мяса, жира. Это давало какое-то питание для нашего организма. Хоть какой-то бульон.
Говорят, что каждый из детей, кто пережил блокаду отлично запомнил, что являлось для него в те дни лакомством. Аэлита не исключение. Мама подружки приносила из госпиталя глицерин в баночке.
-Он был очень сладкий. Для нас это действительно было лакомство. Нам много не доставалось, только чтобы попить чаю или намазать на что-то.
Правда, мазать было не на что. Очень-очень редко с глицерином пили чай.
Они выдержали. Все 900 дней блокады. Вот только не дождались с войны отца. Аэлита поступила в профтехшколу, где учениц кормили и одевали.
Жизнь потом сложилась счастливо. Она встретила человека, с которым прожила вместе 56 лет.
-Будущий муж покорил меня своим умом. Он учился в суворовском училище, где им, помимо прочего, преподавали конный спорт, танцы.
В 1955 году, встретившись с Артемом Тиграновичем на юге, Аэлита Борисовна вышла замуж. В то время он служил на Кавказе. Потом они три года жили в Москве, пока Артем Аветисян учился в Академии. Служба продолжилась в Чернигове. Затем пять лет в Германии.
И вновь семья вернулась в Москву. Подрастали дети: дочь Ирина и сын Андрей. Теперь семью Аветисян давно уже радуют внуки.
Выйдя на пенсию с середины 90-х Аэлита Борисовна принимала активное участие в движении ветеранов.
-Все я помню. Помню голод, помню холод, помню трупы, помню нехватку всего.
Когда мы, дети блокады, встречаемся, на душе бывает очень приятно.
Мы не родственники, но мы вместе прошли блокаду, от этого мы стали родственными душами, которые хорошо понимают и чувствуют друг друга.
