— Где мой кот, Серёжа?! Куда ты дел Барсика, пока я была у родителей?! Ты же знаешь, что он уже старенький! Если ты с ним что-то сделал, я тебя уничтожу!
Крик сорвался с её губ раньше, чем она успела поставить на пол тяжёлую сумку с материнскими соленьями. Он вырвался из самой глубины лёгких, резкий и уродливый, нарушив идеальный порядок их светлой прихожей. Но всё началось не с крика. Всё началось с тишины. С неправильной, липкой тишины, которая встретила её, как только ключ повернулся в замке. Она ещё не сняла куртку, но уже почувствовала — что-то не так. Не было привычного, едва слышного цокота когтей по паркету. Не было сонного, вопросительного «мр-мяу» из гостиной. Её старый кот Барсик, её тень и компаньон на протяжении последних шестнадцати лет, не вышел её встречать.
Она сбросила куртку на пуф, прошла вглубь квартиры. Сердце заколотилось быстрее, превращаясь в маленький, испуганный молоточек.
— Барсик? Барсюша, ты где? Мама приехала, — её голос звучал нарочито бодро, но в нём уже пробивались нотки паники.
Первым делом на кухню. Она замерла на пороге. Две блестящие металлические миски стояли у стены. Одна, для воды, была абсолютно сухой, с белёсым налётом от высохшей капли на дне. Вторая, для корма, была девственно чиста. Не просто пуста, как бывало, когда кот всё съедал, а именно вымыта. Вымыта и поставлена на место. Лена наклонилась, коснулась пальцем холодного металла. Он не ел. Он не пил. Неподалёку стоял его лоток, и наполнитель в нём был серым, нетронутым, без единого комка. Её желудок скрутило в холодный, тугой узел.
Она ринулась в гостиную. Здесь тоже было пусто. Кресло, на котором он любил дремать, свернувшись клубком, было аккуратно заправлено пледом. Ни единой шерстинки. Место у батареи, где он грел свои старые кости, было холодным. Она провела по нему рукой. Никакого остаточного тепла, никакого продавленного пятна на ковре. Будто его здесь никогда и не было. Спальня. Кровать идеально застелена. Она упала на колени, заглянула под неё. Только пыль и забытый носок Сергея. Шкаф. Она рывком распахнула дверцы, раздвигая висящую одежду. Пусто.
В этот момент в замке снова повернулся ключ. Вошёл Сергей. Бодрый, довольный, с пакетом из супермаркета в руках. Он улыбался, не замечая застывшей на пороге спальни жены.
— Привет, котёнок! А я как раз ужин нам прикупил, думал, ты позже…
Он сделал шаг, чтобы обнять её, но замер на полпути. Он увидел её лицо. Белое, с тёмными, расширенными от ужаса глазами. Она отстранилась от него, будто от огня. Её взгляд был прикован к его лицу, она искала в нём ответ, который боялась услышать.
— Где Барсик? — спросила она тихо, почти шёпотом.
Улыбка сползла с его лица, как мокрая тряпка. Он отвёл глаза, посмотрел на пакет в своих руках, на ботинки. Эта секундная заминка была красноречивее любых слов.
— Я… Слушай, Лен, давай ты разденешься, пройдёшь…
И тут её прорвало. Контроль, который она с таким трудом удерживала, лопнул, как перетянутая струна. Она шагнула к нему, и её тихий шёпот превратился в оглушительный крик, который, казалось, заставил задребезжать стёкла. Крик, полный не слёз, а чистой, ледяной ярости.
— Где мой кот, Серёжа?! Куда ты дел Барсика, пока я была у родителей?! Ты же знаешь, что он уже старенький! Если ты с ним что-то сделал, я тебя уничтожу!
Она стояла перед ним, маленькая, хрупкая, но в её глазах горел такой огонь, что Сергей невольно отступил на шаг. Это не было угрозой — это было обещание. И он это понял.
Сергей вздрогнул от её крика, как от удара. Он инстинктивно выставил перед собой руки, словно защищаясь от её ярости, и пакет из супермаркета качнулся, глухо стукнув его по ноге. Он ожидал слёз, упрёков, истерики, но не этого ледяного, уничтожающего гнева. Он попытался вернуть на лицо маску спокойствия и заботы, которую готовил весь вечер.
— Лен, успокойся, пожалуйста, послушай меня, — его голос прозвучал фальшиво-мягко, он сам это почувствовал. — Он уже старый был. Он мучился. Ты же сама видела последние месяцы, как ему тяжело было ходить, как он почти не ел. Я не мог на это смотреть.
Он сделал паузу, внимательно следя за её реакцией. Её лицо не изменилось, оно оставалось непроницаемой маской. Это сбивало его с толку. Он поспешно продолжил, выкладывая на стол свою тщательно заготовленную ложь.
— Я отвёз его в хороший приют. За городом, там такой есть, частный. У них большая территория, природа, чистый воздух. Там ветеринары постоянно, уход профессиональный. Ему там лучше будет, Лен. Правда. Он бы здесь просто угасал, а там… там у него будет достойная старость. С другими животными, под присмотром. Я всё оплатил, не переживай.
Он говорил быстро, сбивчиво, добавляя всё новые и новые детали в свою выдумку, будто количество подробностей могло сделать её правдой. Он рисовал в воздухе идиллическую картину кошачьего рая, пытаясь убедить не столько её, сколько самого себя. Он так хотел, чтобы она поверила, чтобы она успокоилась, и этот кошмар закончился. Но Лена молчала.
Она молча смотрела на него, и её взгляд был страшнее любого крика. В нём не было ни боли, ни обиды. Только холодная, абсолютная пустота. Она смотрела сквозь него, сквозь его ложь, видя насквозь всю убогость его замысла. Затем, не сказав ни слова, она развернулась, прошла в гостиную и взяла с журнального столика свой телефон.
Сергей с облегчением выдохнул. Он подумал, что она пошла звонить матери, жаловаться, плакать. Что ж, это было ожидаемо. Он переживёт. Но она не стала никому звонить. Она села в кресло — то самое, на котором так любил спать Барсик, — и её палец с выверенной точностью заскользил по экрану. Сергей подошёл ближе и увидел, что она набирает в поисковике: «Приюты для животных Московская область».
— Лен, что ты делаешь? — спросил он, и в его голосе впервые прорезалась тревога.
Она не ответила. Она открыла первый сайт из списка, нашла номер и поднесла телефон к уху. Сергей слышал гудки и потом ровный женский голос.
— Здравствуйте, — произнесла Лена так спокойно и буднично, будто заказывала пиццу. — Скажите, пожалуйста, к вам вчера или сегодня поступал кот? Пожилой, лет шестнадцати, сибирской породы, окрас серый с белым. Крупный. Его мог привезти мужчина, Сергей… Нет? Не было такого? Спасибо.
Она сбросила вызов и тут же, без паузы, открыла следующую ссылку. Сергей застыл. Он смотрел, как она нажимает на кнопку вызова, как снова подносит телефон к уху. Его сердце ухнуло куда-то вниз.
— Лена, прекрати, — сказал он громче, шагнув к ней. — Зачем ты это делаешь? Я же тебе всё объяснил!
— Добрый день, — снова произнёс в трубку её ровный голос, полностью игнорируя его. — Я разыскиваю кота. Пожилой, шестнадцать лет…
Снова гудки, снова короткий разговор. Снова отрицательный ответ. Третий звонок. Четвёртый. Каждый её спокойный, вежливый разговор, каждое «нет», прозвучавшее из динамика телефона, было для Сергея ударом молотка по пальцам. Его ложь, такая складная и гуманная, рассыпалась на глазах, превращаясь в пыль. Он начал ходить по комнате, его спокойствие испарилось без следа.
— Перестань! Слышишь, перестань! — почти крикнул он. — Какой в этом смысл?!
Она оторвала взгляд от телефона и посмотрела на него. Всего на секунду. И в этой секунде было столько презрения, что у него перехватило дыхание. Она снова уткнулась в экран. Пятый звонок. Шестой. Она обзванивала их все подряд: большие и маленькие, частные и государственные, ветеринарные клиники со стационарами. Её палец методично прокручивал список, а её голос оставался бесстрастным, как у автоответчика. Паутина лжи, которую он так старательно плёл, теперь плотно опутывала его самого, и он понял, что выхода из неё нет. Он был пойман.
Пауза затягивалась. Восьмой звонок. Девятый. Лена действовала с методичностью патологоанатома, вскрывающего тело в поисках причины смерти. Она больше не смотрела на Сергея, полностью сконцентрировавшись на экране телефона и голосах в динамике. А он перестал ходить по комнате. Он просто стоял посреди прихожей, рядом с забытым пакетом продуктов, и смотрел на неё. Вся его напускная бодрость испарилась, оставив после себя липкий, холодный страх. Он был похож на школьника, пойманного на лжи, который уже не пытается оправдаться, а просто ждёт неминуемой и унизительной порки. Каждый её звонок был ударом хлыста, и он уже сбился со счёта.
Десятый звонок был в круглосуточную ветеринарную клинику на другом конце города. Она знала, что они принимают тяжёлых животных. Голос в трубке был уставшим и безразличным. Лена, не меняя своего бесстрастного тона, задала всё те же вопросы. И получила всё тот же ответ. «Нет, такого кота не поступало». Она нажала на кнопку сброса. И не стала звонить дальше. Список закончился.
Она медленно положила телефон на журнальный столик. Глухой стук пластика о стекло прозвучал в наступившей пустоте оглушительно громко. Она подняла на мужа глаза. Теперь в них не было ни пустоты, ни презрения. В них было знание. Холодное, окончательное, неоспоримое знание, которое хуже любой догадки. Она смотрела на него долго, будто видела впервые, изучая черты его лица, которые вдруг стали чужими и отталкивающими.
— Ты отвёз его в ветеринарку, — произнесла она. Голос был тихим, ровным, без единой вопросительной интонации. — Ты его усыпил.
Это был не вопрос. Это была констатация факта, окончательный диагноз, вынесенный после долгого обследования. И Сергей сломался. Вся его выдержка, всё его желание казаться хорошим и заботливым мужем рухнуло, погребая его под обломками собственной лжи. Его лицо исказилось, пошло красными пятнами.
— Да! — выкрикнул он, и этот крик был полон не раскаяния, а долго сдерживаемого раздражения. — Да, я его усыпил! И что?! Ты собиралась смотреть, как он медленно гниёт заживо?!
Он шагнул к ней, его руки сжались в кулаки. Теперь он не защищался, он нападал.
— Я устал от этого, Лена! Устал! Я устал от этой вони из лотка, которую невозможно было вывести! От этой шерсти, которая была везде — в еде, в постели, на моей одежде! Я приходил домой, и здесь пахло не домом, а старой кошатиной! Я устал тратить деньги на ветеринаров, которые только разводили руками! Я устал от твоего старого, больного кота, который давно превратился в обузу!
Он говорил быстро, зло, выплёскивая всё, что копилось в нём месяцами. Каждое слово было наполнено ядом. Он хотел сделать ей больно, хотел оправдать себя, переложить на неё часть вины за свой поступок. Он хотел, чтобы она поняла его, его усталость, его раздражение.
Но Лена ничего не ответила. Она просто смотрела на него, пока он кричал. В тот момент, когда он выплюнул своё «Да!», внутри неё что-то оборвалось. Щёлкнуло, как перегоревший предохранитель, навсегда разрывая цепь. Та часть её души, которая любила этого человека, которая жила с ним, строила планы, смеялась его шуткам, просто перестала существовать. Она умерла вместе с её старым котом. На её месте остался только холодный, звенящий вакуум.
Она молча поднялась с кресла. Её движения были плавными, лишёнными всякой суеты. Она прошла мимо него, окаменевшего после своей гневной тирады. Она не оттолкнула его, не коснулась, просто обогнула, будто он был предметом мебели, пустым местом. Он смотрел ей в спину, ожидая продолжения скандала, криков, обвинений. Но она шла молча. Её путь лежал в гостиную, в тот угол, где на специальном стеллаже, подсвеченном мягким светом, стояла его гордость, его святыня. Его коллекция редких виниловых пластинок.
Лена остановилась перед стеллажом. Он был сделан на заказ из тёмного, почти чёрного дерева, и каждая полка была подсвечена мягкой диодной лентой. Это был алтарь. Святилище чёрного пластика и картона, где каждый конверт стоял в индивидуальном защитном пакете, а винил внутри был вычищен специальными щётками и антистатическими салфетками. Сергей мог часами перебирать их, сдувать несуществующие пылинки, рассказывать истории о том, как он выторговывал тот или иной редкий пресс на аукционе в Гамбурге или находил в запылённой лавке в Праге. Это была не просто коллекция. Это была его душа, аккуратно расставленная по алфавиту.
Сергей смотрел на её спину, и тревога в его груди сменилась недоумением. Он ожидал чего угодно, но не этого молчаливого паломничества к его сокровищам. Она замерла перед полкой с джазом. Её пальцы, тонкие и бледные, скользнули по корешкам конвертов, как по клавишам пианино. Остановились. Она вытащила пластинку. Это был редкий первый пресс Майлза Дэвиса, альбом, за которым он гонялся почти год и который стоил, как три её зарплаты.
— Лен, не трогай, — сказал он машинально, голосом, каким отгоняют ребёнка от дорогой аппаратуры.
Она не обратила на него внимания. Повернулась к нему лицом, держа пластинку в левой руке. В её глазах не было ничего. Правой рукой она полезла в свою сумочку, стоявшую на кресле, и достала связку ключей. Отцепила один — от их общей квартиры. Зажала его в кулаке так, что острый край торчал между указательным и средним пальцами, словно лезвие.
Сергей похолодел. Он понял. Он понял всё за секунду до того, как это произошло.
— Не смей! — его голос сорвался на хриплый шёпот.
Но она уже начала. Медленно, с сильным, ровным нажимом, она провела остриём ключа по зеркальной поверхности винила. От края к самому центру. В тишине комнаты раздался омерзительный, раздирающий звук. Скрежет металла по пластику, убивающего музыку. На безупречно чёрном диске осталась глубокая, рваная борозда — белёсая шрамовая ткань на мёртвом теле. Из горла Сергея вырвался задушенный, звериный стон. Он бросился к ней, но было поздно.
Она отбросила испорченный диск на пол. Он упал с глухим стуком, как отрубленная голова. И тут же её рука потянулась за следующей пластинкой. The Doors. Лимитированное издание. Она вытащила её из конверта.
— Он тоже был старый, — тихо, почти беззвучно произнесла она, не глядя на окаменевшего мужа, который смотрел то на неё, то на изуродованный диск на полу. — И от него было много пыли.
Эти слова ударили его сильнее, чем любой крик. Он наконец взорвался.
— Ты что творишь, тварь?! Ты с ума сошла?!
Он кинулся к ней, чтобы вырвать пластинку, но она увернулась, и его руки схватили пустоту. Она снова провела ключом по винилу. Тот же отвратительный, потрошащий звук. Ещё один шрам. Ещё один труп. Она швырнула и эту пластинку на пол. Её движения были отточенными, лишёнными эмоций, как у рабочего на конвейере.
— Я тебя убью! — заорал он, и его лицо залила багровая краска ярости. Он схватил её за плечи, попытался встряхнуть, но она была как из камня. Она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было страха, только безграничная, выжигающая всё живое ненависть.
— Ты уже убил, — прошептала она.
И тут начался настоящий ад. Это был уже не скандал. Это было извержение вулкана. Он орал на неё, выкрикивая проклятия, называя её сумасшедшей, крича о деньгах, которые он вложил в эту коллекцию, о том, что она уничтожает единственное, что он любил. А она кричала в ответ. Она кричала о шестнадцати годах жизни, отданных живому существу, о предательстве, о его эгоизме, о том, что его драгоценный винил не мог мурлыкать ему на ухо и не встречал его у двери. Их крики смешивались в один сплошной, уродливый вой, полный взаимной злобы и отвращения. В этой квартире больше не было мужа и жены. Были два смертельных врага, запертых в одной клетке, и они были готовы разорвать друг друга на части. Их совместная жизнь только что сгорела дотла…
