— Пахнет вкусно. Неужели сама?
Слова Стаса упали на стол между двумя тарелками с пастой, и в них было всё: и удивление, и лёгкая насмешка, и плохо скрытый упрёк. Он пытался создать вечер. Настоящий вечер, как в тех фильмах, которые они когда-то смотрели вместе. Свечи, купленные им по дороге с работы, отбрасывали тёплые, пляшущие тени на их лица. Вино в бокалах рубиново поблескивало. Всё было правильно, выверено, как на картинке. Но картинка не оживала.
— Заказала. Просто разогрела соус, — ровно ответила Вероника, механически накручивая спагетти на вилку.
Она была здесь, за столом, напротив него. Но только физически. Её мысли были далеко, за тонкой гранью реальности, там, в мире цифр, отчётов и дедлайнов. Её взгляд скользил по лицу мужа, не задерживаясь, будто это была часть интерьера, привычная и не требующая внимания. Она ела, но не чувствовала вкуса. Она слушала его, но не вникала в смысл. Весь её организм был похож на натянутую струну, готовую в любой момент откликнуться на единственно важный для неё сигнал. Стас это чувствовал. Он видел её отсутствующее лицо, видел, как её пальцы подрагивают в нетерпении, словно ищут привычную гладь клавиатуры. Он ненавидел это состояние. Он ненавидел её работу, которая давно уже стала третьим, главным членом их семьи. Молчаливым, всепоглощающим идолом, которому она приносила в жертву их вечера, выходные и всю свою жизнь.
— Я сегодня с начальником говорил, — начал он, стараясь придать голосу будничную интонацию. — Опять премию срезали. Штраф повесили за тот проект, помнишь? Говорят, сроки сорвали, хотя это смешно, там поставщики подвели…
Он говорил, жаловался, выстраивал цепочку несправедливостей, в которой он был вечной жертвой обстоятельств, а все вокруг — либо дураками, либо злодеями. Вероника кивала в нужных местах, издавая неопределённые звуки сочувствия. «Угу… да, конечно… кошмар…» Но её глаза уже несколько раз метнулись в сторону комнаты, где на журнальном столике тускло поблёскивал крышкой её рабочий ноутбук. Он лежал там, как спящий хищник, и Стасу казалось, что он чувствует его незримое присутствие даже отсюда.
И в этот момент он прозвучал. Не звонок, а короткая, настойчивая вибрация её телефона, лежащего на краю стола. Жужжание было едва слышным, но для Вероники оно прозвучало как выстрел стартового пистолета. Она вздрогнула, её тело мгновенно подобралось. Маска усталой жены слетела с её лица в одно мгновение. Вилка со стуком упала на тарелку. Взгляд стал острым, сфокусированным.
— Да, Алексей Игоревич, — произнесла она в трубку, уже поднимаясь из-за стола. Её голос стал другим — деловым, энергичным, полным жизни. — Да, я видела письмо. Конечно. Сейчас всё вышлю, одна минута.
Она развернулась и стремительно пошла в комнату. Стас смотрел ей в спину. Ужин был окончен. Свечи догорали зря. Его слова, его проблемы, он сам — всё это было стёрто, отодвинуто на задний план одной короткой вибрацией телефона. Ярость, копившаяся в нём месяцами, густая и чёрная, как мазут, поднялась изнутри и затопила сознание. Он вскочил, опрокинув стул. В два шага он нагнал её у самого столика, в тот самый момент, когда она протянула руки к своему божеству.
— Нет!
Его крик был хриплым, животным. Он замахнулся. Его рука взлетела над блестящей крышкой ноутбука, готовая обрушиться, разбить, уничтожить ненавистный предмет. Он целился не просто в кусок пластика и металла. Он целился в её мир, в её успех, в причину своего унижения.
Но Вероника была быстрее. Её реакция была молниеносной. Она рванула ноутбук на себя, прижимая его к груди, как ребёнка, которого выхватила из-под колёс машины. Рука Стаса впустую рассекла воздух. Он замер в нелепой, незавершённой позе, с поднятым кулаком. И в этот момент она посмотрела на него. Не на его руку, не на перекошенное злобой лицо. Она посмотрела ему прямо в глаза. И там, в этой звенящей пустоте, она увидела не любимого мужчину, не своего мужа. Она увидела большого, капризного, завистливого ребёнка, который пытается сломать чужую, более интересную игрушку, потому что его собственная ему надоела.
Застывший в нелепой позе с поднятой рукой, Стас медленно её опустил. Его лицо, только что искажённое яростью, теперь стало багровым от унижения. Он потерпел поражение. Он не смог даже дотронуться до своего врага, а его жена, защищая этот кусок металла, посмотрела на него так, как смотрят на что-то отвратительное, на прилипшую к подошве грязь. Это было хуже удара. Он судорожно втянул в себя воздух, и вулкан обид, который кипел в нём, начал извергаться.
— Так, значит?! — его голос сорвался, но тут же набрал силу, заполняя собой всю квартиру. — Эта коробка тебе дороже меня?! Я для тебя готовлю вечер, я пытаюсь быть с тобой, как нормальный муж, а ты бросаешь всё из-за какого-то звонка! Я для тебя — пустое место!
Он начал ходить по комнате, как зверь в клетке, от опрокинутого стула к дивану и обратно. Каждый его шаг был тяжёлым, полным праведного гнева. Вероника стояла неподвижно, прижимая к себе ноутбук, словно ледяная статуя. Эта броня из спокойствия бесила его ещё больше.
— Я тут распинаюсь, рассказываю тебе о своих проблемах! О том, что меня, твоего мужа, унижают на работе, что деньги отбирают! А тебе плевать! Тебе интереснее выслуживаться перед своим Алексеем Игоревичем! Наверное, он-то тебя ценит, да? По головке гладит, какая ты молодец, какая незаменимая!
Он остановился напротив неё, тыча в её сторону пальцем. Его лицо было совсем близко, она чувствовала его горячее, пахнущее вином дыхание.
— А я? Что я? Я — помеха! Я — тот, кто отвлекает тебя от великих дел! Я должен сидеть тихо, не отсвечивать и радоваться, что ты соизволила разогреть мне ужин из доставки! Ты хоть помнишь, когда мы последний раз просто говорили? Не о твоей работе. А о нас! Ты превратилась в бездушный механизм по зарабатыванию денег и достижению целей!
Сначала она хотела возразить. Сказать, что это не так, что она устаёт, что работа важна. Но пока он кричал, выплёскивая на неё потоки обвинений и жалости к себе, она слушала и… соглашалась. Не с его словами, а с тем, что скрывалось за ними. Она смотрела на этого мечущегося, брызжущего слюной мужчину и не чувствовала ничего. Ни вины, ни сострадания, ни любви. Только глухое, тяжёлое раздражение. Его проблемы, его вечные жалобы на несправедливый мир, его ревность к её успехам — всё это слилось в один монотонный, изнуряющий гул, который сопровождал её последние годы. Он был не опорой. Он был якорем.
— Ты меня совсем не ценишь! Не уважаешь! — выкрикнул он ей в лицо последнюю, самую главную свою обиду. — Признайся! Ты любишь свою работу больше, чем меня!
Он замолчал, тяжело дыша, ожидая ответа. Он ждал слёз, оправданий, ответных криков. Он ждал бури. Но Вероника, не моргнув, посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде была холодная, абсолютная ясность. Пауза, которую она выдержала, была короткой, но в ней утонули все его эмоции, весь его праведный гнев.
— Конечно, я свою работу люблю больше, чем тебя! Я живу за её счёт! А от тебя я что получаю? Только жалобы и стенания о том, что ты хороший, а все вокруг плохие? Что зарплату урезали, потому что тебя несправедливо оштрафовали?
— Ты не понимаешь! Я…
— Что начальник — идиот, а коллеги — бездари. Ты — вечная жертва, Стас. А я устала быть спасателем в твоей личной драме.
Он смотрел на неё, пытаясь найти в её лице хоть какой-то подвох, насмешку, секундную слабость, за которую можно было бы уцепиться. Но ничего не было. Её лицо было гладким и непроницаемым, как стекло. Его крики, его боль, его унижение — всё это просто отразилось от неё, не оставив и царапины. Воздух в комнате стал плотным и вязким, он с трудом проталкивал его в лёгкие.
— Что… что ты несёшь? — прохрипел он. Это была жалкая попытка вернуть себе контроль, заставить её оправдываться, втянуть обратно в привычную игру, где он — обвинитель, а она — виноватая. — Совсем с ума сошла от своих графиков?
Вероника даже не изменилась в лице. Она сделала едва заметное движение, будто поправляя невидимую складку на платье, и это движение было полно спокойного, почти царственного превосходства.
— Ты прав. Я тебя не ценю.
Она произнесла это так же ровно, как до этого заказывала по телефону такси или подтверждала встречу. Это не было оскорблением. Это была констатация факта, как если бы она сказала, что за окном идёт дождь. Стас ошеломлённо моргнул. Он ждал чего угодно, но не этого ледяного, убийственного подтверждения.
— Ценить, — продолжила она, слегка наклонив голову и глядя на него, как энтомолог на редкое, но не слишком интересное насекомое, — значит видеть ценность. А я её не вижу. Я вижу только балласт. Постоянный источник шума и негатива, который тянет меня на дно. Ты не помогаешь, ты мешаешь. Ты не вдохновляешь, ты требуешь. Ты не делишь со мной радость моего успеха, ты завидуешь ему и пытаешься его обесценить. Так в чём твоя ценность, Стас? В том, что ты умеешь красиво расставить свечи?
Каждое её слово было маленьким, отточенным стилетом, который она без всякого усилия вонзала в самые уязвимые места его самолюбия. Она не просто обвиняла, она выносила приговор, анатомически точно вскрывая всю его ничтожность в её глазах. И самое страшное было в том, что он, где-то в глубине души, понимал, что она права.
Закончив свою фразу, она больше не смотрела на него. Её взгляд переместился на предметы, которые действительно имели для неё значение. Она аккуратно поставила спасённый ноутбук на диван, затем взяла с края стола свой телефон. Это были её инструменты, её оружие, её продолжение. Она развернулась и, не говоря ни слова, прошла мимо него в спальню. Он невольно отступил на шаг, пропуская её, как пропускают чужого, незнакомого человека. Дверь спальни закрылась без хлопка. Мягкий, отчётливый щелчок замка прозвучал в оглушительной пустоте квартиры громче выстрела.
Он остался один посреди гостиной. Опрокинутый стул, недоеденная паста на столе, оплывающие свечи, создававшие уродливые тени на стенах. Весь этот антураж несостоявшегося вечера теперь казался дешёвой театральной декорацией к провальному спектаклю. Он рухнул на диван, рядом с её ноутбуком. От устройства исходило едва заметное тепло. Он смотрел на закрытую дверь спальни и ждал. Он не знал, чего именно. Может, что она выйдет с заплаканными глазами, бросится к нему, скажет, что погорячилась. Что всё это была просто усталость. Но десять минут, которые она провела там, были наполнены совсем другой тишиной. Не тишиной слёз, а тишиной действия.
Когда дверь снова открылась, на пороге стояла та же Вероника. Спокойная, собранная, деловая. Будто она только что провела короткое, но важное совещание. Она не посмотрела на него, её взгляд был направлен куда-то сквозь него, в будущее, в котором его уже не было.
— Я позвонила. Завтра всё подготовят. Тебе придёт уведомление.
Стас тупо смотрел на неё, не понимая.
— Что… что подготовят?
Она, наконец, удостоила его взглядом. Холодным, как зимнее небо.
— Документы. Можешь собрать свои вещи. Тебе же нужно было свободное от моей работы время, так ведь? Чтобы тебя никто не отвлекал звонками и письмами. Вот, получай. Всё, что у тебя теперь есть, — это свободное время.
Слова про свободное время повисли в воздухе, как дым от потухшей свечи. Они не были громкими, но заполнили собой всё пространство, вытеснив из него остатки кислорода. Стас смотрел на неё, и его мозг, привыкший к скандалам, крикам и последующим примирениям, отказывался обрабатывать эту новую, ледяную реальность. Это была не ссора. Это было увольнение из собственной жизни.
— Ты… что? — он выдавил из себя, и голос прозвучал чужим, слабым. — Ты меня выгоняешь? Вот так просто? Из нашего дома?
— Это не наш дом, — спокойно поправила Вероника, делая шаг в сторону, чтобы обойти его и сесть в кресло. — Квартира моя. Я купила её за два года до того, как мы познакомились. Ты здесь просто жил. А теперь перестанешь.
Она села, открыла ноутбук на коленях. Экран вспыхнул холодным белым светом, осветив её лицо снизу, делая его ещё более чужим и решительным. Она не смотрела на него. Она смотрела в экран, её пальцы уже привычно легли на клавиатуру. Этот жест был красноречивее любых слов. Он означал, что он, Стас, больше не является самой важной или хотя бы просто заслуживающей внимания задачей. Он был решённым вопросом, закрытым тикетом в её системе управления жизнью.
Ярость снова подкатила к его горлу, но на этот раз она была бессильной, смешанной со страхом.
— Ты не можешь так поступить! Мы же… мы же семья! Столько лет… Ты просто вычеркнешь всё это из-за того, что я хотел твоего внимания?!
Её пальцы замерли над клавиатурой. Она медленно подняла голову.
— Я вычёркиваю не «всё это». Я вычёркиваю то, во что «всё это» превратилось. Бесконечное нытьё, упрёки и ревность к моему ноутбуку. Я устала тащить на себе взрослого мужчину, который ведёт себя как обиженный подросток. Собирай вещи, Стас. Не заставляй меня тратить на это ещё больше времени.
Она снова опустила взгляд на экран. Щёлкнула кнопка мыши. Потом ещё одна. Она начала работать. Прямо сейчас, пока он стоял посреди комнаты, уничтоженный и растоптанный. Она демонстрировала ему, что его трагедия, конец его мира, для неё — не более чем фоновый шум, не мешающий ответить на рабочее письмо.
Это было последней каплей. Осознание того, что он проиграл не просто спор, а всю войну, обрушилось на него. Он больше не был её мужем, партнёром или даже врагом. Он был помехой, которую методично устраняли. Развернувшись, он пошёл в спальню. Он двигался как во сне, механически открывая шкаф. Вот его рубашки, висящие рядом с её блузками. Его джинсы на полке. Он сдёрнул с вешалок одежду, не разбирая, и начал комкать её, запихивая в спортивную сумку, которую достал с антресолей. Он действовал быстро, зло, с какой-то животной паникой. Он не хотел оставаться здесь ни на секунду дольше, быть свидетелем своего полного ничтожества.
Он прошёл в ванную. Его зубная щётка в стаканчике рядом с её. Его пена для бритья. Он сгрёб всё это в охапку и бросил в сумку. Каждый предмет был укором, напоминанием о жизни, которой больше нет. Он чувствовал её присутствие за спиной, хотя она оставалась в гостиной. Он чувствовал её спокойное дыхание, её сосредоточенность на экране, её абсолютное, тотальное безразличие к его сборам.
Через пятнадцать минут он стоял в коридоре с двумя сумками. Он надел куртку, нащупал в кармане ключи. Он посмотрел в сторону гостиной. Она так и сидела в кресле, поглощённая своим светящимся миром. Она даже не обернулась. Он был для неё уже невидим.
— Вероника, — тихо позвал он.
Она не ответила. Только стук клавиш стал чуть реже.
Он постоял ещё мгновение, ожидая чего-то, сам не зная чего. Оскорбления? Прощания? Хоть какой-то реакции. Но не было ничего. Только мерный стук по клавиатуре. Он вытащил свои ключи из кармана, положил их на тумбочку у входа. Металлический звон был единственным звуком, нарушившим рабочую идиллию. Затем он открыл дверь, шагнул за порог и потянул её на себя. Дверной замок глухо щёлкнул, отсекая его от прошлого.
Внутри квартиры Вероника на секунду замерла. Стук клавиш прекратился. В наступившей тишине не было ни скорби, ни тоски. Это была чистая, кристальная, долгожданная тишина освобождения. Она сделала глубокий, полный вдох. Воздух казался свежим и лёгким. Затем её пальцы снова забегали по клавиатуре, быстро и уверенно. Она отправляла те самые документы своему начальнику. С небольшим опозданием, но теперь ей никто не помешает…
