Удивительный был человек – Леонид Филатов. Часть его жизни прошла, как бурлящий вулкан, наполненный ролями, рассуждениями, задумками. А вторая часть – как будто очищение – это философия, к которой его сподвигли болезнь и талант, тетради с записями и телевидение, на котором он рассказывал о своих ушедших коллегах.
В рассуждениях Леонида Алексеевича, казалось бы, простых, на злобу дня, проскальзывают христианские нотки. Вот театр раскололся – трагедия. Но это шанс примириться, вот на кино нет денег, но есть время перечитать сценарий, вот болезнь, окутавшая короткую жизнь, но есть жизнь другая – более емкая.
В ТЕАТРЕ МАЛО ИГРАЛ
— В театре я играл мало. Это не кокетство, это действительно так. Есть вес роли, то, что для артиста становится событием, что не становится. Я работал много, работал везде, на каком-то этапе стал делить театр и кино. К театру я относился более ревниво и более преданно.
Кино – это когда режиссер забирает все то, что артист накопил в театре. В кино некогда репетировать. Тут нужно быть профессионалом. Приезжают артисты, в другом городе, ты с самолета, все впритык. Тут нужно быстро сориентироваться. И тут ты расходуешь накопленное тобой в театре.
Поэтому, к сожалению, по своей воле я мало работал в театре. Кино стало отнимать слишком много времени.
О РАСКОЛЕ В ТЕАТРЕ НА ТАГАНКЕ
— Тут нельзя рассказать все в одном ключе. Правда есть у обеих сторон. Тут, во многом, внутренняя кухня. В начале 90-х годов произошел не только раскол, но и раздел. Психологический раздел произошел уже давно.
Ничего во всем этом страшного бы не было. В этой огромной коробке могли бы уместиться и те, и другие. Тем более, что они коллеги, и прожили всю жизнь вместе.
И это было бы и по-божески, и по-христиански, и по-человечески. У нас есть собственность – спектакли, и на 99,99% — это заслуга Юрия Петровича Любимова. Все остальное – это не собственность той или иной стороны, это собственность государства.
Вообще, ничего в этом хорошего нет. Но, если это уже произошло, радоваться не приходится. Единственная надежда на то, что обе стороны будут благородны по отношению друг к другу. Все-таки эти люди прожили рядом друг с другом жизнь. Не имеет, наверное, смысла культивировать какую-то ненависть.
В этой ситуации я счет для себя необходимым остаться на стороне Николая Губенко. Много тому причин, и этического свойства, и другого. Мое сугубо личное мнение – за Губенко больше истины в этой ситуации.
ПРОБЛЕМЫ РЕЖИССЕРА
— Государство теперь не участвует в производстве картин. Для новой картины нужны деньги. Я полгода в запуске. Это трагикомедия, фарс. Действие происходит в Москве и Париже, и картина требует огромного количества денег.
Нашелся продюсер, но на дворе 1991 год, случились экстремальные обстоятельства. Теперь продюсер сменился. Картина очень сложная.
Стоит отметить, что в итоге свой второй фильм Леонид Филатов так и не снял.
— Я сторонник того, что в работе должен быть диктат в хорошем смысле. Это театральная вещь. Когда Любимов начинает репетировать спектакль, все обязаны подчиняться.
В кино я позволяю артистам вести себя довольно вольно. Думаю, что блистательные артисты, которые снимались в «Сукиных детях», они не могут пожаловаться, что я на кого-то давил.
Когда я ехал из Ашхабада в Москву, я в кино и в режиссуре ничего не понимал. Видел фотографии Тарковского и Кончаловского, у них мятежный тип мужчины-кинорежиссера. Мне в этом виделось тогда больше романтизма, чем оказалось на самом деле.
Поэтому я ехал в Москву, чтобы стать кинорежиссером, хотя даже не знал, где и как этому учат. С таким же успехом я мог сказать, что еду учиться на космонавта. В результате поступил на актерский факультет.
НЕ ПУШКИН, КОНЕЧНО
— Не Пушкин, конечно. Просто что-то пишу, что-то делаю, и даже находятся люди, готовые это издать. Так много времени уходит на другую работу, что я все время что-то заканчиваю писать, и никак не могу закончить.
Раньше климат в театре стимулировал к тому, чтобы писать. В этом отношении Театр на Таганке сослужил мне огромную службу. Писал под влиянием многих мощных пишущих фигур в театре.
ВЕРА
— Много лет назад я принял православную веру, Мне тогда было 33 года.
О СМЕРТИ
— Человек, в каком бы возрасте он ни был, не может стоять в какой-то позиции по отношению к смерти. Это смерть может стоять в какой-то позиции по поводу человека.
Рассуждая о смерти, надо говорить, наверное, о Боге, о бессмертной душе. О том, если какая-то жизнь после смерти. Уверен, что есть. Есть, конечно. Как бы весь этот пейзаж за окном вертелся без Бога. Не может быть, чтобы вот эта вот стажировка, наше топтание здесь на пятачке, чтобы оно и было всей жизнью.
Жизнь – это гораздо более пространное и более емкое, чем то, что мы называем жизнью.
