Игорь принес с собой запах мокрого асфальта и суетливую бодрость, которая всегда немного утомляла Нину Петровну. Он прошел в комнату, не разуваясь, и поставил на пол тяжелый пакет.
— Мам, я тебе тут продуктов привез, — проговорил он громче, чем было нужно. — Чтобы ты сама сумки не таскала.
Нина Петровна медленно поднялась с кресла. Ее спина недовольно хрустнула.
— Спасибо, Игорек. Только я ведь просила тебя не тратиться. У меня пенсия хорошая, на все хватает.
Сын отмахнулся, осматривая комнату цепким взглядом, будто видел ее впервые.
— Да что там тратиться. Ты лучше скажи, как себя чувствуешь? Ноги не болят? Голова не кружится?
Он подошел и потрогал старый фикус в кадке, брезгливо стряхнув с пальцев пыль.
— Все у меня в порядке, — ответила Нина Петровна, чувствуя, как внутри зарождается смутная тревога. Этот допрос был ей неприятен.
— В порядке? — Игорь усмехнулся. — Соседка, тетя Валя, говорила, ты на днях в подъезде чуть не упала. Хорошо, она подхватила. А если бы никого не было?
Он говорил об этом так, будто она была неразумным ребенком, пойманным на шалости.
— Я просто оступилась, с каждым бывает. Валентина преувеличивает.
Игорь сел на диван, требовательно похлопав по месту рядом с собой. Нина Петровна нехотя подчинилась.
— Мам, я ведь о тебе беспокоюсь. Ты одна, дочка твоя, Леночка, за тридевять земель, ей не до тебя. А если что случится? Скорая пока доедет…
Он взял ее руку. Его ладонь была прохладной и властной.
— Я тут подумал… Все эти бумажки, счета, врачи — это же для тебя тяжело. Давай я тебе помогу. Оформим документы, и я буду всем заниматься. И с квартирой надо решить. Для твоей же безопасности.
Нина Петровна осторожно высвободила руку. Тревога сменилась холодным пониманием.
— Что значит «решить с квартирой»?
Игорь перестал улыбаться. Его лицо стало жестким, незнакомым. Он смотрел прямо, не мигая.
— То и значит. Ты уже не в том состоянии, чтобы всем этим владеть. Память подводит, силы не те.
Он подался вперед, и его голос понизился, стал твердым.
— Либо ты переписываешь на меня квартиру, либо я сдаю тебя в дом престарелых. Там за тобой присмотрят профессионалы. Выбирай.
Воздух в комнате словно застыл. Нина Петровна смотрела на сына, на этого чужого мужчину с колючими глазами, и не узнавала его. Она видела лишь хищный блеск и нетерпение.
Он поднялся, нависая над ней.
— Я даю тебе подумать до завтра. Утром я приеду с нотариусом. Надеюсь, ты примешь правильное решение.
Дверь за ним хлопнула, отрезая путь к отступлению. Нина Петровна осталась сидеть на диване, глядя на узор ковра. Краски узора сливались в одно мутное, беспокойное пятно.
Звук захлопнувшейся двери еще долго вибрировал в воздухе. Нина Петровна сидела неподвижно, ее руки безвольно лежали на коленях.
Узор на ковре расплывался перед глазами, превращаясь в бессмысленное нагромождение выцветших красок.
Дело было не только в словах. Дело было во взгляде. Холодном, оценивающем, лишенном всякого тепла.
Сын, которому она бинтовала сбитые коленки и которым гордилась в школе, исчез. На его месте оказался чужой человек, измеряющий ее жизнь квадратными метрами.
Волна беспомощности накрыла ее с такой силой, что закружилась голова. Может, он прав? Может, она стара и бесполезна. Обуза.
Эта мысль давила на грудь, мешая дышать. Стены ее собственного дома, ее крепости на протяжении сорока лет, вдруг показались враждебными, сжимающимися.
Вот, значит, каков был его план. «Забота», продукты, притворное беспокойство о ее здоровье. Все это было лишь прелюдией к этому моменту.
Она медленно протянула руку к телефону. Пальцы дрожали, когда она набирала знакомый номер. Тот, что знала наизусть полвека.
— Зина? — голос был хриплым шепотом. — Можешь прийти? Мне… мне нехорошо.
На том конце провода не было и тени сомнения.
— Нинуля, уже бегу. Что стряслось?
Через пятнадцать минут в дверь позвонили. На пороге стояла Зинаида, решительная и энергичная, а за ее спиной — Галина, их общая подруга, с встревоженным лицом.
Они вошли, и квартира мгновенно наполнилась их присутствием, их жизненной силой.
— Ну, выкладывай, — скомандовала Зинаида, усаживая Нину обратно в кресло и укрывая ее плечи пледом. — Только без истерик. Ими делу не поможешь.
И Нина рассказала. О визите Игоря, о его словах, об ультиматуме. Она говорила сбивчиво, запинаясь, но подруги не перебивали. Они слушали, и на их лицах тревога сменялась холодным, праведным гневом.
— Ах, негодяй! — всплеснула руками Галина. — Родную мать!
Зинаида была более сдержанна, но ее плотно сжатые губы говорили о многом. Она встала и прошлась по комнате.
— Так. Значит, нотариус. Завтра утром. Это дает нам немного времени. Во-первых, никаких подписей. Дверь не открываешь. Телефон отключаешь. Пусть думает, что ты сломалась и ждешь его.
— Но он же… он же все равно что-нибудь предпримет, — прошептала Нина.
— Предпримет! — фыркнула Зинаида. — А мы что, сидеть сложа руки будем? Нинуля, ты не одна. Слышишь? Мы с тобой. И еще кое-кто есть.
Она взяла телефон Нины.
— Диктуй номер Ленки.
— Зиночка, не надо! — взмолилась Нина. — У нее своя жизнь, семья, работа. Она так далеко… Зачем ее волновать?
— Затем, что это и ее касается! — отрезала Зинаида. — Это ее мать пытаются выкинуть на улицу.
Она должна знать. И поверь мне, она не расстроится. Она разозлится. А это именно то, что нам сейчас нужно. Злость. Хорошая, правильная злость.
Галина согласно кивнула, положив свою теплую руку на плечо Нины.
— Твоя дочь — кремень. Вся в тебя. Она найдет выход.
С тяжелым сердцем Нина продиктовала номер. Зинаида быстро набрала его и включила громкую связь. После нескольких долгих гудков раздался сонный, но знакомый голос.
— Мамуль? Что-то случилось? У нас же глубокая ночь…
Зинаида не дала Нине ответить.
— Леночка, здравствуй. Это тетя Зина. Случилось. Слушай внимательно.
Утро было серым и промозглым. Нина Петровна не спала всю ночь, прислушиваясь к каждому шороху.
Подруги остались с ней, устроившись на диване. Их присутствие было единственным, что удерживало ее от паники.
Ровно в десять раздался настойчивый звонок в дверь. Нина вздрогнула. Зинаида жестом показала ей сидеть на месте.
— Спокойно. Это наш голубь прилетел.
Звонок повторился, теперь уже более требовательно. Затем послышались удары в дверь.
— Мам, открывай! Я знаю, что ты дома! Не устраивай цирк!
Голос Игоря был раздраженным. Он явно не ожидал сопротивления. Рядом с ним переминался с ноги на ногу мужчина с портфелем — нотариус, выглядевший крайне неловко.
— Нина Петровна, откройте, пожалуйста, — проговорил он неуверенно. — Нам нужно лишь подписать бумаги.
Зинаида подошла к двери.
— Уходите, — сказала она громко и четко. — Никто вам не откроет. И никаких бумаг подписывать не будет.
За дверью наступило молчание. Затем Игорь снова забарабанил, уже кулаком.
— Тетя Зина, это не ваше дело! Не лезьте! Мама, я сейчас вызову полицию и МЧС! Скажу, что тебе плохо!
Именно в этот момент на лестничной площадке остановился лифт. Двери открылись, и из него вышла высокая, стройная женщина.
Она поставила на пол небольшой чемодан и спокойно посмотрела на брата, колотящего в дверь собственной матери.
— Что здесь происходит, Игорь?
Игорь замер, его рука застыла в воздухе. Он медленно обернулся.
— Лена? Ты… как ты здесь?
— На самолете, — ее голос был ледяным. — Купила билет и прилетела. Услышала, что ты решил маму нашей квартиры лишить. Решила поучаствовать.
Она подошла ближе. В ее взгляде не было ни ярости, ни обиды. Только холодное, стальное презрение. Нотариус, почувствовав, что дело принимает скверный оборот, поспешно ретировался.
— Это не то, что ты думаешь… — начал было Игорь. — Я о ней забочусь…
— Заботишься? — Лена усмехнулась. — Ставя ультиматумы? Дом престарелых или квартира? Отличная забота. Ты хоть понимаешь, что наделал?
Она достала телефон.
— Я только что говорила с юристом. Любая попытка давления на пожилого человека — это статья. Любая попытка признать ее недееспособной без серьезных медицинских оснований — тоже.
И я найму лучших врачей и юристов, чтобы доказать, что мама в своем уме. А вот твою репутацию это разрушит. Хочешь попробовать?
Игорь смотрел на сестру, и его уверенность испарялась на глазах. Он увидел перед собой не просто Лену, а силу, с которой ему не справиться.
— Я… я просто хотел как лучше, — пробормотал он.
— Уходи, — сказала Лена. — И не появляйся здесь, пока я сама тебе не позвоню. И забудь мамин номер телефона. Теперь все общение будет только через меня.
Он бросил на нее полный ненависти взгляд, развернулся и быстро зашагал вниз по лестнице.
Лена повернулась к двери и тихо постучала.
— Мам, это я. Открой.
Дверь распахнулась. Нина Петровна бросилась к дочери, обняла ее и заплакала. Впервые за эти сутки. Это были слезы не горя, а освобождения.
Через неделю, провожая Лену в аэропорту, Нина Петровна сказала:
— Я его прощу. Когда-нибудь. Он все-таки мой сын.
— Простишь, — кивнула Лена. — Но не подпускай близко. Твое сердце слишком дорого стоит, чтобы позволять его топтать. Даже сыну.
Нина Петровна вернулась в свою квартиру. Она была одна, но больше не чувствовала себя одинокой.
Она знала, что у нее есть крепость. И эта крепость — не стены, а любовь.
Прошло два года.
Осень в этом году выдалась на удивление теплой и солнечной. Нина Петровна стояла на балконе, поливая свои цветы.
Фикус, который Игорь когда-то брезгливо трогал, разросся, его глянцевые листья жадно ловили свет.
Теперь он был не просто растением, а символом ее возрожденной жизни.
После того страшного дня ее квартира словно наполнилась новым воздухом. Сначала благодаря Лене, которая пробыла с ней почти месяц, наводя порядок не только в документах, но и в душе.
А потом — благодаря подругам. Зина и Галина вытащили ее в клуб для пенсионеров, где, к своему удивлению, Нина Петровна увлеклась скандинавской ходьбой.
Дважды в неделю они с подругами, вооруженные палками, бодро шагали по парку, обсуждая не болячки, а рецепты, книги и внуков.
Нина Петровна похудела, посвежела, в глазах появился озорной блеск, который, как она думала, давно угас.
Телефонный звонок прервал ее мысли. Номер был знакомый. Сердце больше не екало при виде его.
— Да, Игорь, — ответила она ровно.
— Мам, привет. Как ты? — голос сына в трубке был тихим, почти робким. В нем не осталось и следа былой металлической самоуверенности.
— Все хорошо, спасибо. Мы вот с девочками собираемся в парк.
— Понятно… Я это… Может, тебе привезти что-нибудь? Или помочь?
Это был их стандартный диалог, повторяющийся раз в месяц. Он звонил, спрашивал, предлагал помощь.
Она вежливо отказывалась. Лена настояла на таком формате общения: никаких визитов без предупреждения, никаких ультиматумов.
Только короткие, формальные звонки.
— Не нужно, сынок. У меня все есть. Как у тебя дела? Как внуки?
Он что-то скомкано рассказал про работу и про то, что дети пошли в новый кружок. В его голосе сквозила вечная усталость и какая-то потерянность.
Нина Петровна больше не злилась на него. Она чувствовала лишь глухую, материнскую жалость.
Он проиграл. Проиграл не битву за квартиру, а что-то гораздо более важное.
— Ну, бывай, — сказала она, завершая разговор. — Звони.
Она положила трубку и посмотрела на город, залитый солнцем. Она простила его. Не ради него — ради себя.
Обида была тяжелым камнем, который мешал идти вперед. Она его отпустила. Но забыть — не забыла. Тот день стал для нее прививкой.
Болезненной, но необходимой. Прививкой от слепой материнской любви, готовой на любые жертвы.
В кармане завибрировал планшет — видеозвонок от Лены. На экране появилось улыбающееся лицо дочери и две смешные макушки ее детей.
— Бабуля, привет! А мы тебе воздушный поцелуй шлем!
Нина Петровна рассмеялась. Ее дом был полон любви. Настоящей. Той, что не требует ничего взамен, а просто есть.
Той, что не ставит ультиматумов, а дает крылья. Она поднесла руку к камере, посылая поцелуй в ответ.
Ее крепость выстояла. И теперь она знала, что главный ее защитник — она сама.
