— Меня уже достала твоя безответственность, Яна! Я не буду больше вставать в шесть утра, чтобы гулять с твоей собакой, пока ты спишь! Либо мы составляем график, либо я выставляю тебе счёт за услуги собачьей няньки!
Голос Матвея был ровным, лишённым всякой теплоты. Он стоял посреди спальни, в куртке, с которой на чистый паркет стекали капли утренней измороси. В одной руке он держал мокрый поводок, а у его ног возился источник этого утреннего раздора — рыжий корги по кличке Пумба, который радостно отряхивался, разбрызгивая воду на мебель.
Яна недовольно заворочалась под одеялом, превращаясь в бесформенный холм. Она не открывала глаз. Её реакция была не на смысл слов, а на сам факт вторжения в её сон.
— Матвей, что ты орёшь с утра? Дай поспать.
— Я не ору. Я констатирую факт, — он не сдвинулся с места, превратившись в неподвижный, мокрый памятник своему терпению. — Шесть сорок пять утра. Я на ногах с шести. Я погулял с собакой, помыл ему лапы, насыпал корм. А ты, инициатор всего этого предприятия, даже не потрудилась перевернуться на другой бок.
Только теперь она медленно разлепила глаза. Взгляд был мутным, недовольным, сфокусированным не на нём, а где-то на стене за его спиной.
— У меня был тяжёлый день вчера. Я устала. Ты же знаешь, какой у меня аврал на работе.
— У тебя аврал на работе каждый день, когда приходит твоя очередь гулять с Пумбой. В те дни, когда очередь моя, у тебя прекрасное настроение и полно сил, — парировал он. — Я тоже работаю, Яна. Но будильник почему-то слышу только я.
Пумба, почувствовав, что напряжение в комнате никак не касается его собачьей жизни, подбежал к кровати и попытался запрыгнуть на неё, чтобы лизнуть хозяйку в нос. Матвей механически перехватил его за ошейник.
— Нет. Он мокрый.
Яна наконец села, кутаясь в одеяло. Её волосы спутались, на лице отпечатался рисунок от подушки. Вид у неё был совершенно беззащитный, и раньше это всегда работало. Сейчас — нет.
— Ты просто не любишь Пумбу. Вот и всё. Для тебя это какая-то повинность, а не радость. Если бы ты его любил, ты бы не считал, кто и сколько раз с ним погулял.
Это был её коронный приём: перевести любой практический вопрос в плоскость чувств. Обвинить, упрекнуть, заставить его оправдываться. Но Матвей был готов. Он ждал этого.
— Любовь здесь ни при чём. Речь об ответственности. Ты умоляла меня завести собаку. Ты клялась, что будешь о нём заботиться. Ты выбрала породу, ты придумала кличку. Ты создала ему аккаунт в соцсетях, где каждый день постишь милые фото с подписями в духе «моё рыжее счастье». Так вот, твоё счастье хочет гулять как минимум два раза в день. Каждый день. Вне зависимости от авралов на твоей работе и твоего желания поспать.
Он бросил поводок на комод. Звук ударившегося о дерево металлического карабина был резким и неприятным.
— Я устал быть единственным взрослым в этой истории. Я устал нести ответственность за твои импульсивные желания. Поэтому я предлагаю решение. Взрослое и справедливое.
Он смотрел на неё в упор, и в его взгляде не было ни злости, ни обиды. Только холодная, отстранённая решимость, которая пугала её гораздо больше, чем любой крик. Она поняла, что её обычные уловки сегодня не сработают. Он не просил, не умолял, не скандалил. Он выносил решение.
— Какой ещё счёт? Ты с ума сошёл? — она попыталась возмутиться, но голос прозвучал неуверенно.
— Нисколько. Я абсолютно в своём уме, — ответил он, снимая мокрую куртку. — Сегодня я куплю планер. И мы распишем всё. Как в настоящей семье, где есть ребёнок. Уход, кормление, прогулки. И если кто-то из родителей уклоняется от своих обязанностей, он компенсирует это другому. Материально. Думаю, это будет очень мотивировать.
Он вышел из спальни, оставив её сидеть на кровати в полном оцепенении. Из коридора донёсся его спокойный голос:
— Кофе будешь? Мне всё равно для себя делать. Могу и тебе заодно. Это пока бесплатно.
Весь день между ними висело утреннее обещание. Яна старательно делала вид, что ничего не произошло, что ультиматум Матвея был лишь вспышкой дурного настроения, которая рассосётся сама собой к вечеру. Она порхала по квартире, громко разговаривала по телефону с подругой, смеялась, постила в соцсеть очередное фото спящего Пумбы с подписью «мой антистресс». Она создавала вокруг себя кокон шумной, беззаботной нормальности, в котором не было места для утреннего разговора.
Матвей в эту игру не играл. Он молча занимался своими делами, отвечал на её редкие вопросы односложно и вежливо. Он не дулся и не игнорировал её. Он просто ждал. Его спокойствие было гораздо более зловещим, чем любой скандал.
Он вернулся с работы ровно в семь, с большим свёртком из плотной бумаги под мышкой. Он молча прошёл на кухню, где Яна, сидя за столом, лениво листала ленту в телефоне. Пумба радостно бросился ему навстречу, виляя всем своим упитанным тельцем. Матвей машинально почесал его за ухом и положил свёрток на стол.
— Что это? — спросила Яна, не отрывая взгляда от экрана.
— Инструмент для повышения личной эффективности, — ровным тоном ответил Матвей, разворачивая бумагу.
На столе оказался большой белый настенный планер, из тех, что вешают в офисах для планирования проектов. Рядом он положил упаковку разноцветных маркеров. Яна оторвалась от телефона. Её лицо вытянулось.
— Ты ведь не серьёзно? Матвей, это не смешно.
— Я абсолютно серьёзен, — он взял чёрный маркер, и колпачок щёлкнул с сухим, деловым звуком. — Смеяться мы будем потом. Когда наш проект «Собака» выйдет на самоокупаемость.
Он прислонил планер к стене и широкими, уверенными движениями расчертил его на семь дней недели. Затем провёл вертикальную линию, разделив поле надвое. Сверху он вывел два имени: «Матвей» и «Яна».
— Пожалуйста. Наглядная и прозрачная система учёта, — он повернулся к ней. В его глазах не было и тени иронии. — Всё просто. Дни недели. Две зоны ответственности. Напротив каждого дня я сейчас распишу обязанности: утренняя прогулка, 6:30. Вечерняя прогулка, 20:00. Кормление, дважды в день. Походы к ветеринару, груминг и прочие радости — по мере необходимости, в чей день выпадает.
Яна встала из-за стола. Её лицо начало заливать краска.
— Ты превращаешь наш дом в контору. Ты что, с ума сошёл? Я не буду в этом участвовать. Это унизительно.
— Унизительно — это когда один человек пашет за двоих, а второй делает вид, что так и надо, — отрезал он, не поворачиваясь и продолжая методично заполнять графы. — Это не контора. Это называется «партнёрство». Ты ведь любишь это слово? Вот тебе партнёрство в его чистом, незамутнённом виде. С обязательствами и ответственностью.
Он повесил планер на гвоздь над кухонным столом — на самое видное место, которое невозможно было проигнорировать. Белая доска с чёрными линиями выглядела на их уютной кухне как инородное тело, как официальный документ, вывешенный на всеобщее обозрение.
— Вот, — сказал он, отступая на шаг и любуясь своей работой. — Это наш график родительского контроля. Твои дни — твоя полная ответственность. Начинаем с завтрашнего дня. Он, кстати, твой.
— А если я откажусь? — в её голосе зазвучали металлические нотки.
Матвей повернулся к ней. Он посмотрел на неё так, будто она была не его девушкой, а нерадивым подчинённым, который пытается оспорить приказ.
— Ты не откажешься. Потому что у системы есть и обратная сторона. Если ты пропускаешь свою смену — неважно, проспала, устала, нет настроения — ты платишь мне штраф. Тысяча рублей за одну прогулку.
— Что?! — она буквально задохнулась от возмущения. — Ты будешь брать с меня деньги за нашу собаку?
— Не с тебя. И не за собаку, — поправил он её с ледяным спокойствием. — Ты будешь платить за моё время и мои услуги. За то, что я выполняю твою работу. Деньги, кстати, пойдут не мне. Они пойдут в фонд Пумбы — на вкусняшки, новые игрушки и хорошего ветеринара. Мы даже банку для этого заведём, чтобы всё было честно. Можешь считать это моим коммерческим предложением. Твоё «ми-ми-ми» закончилось, Яна. Начался бизнес.
Следующие несколько дней прошли в состоянии холодной войны, где полем боя была кухня, а главным оружием — молчание. Планер на стене был не просто расписанием, а молчаливым судьёй, чьё белое полотно фиксировало каждый их шаг. Матвей скрупулёзно выполнял свои обязанности: гулял, кормил, убирал, ставя аккуратную зелёную галочку в своей колонке. Он делал это без упрёка, но и без всякой радости, как служащий, выполняющий рутинную работу.
Яна же избрала тактику игнорирования. Она демонстративно не смотрела на планер, обходя его взглядом, будто это было невидимое пятно на стене. Она продолжала играть роль любящей хозяйки для своих подписчиков в сети, но в реальности держалась от собаки на расстоянии, словно Пумба стал живым воплощением её унижения.
Но вот наступило утро среды. Её утро. Будильник на телефоне Матвея прозвенел ровно в шесть, как и всегда. Он выключил его и замер, прислушиваясь. В квартире стояла густая тишина. Он не стал будить Яну. Он просто лежал и ждал. Через пять минут Пумба, чей внутренний хронометр работал безупречно, заворочался в своей лежанке в коридоре. Ещё через пару минут раздалось тихое скуление, а затем — цокот когтей по паркету. Собака подошла к двери спальни и снова жалобно заскулила.
Яна в кровати пошевелилась. Она не спала. Матвей это знал. Он чувствовал напряжение в её неподвижном теле.
— Яна, — его голос прозвучал в утренней тишине громко и отчётливо. — Твоя очередь.
Она не ответила. Вместо этого из-под одеяла раздался слабый, сдавленный кашель.
— Я, кажется, заболеваю, — прошептала она хрипло, с явным расчётом на сочувствие. — Голова раскалывается, и горло першит.
Матвей молчал. Он не сказал ни слова сочувствия, ни слова упрёка. Он просто ждал. Скуление Пумбы за дверью стало настойчивее. Собака начала тихонько скрестись в дверь.
— Матвей, ну пожалуйста, — её голос приобрёл умоляющие нотки. — Только сегодня. Я так плохо себя чувствую. Я тебе потом ужин приготовлю, какой захочешь.
Это была старая, проверенная уловка. Апелляция к его чувствам, обещание награды. Раньше это работало. Он бы вздохнул, проворчал что-то для проформы и пошёл бы гулять. Но не сегодня. Сегодня между ними висел белый планер.
— Шесть двадцать. Пумба хочет на улицу, — констатировал он, глядя в потолок.
Царапанье за дверью стало громче. Пумба не понимал тонкостей человеческих отношений; он просто хотел в туалет. Его настойчивость разрушала всю хрупкую конструкцию её симуляции. Нельзя было дальше притворяться умирающей, когда собака вот-вот сделает лужу в коридоре.
— Да господи! — Яна сбросила одеяло с такой злостью, будто оно было виновато во всём. — Неужели нельзя быть человеком хотя бы раз!
Она села на кровати, бросив на Матвея испепеляющий взгляд. Но он даже не посмотрел в её сторону. Он молча встал, прошёл в гардеробную и начал одеваться. Яна замерла, наблюдая за ним. Она думала, он сдался. Но он надевал не уличную одежду, а свои домашние штаны и футболку. Он просто начинал свой день.
Она осталась сидеть на кровати, раздираемая противоречиями. Встать и пойти — означало признать его правоту и подчиниться его системе. Не пойти — означало… что? Она сама не знала. Скулёж собаки уже действовал на нервы.
Матвей вышел из гардеробной и, не взглянув на неё, направился на кухню. Она услышала, как щёлкнул чайник. Он собирался пить кофе, пока она должна была мёрзнуть на улице. Это стало последней каплей. Она с силой откинулась обратно на подушку и натянула одеяло до самого подбородка. Всё. Она не пойдёт. Пусть делает, что хочет.
Через пять минут скулёж собаки прекратился. Яна с облегчением выдохнула, решив, что он всё-таки сжалился и пошёл гулять сам. Победа. Но тут же из кухни донёсся звук, от которого у неё всё похолодело внутри. Это был сухой, резкий щелчок снимаемого колпачка маркера.
Она замерла, вслушиваясь. Она слышала, как он подошёл к планеру. Слышала короткий, уверенный скрип маркера по глянцевой поверхности. Затем он взял с крючка поводок, и входная дверь тихо открылась и закрылась.
Яна лежала не двигаясь ещё несколько минут. Потом медленно встала и, накинув халат, пошла на кухню. Сердце колотилось где-то в горле. На белой доске, в её колонке, напротив дня «Среда», красным, как кровь, цветом было выведено: «Утро. -1000». Это была не просто цифра. Это был приговор. Бесстрастный, официальный и окончательный. Он не кричал, не ругался, не упрекал. Он просто зафиксировал её провал. И в этот момент Яна поняла, что проиграла не просто битву. Она проиграла раунд в игре, правила которой придумал он. И её тихий саботаж наткнулся на его бездушную систему. Внутри неё вместо обиды закипала холодная, расчётливая ярость.
Система работала с безжалостной точностью швейцарских часов. Прошла неделя, потом вторая. Колонка Яны на планере пестрела красными записями, как дневник двоечника. Каждое «-1000» было немым укором, выведенным аккуратным, бесстрастным почерком Матвея. Он не злорадствовал. Он просто фиксировал факты.
Рядом с планером появилась трёхлитровая стеклянная банка. Матвей принёс её из кладовки и наклеил на неё бумажку с надписью «Фонд Пумбы». Теперь каждое утро, когда Яна в очередной раз «плохо себя чувствовала» или «не слышала будильник», он молча брал поводок, а перед выходом подходил к её кошельку, доставал тысячную купюру и на её глазах опускал в банку. Деньги шуршали, оседая на дне, и этот звук был громче любого скандала.
Банка наполнялась. Матвей начал демонстративно тратить эти деньги. Однажды он вернулся домой с огромным пакетом из зоомагазина. Он выложил на кухонный стол пищащие игрушки, дорогие лакомства из сушёного мяса, новую шлейку из мягкой кожи.
— Вот, — сказал он, обращаясь скорее к собаке, чем к Яне, которая сидела в углу с ноутбуком. — Это тебе благодарность от твоей нерадивой мамы. Она очень старается, чтобы у тебя было всё самое лучшее.
Яна ничего не ответила. Она лишь сильнее сжала мышку, так что костяшки пальцев побелели. Она проигрывала в этой войне по всем фронтам. Её эмоциональные манипуляции разбивались о его холодную логику. Её пассивная агрессия натыкалась на его системный подход. Он лишил её главного оружия — возможности сделать его виноватым. Здесь всё было по правилам. Его правилам. И эти правила медленно, но верно её уничтожали.
Развязка наступила в пятницу. Банка была наполнена уже почти наполовину. Матвей, вернувшись с работы, подошёл к ней, вытряхнул на стол содержимое и пересчитал купюры. — Отлично, — сказал он в пустоту кухни.
— Накопили. Завтра заеду после работы, куплю ему ту классную лежанку, о которой ты говорила, что она «слишком дорогая». Как видишь, всё возможно, если есть правильная мотивация.
Он посмотрел на Яну, ожидая реакции. Но её лицо было абсолютно спокойным, почти безмятежным. На нём не дрогнул ни один мускул. Она медленно закрыла ноутбук, встала и подошла к нему.
— Ты прав, — сказала она тихо. — Мотивация — это главное.
В тот вечер она впервые за долгое время сама вызвалась погулять с Пумбой. Она долго собиралась, надела лучшую куртку, тщательно причесалась. Она выглядела так, словно шла не во двор с собакой, а на важную встречу. Матвей ничего не заподозрил. Он просто поставил зелёную галочку в её колонке и с удовлетворением отметил про себя, что система наконец-то начала давать плоды.
На следующий день он вернулся домой чуть позже обычного, предвкушая, как привезёт новую лежанку. Но у самой двери его встретила тишина. Не та обычная тишина, когда собака спит. Тишина была не просто отсутствием звука. Она была густой, вязкой, абсолютной. Не было слышно привычного цокота когтей по паркету, радостного сопения.
Он вошёл в квартиру. На вешалке в коридоре не было поводка. В углу не стояли миски для еды и воды. Матвей прошёл на кухню. Яна сидела за столом на том же месте, что и вчера. Перед ней лежал её телефон. Она подняла на него совершенно спокойный, ясный взгляд.
— Где Пумба? — спросил он, и его собственный голос показался ему чужим.
— Я решила проблему, — ответила она ровно, без малейшего намёка на эмоции.
— Какую проблему?
— Нашу. Общую. Я нашла ему новую семью. Ту, которая его действительно заслуживает.
Матвей смотрел на неё, не в силах поверить.
— Что ты сделала?
— Я написала пост. В той самой соцсети, которую ты так презирал. О том, что по семейным обстоятельствам мы вынуждены отдать наше рыжее счастье в самые добрые руки. Мне написали десятки людей. Я выбрала лучших. Пара, у них частный дом за городом и двое детей. Они приехали сегодня утром. Они были в таком восторге от него. Сказали, что он — собака их мечты.
Она говорила об этом так буднично, будто рассказывала, как сходила в магазин за хлебом.
— Теперь тебе больше не придётся вставать в шесть утра. И выставлять мне счета. Проблема решена. У них не будет никаких планеров и штрафов. Они будут гулять с ним просто потому, что любят его. Понимаешь? Просто так.
Он медленно перевёл взгляд на стену. На планер с его графиками, галочками и красными цифрами. На уродливую стеклянную банку, полную денег. На всю эту систему, которую он так тщательно выстраивал, чтобы доказать свою правоту. И он понял, что она не просто отдала собаку. Она взяла его выверенную, логичную систему и уничтожила её самым жестоким и иррациональным способом, какой только можно было придумать. Она не стала играть по его правилам. Она просто сожгла игровое поле вместе со всеми фигурами.
Он молча подошёл к стене, сорвал планер, с хрустом скомкал его и бросил в мусорное ведро. Затем взял банку с деньгами и с силой швырнул её в то же ведро. Стекло не разбилось, но глухой удар отозвался по всей кухне. Он посмотрел на Яну в последний раз. Передним сидел абсолютно чужой человек…
