— Три миллиона, Маша! Три миллиона рублей! — Кирилл ворвался в кухню, размахивая телефоном. — Матвею нужна операция за три миллиона!
Маша замерла с чашкой кофе в руках. В животе что-то оборвалось и полетело вниз.
— Что? Какая операция?
— Рак. У него рак печени, последняя стадия. Единственный шанс — операция в Израиле. Три миллиона.
— Нет, — прошептала она.
— Что значит «нет»? — Кирилл не понял.
— Нет, Кирилл. Мы не можем. У нас эти деньги на дом.
Он смотрел на неё, как на чужую. В глазах — недоумение, потом — злость.
— Маша, это мой брат. Он умирает.
— Я знаю, кто он. Твой брат-алкоголик, который последние десять лет только пил и клянчил деньги. Который смеялся над тобой, когда ты вкалывал на трёх работах.
— Он болен!
— Он всегда был болен! Болен ленью, болен безответственностью! А теперь мы должны отдать всё, что заработали потом и кровью?
Маша присела на корточки, начала собирать осколки. Руки дрожали. Десять лет. Десять лет они с Кириллом строили эту жизнь.
Вспомнилось, как снимали комнату в коммуналке. Как питались одной гречкой неделями. Как она устроилась на вторую работу, когда Кирилл сломал ногу на стройке. Как радовались первой нормальной зарплате. Как копили на свадьбу — скромную, в загсе, но свою.
Потом была съёмная однушка на окраине. Ипотека на двушку. Рождение Димки. Бессонные ночи, детские болезни, первые шаги, первые слова. И всегда — работа, работа, работа.
А Матвей? Матвей в это время пил. Терял работу за работой. Занимал деньги и не отдавал. Приходил к ним домой пьяный, требовал ещё. Однажды назвал Кирилла дураком за то, что тот «горбатится ради этой своей Машки и её выблядка».
Димка тогда не был сволочью. Он был их сыном. Их маленьким чудом.
— Маша, посмотри на меня, — Кирилл присел рядом. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Но он мой брат. Единственная родня, которая у меня осталась.
— А мы? — голос сорвался. — Мы с Димкой — не родня?
— Не передёргивай. Вы — моя семья. Но и Матвей — тоже семья.
— Семья, которая нас презирала! Которая смеялась над каждой нашей попыткой выбраться! Ты забыл, как он на нашей свадьбе напился и обозвал меня шлюхой?
— Он был пьян…
— Он всегда пьян! — Маша вскочила. — И теперь мы должны отдать ему наше будущее? Дом, о котором мечтали? Нормальную школу для Димки? Всё?
Кирилл тоже встал. Лицо окаменело.
— Речь идёт о жизни человека.
— Человека, который сам её угробил! Сколько раз ты предлагал ему помощь? Работу, лечение от алкоголизма? Он всё отвергал!
— И что, теперь пусть сдохнет?
Слово повисло между ними. Маша никогда не слышала, чтобы Кирилл так говорил. Грубо, зло.
— Я не говорю, что пусть… — она запнулась. — Но почему мы? Почему именно мы должны жертвовать всем?
— Потому что больше некому! Понимаешь? Не-ко-му! У него никого нет!
— И чья в этом вина?
Кирилл ударил кулаком по столу.
— Хватит! Я не позволю брату умереть, пока у меня есть возможность помочь!
— Возможность? Это не возможность, это наша жизнь! Десять лет, Кирилл! Десять лет мы откладывали каждую копейку!
— И что? Буду жить в доме, купленном на деньги, которые мог потратить на спасение брата? Смотреть каждый день на эти стены и знать, что он умер, а я мог помочь?
Маша опустилась на стул. В голове шумело. Перед глазами проплывали картинки: Димка в своей комнате, не в углу за шкафом, а в настоящей детской. Сад с яблонями. Кухня, где можно развернуться. Спальня с большим окном.
Мечта. Их общая мечта, ради которой они столько работали.
— А как же Димка? — тихо спросила она. — Мы обещали ему свой дом. Свою комнату. Собаку во дворе.
— Димка поймёт. Он добрый мальчик.
— Поймёт, что его дядя-алкаш важнее его будущего?
— Поймёт, что человеческая жизнь важнее комфорта!
— Комфорта? — Маша вскочила снова. — Ты называешь это комфортом? Нормальное жильё для ребёнка — это комфорт? Не жить в ипотечной двушке, где слышно, как соседи ругаются? Это комфорт?
— По сравнению со смертью — да!
Они стояли друг напротив друга, как враги. Десять лет брака, десять лет любви — и вот они здесь, готовые вцепиться друг другу в глотки.
— Я не дам тебе этого сделать, — сказала Маша. — Эти деньги — наши общие. Половина — мои.
Кирилл побледнел.
— То есть ты готова убить моего брата ради денег?
— Я готова защитить свою семью! Настоящую семью! Ту, которая не предавала нас!
— Он не предавал…
— Нет? А когда ты попросил у него помощи, когда ногу сломал? Где он был? Пил в очередной подворотне!
— Он болен, Маша! Алкоголизм — это болезнь!
— Которую он не хотел лечить! А теперь хочет лечить рак? За наш счёт?
Из детской донёсся голос:
— Мама? Папа? Вы чего кричите?
Димка стоял в дверях в пижаме, тёр глаза. Семь лет, копия отца — те же серые глаза, тот же упрямый подбородок.
— Всё хорошо, солнышко, — Маша подошла к нему. — Иди спать.
— Вы ругаетесь?
— Нет, просто разговариваем.
— Громко разговариваете.
Кирилл присел перед сыном.
— Димка, помнишь дядю Матвея?
— Который приходил пьяный и обозвал маму?
Маша вздрогнула. Ребёнок всё помнит. Всё слышит.
— Он болеет. Сильно болеет. И ему нужна помощь.
— Он больше не будет обзываться?
— Не будет.
— А почему мама плачет?
Маша не заметила, когда начала плакать. Вытерла щёки — мокрые.
— Мама просто устала. Иди спать, завтра в школу.
Димка нехотя ушёл. Они остались вдвоём.
— Не делай этого, — попросила Маша. — Пожалуйста. Мы найдём другой способ. Кредит возьмём…
— Нам не дадут такой кредит. Ты же знаешь.
— Тогда… тогда пусть он продаёт квартиру!
— Какую квартиру? Он в однушке матери живёт, пропитой до дыр.
— Но это же что-то! Хоть миллион!
— Миллион из трёх. Где взять ещё два?
Маша металась по кухне, как зверь в клетке. Должен быть выход. Обязан быть.
— Твоя компания… Может, они помогут? Благотворительность?
— Я уже спрашивал. Отказали. Слишком дорого, слишком мало шансов.
— А фонды? Есть же фонды помощи!
— Маша, я всё обзвонил. Везде очереди, везде отказы. У него четвёртая стадия. Никто не хочет вкладываться в безнадёжного.
— Но ты хочешь, чтобы мы вложились!
— Он мой брат!
Снова это слово. Брат. Будто это всё объясняет. Будто это даёт право забрать у них будущее.
— Знаешь что? — Маша достала телефон. — Давай спросим людей. Выложу в сеть нашу историю. Пусть решают — правильно ли отдать все сбережения на лечение алкоголика.
— Не смей! — Кирилл выхватил телефон. — Это наше личное дело!
— Наше? Или твоё? Ты уже решил, да? Решил за всех нас!
Он отвернулся. По напряжённой спине Маша поняла — да, решил.
— Я не могу иначе, — тихо сказал он. — Не смогу жить, зная, что мог спасти и не спас.
— А я не смогу жить, зная, что мы предали наши мечты ради человека, который плевал на нас!
— Тогда не живи.
Три слова. Всего три слова — и десять лет брака рухнули. Маша пошатнулась, схватилась за стол.
— То есть вот так? Или я принимаю твоё решение, или катись?
Кирилл повернулся. В глазах — боль.
— Я не это имел в виду…
— А что? Что ты имел в виду? Что я должна молча смотреть, как ты выбрасываешь наше будущее?
— Я прошу тебя понять!
— А ты меня понимаешь? Понимаешь, что я чувствую? Десять лет, Кирилл! Я отдала тебе лучшие годы! Родила ребёнка! Работала как проклятая! И всё ради чего?
— Ради семьи!
— Матвей — не моя семья!
Опять тишина. Тяжёлая, как камень на груди.
— Но он — моя, — сказал Кирилл. — И я не брошу его.
Маша кивнула. Медленно, словно голова весила тонну.
— Хорошо. Делай что хочешь. Но без меня.
Она прошла в спальню, достала чемодан. Руки не дрожали — странно. Внутри была пустота. Ледяная, звенящая пустота.
— Что ты делаешь? — Кирилл стоял в дверях.
— Собираюсь. Поеду к маме.
— Маша, не надо…
— Надо. Ты сделал выбор. Теперь живи с ним.
— Это шантаж?
— Это последствия. Ты выбрал брата. Я выбираю себя и сына.
— Димка останется со мной.
Маша обернулась. В глазах полыхнуло.
— Попробуй только! Суд решит, с кем ему лучше — с матерью или с отцом, который спустил все деньги непонятно на что!
— На спасение человека!
— На пьяницу, который всё равно умрёт! Думаешь, операция поможет? На четвёртой стадии? С его-то печенью?
— Есть шанс…
— Десять процентов! Я читала! Десять процентов, Кирилл! Ты готов выбросить наше будущее ради десяти процентов?
— Ради брата — да!
Маша захлопнула чемодан. Подошла к Кириллу, посмотрела в глаза.
— Тогда прощай. Адвоката найдёшь сам.
Она прошла мимо него. В детской осторожно разбудила Димку.
— Собирайся, солнышко. Поедем к бабушке.
— Зачем? — сонно спросил мальчик.
— Погостим немного.
— А папа?
— Папа… папа занят.
Димка что-то понял. Дети всегда понимают больше, чем кажется. Молча оделся, взял рюкзак с игрушками.
У двери Кирилл попытался остановить.
— Маша, давай поговорим…
— Мы уже поговорили.
— Я люблю тебя!
— А я любила тебя. До сегодняшнего дня.
Хлопнула дверь. В квартире стало тихо. Кирилл сел на пол в прихожей, уткнулся лицом в ладони.
Утром Маша проснулась в детской комнате у матери. Димка спал рядом, обняв плюшевого мишку. За окном светило солнце — наплевать ему на человеческие драмы.
Телефон показывал двадцать три пропущенных от Кирилла. Мать сидела на кухне, пила чай.
— Рассказывай, — коротко сказала она.
Маша рассказала. Всё, ничего не утаивая. Мать слушала молча, только поджимала губы.
— Дура ты, — вынесла вердикт.
— Спасибо за поддержку, мам.
— Какая поддержка? Мужик твой дурак, это да. Но и ты не лучше.
— Я должна была согласиться? Отдать все деньги алкашу?
— Ты должна была поддержать мужа. Он же не на бабу деньги тратит. Брату помочь хочет.
— Брату, который…
— Знаю я, какой брат. Но кровь не водица. Кирилл бы себя всю жизнь грыз, если б не помог.
— А я должна всю жизнь грызть себя за то, что из-за этого алкаша мы остались без дома?
Мать вздохнула.
— Дом — это не стены. Это семья. А ты свою семью сейчас ломаешь.
— Он первый начал!
— Ой, прям как дети малые. Он первый начал! Маш, ты взрослая баба. У тебя муж, ребёнок. И ты готова всё это потерять из-за денег?
— Не из-за денег! Из-за предательства!
— Какого предательства? Что муж твой оказался человеком с совестью?
Маша не выдержала, заплакала. Мать налила чаю, пододвинула.
— Пей. И думай. Ещё не поздно всё исправить.
— Он уже перевёл деньги. Я проверила счёт.
— Ну и что? Деньги — дело наживное. А семью потеряешь — не вернёшь.
— Он сам сделал выбор!
— Он сделал то, что должен был. По совести. А ты?
Маша молчала. В груди всё болело. Обида, злость, страх — всё смешалось.
Телефон зазвонил. Незнакомый номер.
— Алло?
— Маша? — голос Кирилла звучал глухо. — Не бросай трубку. Матвей умер.
Чашка дрогнула в руке.
— Что? Но операция…
— Не дождался. Ночью… сердце не выдержало. Врачи сказали, организм был слишком слаб.
— Кирилл…
— Я в морге. Надо… надо похороны организовать. Деньги вернут. За вычетом предоплаты, но основную сумму вернут.
— Я сейчас приеду.
— Не надо. Ты была права. Он всё равно бы умер. Я просто… я не мог иначе.
— Кирилл, я приеду!
— Сам справлюсь.
Он отключился. Маша вскочила, начала одеваться.
— Куда? — спросила мать.
— К мужу. Он сейчас один. Брат умер.
— А ты говорила — не твоя семья.
— Мам, не надо!
— Надо. Запомни, дочка. Мужчина, который не бросит в беде даже такого брата — не бросит и тебя. Это дорогого стоит.
Маша кивнула. В горле стоял ком.
В морге Кирилл сидел в коридоре. Небритый, помятый, с красными глазами.
— Ты приехала, — удивился он.
— Конечно приехала. Я же твоя жена.
— После вчерашнего…
— Забудь про вчерашнее.
Она села рядом, взяла за руку. Он вцепился, как утопающий.
— Знаешь, что самое страшное? — тихо сказал он. — Я облегчение чувствую. Понимаешь? Брат умер, а я думаю — хоть деньги вернут. Что я за человек после этого?
— Нормальный человек. Который хотел помочь, но устал. Это не преступление — устать.
— Ты была права. Он бы всё равно умер. Я три миллиона готов был выбросить на ветер.
— Не на ветер. На надежду. Пусть призрачную, но надежду.
Кирилл повернулся к ней.
— Ты правда так думаешь?
— Теперь думаю. Вчера была в ярости. Но ты… ты не мог иначе. Это я знала, когда замуж выходила. Что ты не бросишь в беде. Никого не бросишь.
— Даже алкаша-брата?
— Даже его. И знаешь что? Я бы не хотела, чтобы ты был другим. Даже если это дорого обходится.
— Прости меня, — сказал Кирилл. — За те слова. Я не хотел…
— И ты прости. Я наговорила ужасного.
— Мы оба наговорили.
— Дом купим. Не сейчас, потом. Но купим.
— В ипотеку?
— Ну и что? Главное — вместе.
Кирилл обнял её. Крепко, отчаянно.
— Думаешь, Димка простит?
— Конечно. Он весь в тебя — добрый.
Похороны прошли скромно. Пришли только они втроём и пара соседей Матвея. Дождь моросил, словно небо тоже плакало.
У могилы Димка дёрнул отца за рукав.
— Пап, а дядя Матвей теперь не болеет?
— Нет, сынок. Больше не болеет.
— Это хорошо?
Кирилл переглянулся с Машей.
— Да, наверное, хорошо.
По дороге домой заехали в агентство недвижимости. Просто посмотреть, какие есть варианты в ипотеку.
— Через годик накопим первоначальный взнос, — сказала Маша. — Если поднапряжёмся.
— Поднапряжёмся. Мы умеем.
— Умеем. Десять лет уже напрягаемся.
— И ещё десять сможем.
— Главное — вместе.
Дома Маша сварила борщ — любимый Кириллов. Димка рисовал за столом, родители молча ужинали.
— Знаешь, — вдруг сказал Кирилл, — я рад, что попытался. Пусть не вышло, но я попытался.
— Я знаю.
— И спасибо, что приехала. В морг.
— Куда б я делась. Ты ж мой муж. Который не бросит в беде.
— Даже если это дорого обходится?
— Особенно если дорого. Значит, я дорого стою.
Он улыбнулся. Впервые за эти дни.
Ночью Маша не спала. Думала о том, как близко они подошли к краю. Как чуть не потеряли друг друга из-за денег. Из-за принципов. Из-за старых обид.
Кирилл тоже не спал — она чувствовала по дыханию.
— О чём думаешь? — спросила шёпотом.
— О Матвее. Каким он был в детстве. До того, как спился.
— Каким?
— Весёлым. Добрым. Защищал меня от старших пацанов. Мороженым делился.
— Давно это было.
— Давно. Но я помню. И рад, что помню таким. А не только… последним.
Маша придвинулась ближе, обняла.
— Мы купим дом. Обещаю. Большой, с садом.
