— Ну что это такое?! — голос за спиной прозвучал громко и с обидой, как будто кто-то всерьёз рассчитывал, что утром его встретят объятиями.
Катя вздрогнула. Она как раз ставила на сигнализацию свою машину у подъезда, когда из-за угла вынырнула Ольга Геннадьевна — свекровь.
— Почему это мой сын должен на автобусе трястись, как последний бездомный?! — продолжала женщина, даже не пытаясь здороваться. — А ты, значит, за рулём тут, вся такая важная?
Катя медленно повернулась. Солнце било в глаза, по асфальту струился августовский жар, но внутри уже начинал подниматься другой — тот самый, от которого потом трясутся руки.
— Доброе утро, — сказала Катя ровно. — А что случилось?
— А то случилось, что Вадим опять опоздал на работу. Пока он автобус дождётся, пока едет… Это ж не дело! — Ольга Геннадьевна всплеснула руками. — Вы же семья, а не чужие люди! Могла бы и подвозить!
— Я его несколько раз звала, он сам отказывался, — Катя сдержанно пожала плечами. — Говорил, что ему неудобно. И, вообще-то, это моя машина. Родители мне её ещё до свадьбы подарили.
— Ну и что?! — отрезала свекровь. — Теперь ты замужем. Всё общее.
Катя на секунду замерла, глядя на женщину перед собой. Та стояла в тени дерева, с сумкой через плечо и недовольной складкой между бровей — типичная поза «мама пришла навести порядок».
— Я не считаю. Но у нас с Вадимом договорённость. Он не водит, у него нет прав. Машина — моя. Страховка на меня. Я её обслуживаю, заправляю, плачу налоги. Не вижу повода…
— Вот именно! Не видишь повода! — перебила та. — И не увидишь, пока мой сын не простудится в маршрутке или не попадёт в какую-нибудь передрягу!
— Вы хотите, чтобы я отдала ему машину? — Катя прищурилась.
— Ну а как иначе?! Он мужчина! Ты замужем! Или ты только на бумаге жена?!
Мимо прошёл сосед с пакетом продуктов, и, услышав последние слова, бросил короткий взгляд — с интересом, с усмешкой, с неудобством.
Катя молча достала из сумки ключи, нажала на брелок, и машина с коротким сигналом открылась.
— У меня рабочая встреча. Позвольте мне поехать. Если хотите обсудить это — лучше дома, с Вадимом, спокойно. Не во дворе, при людях.
Ольга Геннадьевна сжала губы. Она явно хотела продолжить, но Катя уже села в салон, закрыла дверь и повернула ключ. Глухо забормотал мотор. Через секунду машина выехала из двора, оставив свекровь стоять одну, посреди пыльной августовской сцены.
Катя вела осторожно, но внутри всё бурлило. Она-то надеялась, что жизнь после замужества будет понятной, уважительной, взрослой. Вадим, её ровесник, вначале казался спокойным, уравновешенным. Работал в техотделе на производстве, умел шутить, не раздражался по мелочам.
Свадьбу сыграли скромную — просто роспись, кафе для своих. А через месяц он предложил жить у неё — в однушке, купленной родителями. Она согласилась. Почему бы нет? Любила.
Потом пошло по накатанной: работа, ужины, фильмы, поездки. Катя водила, он сидел рядом. Не просил, не настаивал, был доволен. А вот мама…
Мама его сразу как-то странно восприняла эту расстановку. Сначала — колкие фразочки. Потом — длинные разговоры про «настоящие семьи». А теперь вот сцены на улице.
Катя вздохнула. До обеда оставалось два часа. И она уже знала — вечером этот разговор получит продолжение. Вечер перестанет быть томным.
Когда она вернулась домой, в квартире было тихо. Только с кухни тянуло запахом поджаренной гречки. Вадим сидел за столом и ел, уткнувшись в телефон.
— Привет, — сказал он, не поднимая глаз.
— Привет. Ты маму видел?
Он посмотрел на неё, но без удивления. Как будто знал.
— Видел. Она заходила.
— И что?
— Ну… обиделась, что ты не подвезла меня.
— Ты не хотел. Я тебя трижды спрашивала. Ты сам сказал, что тебе неудобно.
— Ну да… но она по-другому думает. Говорит, раз мы семья, всё должно быть общее.
— Она хочет, чтобы я отдала тебе машину?
Вадим замялся.
— Да нет… не так прямо. Просто, может, мы могли бы… как-то делить?
— У тебя есть права?
Он молча пожал плечами. Ответ очевиден.
— Вот именно, — Катя поставила сумку у стены. — Ты даже не хочешь учиться. А теперь она будет приходить и говорить мне, что я не права, потому что имею то, что мне подарили?
— Она просто волнуется. Знаешь, как матери бывают…
Катя покачала головой.
— Нет, Вадим. Я знаю, как бывает, когда за чужой счёт хотят что-то получить. И дело не в машине. А в том, что я теперь должна. Просто потому, что у меня есть.
Вадим молчал. Жевал гречку и делал вид, что не понимает.
А Катя уже чувствовала — это был не конец. Это было только начало чего-то большего.
— Катя, ты куда? — окликнул её Вадим, когда она надела кроссовки у входной двери.
— К родителям, — коротко ответила она, не оглядываясь.
— Опять?
— Да. У меня есть право видеть тех, кто меня уважает.
Хлопнула дверь. В глазах слегка щипало — от обиды, от разочарования, от того, как легко всё может испортиться одним чужим вмешательством.
Мама встретила её у калитки. Как обычно — в лёгком сарафане, с крепко заплетённой косой, и с тем выражением лица, от которого в груди сжимается: «Доченька, ну что случилось?»
— Ты почему не сказала, что свекровь тебе нервы мотает? — спросила она, когда Катя, усевшись за стол, выпалила всё за десять минут — сбивчиво, с деталями, с прямой речью, повторяя интонации Ольги Геннадьевны.
— Не хотела вас тревожить. Думала — сама справлюсь. Это же… ну, его мать.
Мама вздохнула.
— Машину-то мы тебе на что покупали, а? Не чтобы потом кто-то ходил и твердил, что ты обязана. Не для того, чтобы кто-то решал, кто в твоей жизни главный. Мы с отцом хотели, чтобы ты была независима. Сама решала. И сама ехала, куда тебе нужно.
— Мам, но Вадим… Он не плохой. Просто у него мама — такая…
— Таких «неплохих» я видела. Сначала всё тихо, потом — ты уже не ты. Ходишь по дому на цыпочках. Стираешь за всех. Даешь, отдаешь, терпишь. А потом — смотришь в зеркало и не узнаёшь себя.
Катя опустила глаза. Мать попала в самую боль.
— Просто мне казалось, что любовь — это… делиться.
— Делиться — не значит отдавать всё. Особенно под давлением. Особенно то, что принадлежит тебе.
На следующий день Катя решила поговорить с Вадимом по-взрослому. Без эмоций. С фактами.
— Нам надо всё обсудить. И некоторые установки, которые твоя мама пытается навязать, — начала она вечером.
— Какие ещё установки?
— Д, например, что мужчина — это всегда «главнее», а женщина должна уступить, потому что… так принято. Что моё — это общее, а твоё — твоё.
— Ну ты же знаешь, мама такая… традиционная. Для неё так правильно.
— Но мы не живём по её правилам. И если она хочет, чтобы я передала тебе машину только потому, что у тебя мужской паспорт — это, извини, бред.
Вадим ссутулился.
— Ты меня обвиняешь?
— Нет. Я говорю, что мне неприятно, когда твою маму волнует не то, как мы вместе живём, а то, что у меня есть, а у тебя — нет. И что она считает это «неправильным».
— Да это просто зависть… — Вадим почесал затылок. — Её отец всегда ставил мать на место. А тут — ты с машиной, с деньгами, с работой. А я — на автобусе.
— Так, может, ты пойдёшь на курсы, получишь права?
Он пожал плечами.
— Зачем? Мне и так норм. Да и денег нет.
— Тогда почему она требует от меня, чтобы я пересела в троллейбус?
Через пару дней у двери снова стояла Ольга Геннадьевна. Но на этот раз она была не одна.
— Мы с Валей к вам — пообедать, — бодро сказала она, заходя в квартиру, будто это было её родное гнездо.
Валя — её подруга из кооператива, с хитрым прищуром и вечным пакетом в руках — проходила следом. Катя машинально поправила майку и скрыла раздражение за вежливой улыбкой.
— Проходите. Я как раз дома.
— А ты чего не работаешь-то сегодня? — хмыкнула Валя.
— У меня гибкий график. Могу из дома работать.
— Вот удобно! — вздохнула Ольга Геннадьевна. — Машина, работа, квартира… Живёшь, как сыр в масле. А сын мой всё в автобусах мотается.
— Он сам выбирает. Я ему предлагала сдать на права.
— А ты не могла бы просто… ну, раз в день хотя бы возить? Хотя бы до метро. Ему тяжело же! Мужик! А ты — молодая, тебе не сложно.
Катя выдохнула.
— То есть я — молодая, мне не сложно. А он — мужик, ему тяжело. Но при этом обязанности всё равно на мне?
Обе женщины переглянулись. Ольга Геннадьевна явно почувствовала, что заход слишком прямой.
— Да никто не требует! Просто… неприятно видеть, как ты тут разъезжаешь, а он…
Катя поднялась.
— Знаете, что неприятно? Когда ко мне в дом приходят и начинают считать — кто сколько едет, кто сколько имеет, и кто кому что должен.
— Ой, да ладно тебе, — Валя развела руками. — Ты не нервничай, просто скажи, машину жалко?
— Не жалко. Себя жалко. Что я вместо нормального обеда слушаю всё это. Вы же гостьи. Хотите чаю — пожалуйста. Хотите обсуждать мои ресурсы — дверь вот там.
Повисла пауза. На кухне звякнули ложки — Вадим, сидевший за столом, замер, как школьник на контрольной.
— Так ты нас выгоняешь? — медленно спросила свекровь.
— Нет. Я говорю, что если вы хотите чувствовать себя здесь комфортно — не нужно делать из меня виноватую только потому, что я не по сценарию живу. Всё.
Когда они ушли, в квартире воцарилась странная тишина.
Вадим не сказал ни слова. Только поднял глаза:
— Ты могла и помягче.
Катя повернулась к нему, уставшая, как будто разгрузила грузовик.
— Я уже была мягкой. Полтора года. Сейчас я просто говорю, как есть.
Он не ответил. И это молчание стало ей ответом.
Катя сидела у окна, глядя в темноту двора, где фонарь отбрасывал дрожащие тени на асфальт. Машина стояла на привычном месте, как верный спутник, который никогда не подводит. А вот Вадим… Вадим снова ушёл молча, даже не закрыв за собой дверь — с раздражением, с недосказанностью, оставив после себя тягучее послевкусие чужого человека.
Что я делаю не так? — снова и снова крутила Катя в голове. — Почему каждый раз, когда я отстаиваю себя, я становлюсь плохой?
На следующий день свекровь не пришла. Даже не звонила. Но вместо этого раздался звонок от свекра.
— Катя, добрый день. Можем поговорить?
— Конечно, — она нахмурилась. С ним они почти не общались — человек тихий, всегда в тени жены.
— Я понимаю, у вас там… напряжение. Но ты же взрослая девочка, умная. Неужели так трудно пойти навстречу? Ну что тебе стоит — помочь?
Катя опустилась в кресло, прижав трубку к уху, будто надеялась, что так станет легче.
— Мне ничего не стоит. Но если каждый будет приходить и просить отдать своё — где конец?
— Но вы же семья… — нерешительно продолжал он. — Это не чужой человек. Это твой муж. Он ведь не требует…
— Не требует. Но и не защищает. Ни разу не сказал маме: «Мама, не лезь». Ни разу. А мне вы звоните.
— Он между двух огней. Ты же знаешь, каково это. Он — сын. И муж.
— А я — кто? Подставка под ключи? Раз есть — молчи?
На том конце повисла пауза. Потом свекр сказал устало:
— Просто не делайте врагов в семье. Пожалуйста. Она ведь с добром…
Катя выключила телефон и медленно поставила его на тумбочку. Её трясло. С добром…
Через неделю она всё-таки не выдержала.
— Давай поедем, Вадим, и ты сам сдашь на права. — Она положила перед ним распечатку с сайта автошколы. — Я даже заплачу за первый взнос. Мне не жалко. Только начни.
Он долго молчал, потом поднёс листок к свету, будто проверяя, нет ли подвоха.
— Я не хочу, чтобы ты за меня платила, — буркнул наконец.
— Почему?
— Потому что тогда все будут говорить, что я живу за твой счёт. Что я не мужик.
Катя почувствовала, как в ней что-то ломается. Не резко, а как ветка — с треском, но медленно, с сопротивлением.
— А сейчас ты живёшь иначе? — тихо спросила она.
— Что?
— Ну, ты живёшь в квартире, которую купили мои родители. Ешь еду, которую я готовлю. Пользуешься моей машиной, когда удобно. Ты не видишь, что уже всё это есть?
— Ты специально это говоришь, чтобы унизить?
— Нет. Я это говорю, чтобы ты начал видеть. Я не хочу быть твоей мамой. Я хочу быть твоей женой.
Через два дня он не вернулся домой. Катя ждала до одиннадцати, потом написала: «Ты где?» Ответ пришёл короткий: «У мамы. Надо подумать.»
Она проснулась рано. Сделала кофе. Села за ноутбук. Попыталась работать. Не получалось.
Около обеда пришло сообщение: «Я всё понял. Надо пожить отдельно какое-то время. Мы оба перегнули.»
Катя перечитала фразу пять раз. Потом медленно набрала:
«Ты прав. Нам обоим нужно подумать. Только одно уточнение — жить будем отдельно не «какое-то время», а столько, сколько мне потребуется, чтобы понять, хочу ли я вообще продолжения.»
Отправила. Выключила телефон. Заплакала. Не от горя. От облегчения.
Прошёл месяц. Потом два.
Катя работала, ездила, жила. Машина была всё там же — рядом, надёжная, тихая. Мама звонила по вечерам. Подруги удивлялись: «Да ну, неужели прям вот так — из-за машины всё развалилось?»
А она кивала.
— Не из-за машины. Из-за отношения. Машина была просто лакмусовой бумажкой.
Катя не ожидала, что всё окажется так тихо. Без скандалов, без сцен, без слёзных извинений или попыток «вернись, я всё прощу». Просто… исчезло. Иссякло. Как песок, который медленно уходит между пальцами, если его не держать.
Первое время она просыпалась по привычке — ожидая сообщений, упрёков, визитов. Но никто не приходил. Даже Ольга Геннадьевна вдруг словно забыла дорогу к их дому.
«Может, поняли. Может, перестали считать меня обязательной частью чужой семейной логики», — думала Катя, глядя на свою квартиру. На свою машину. На себя — в зеркале. Уже без тени страха, что опять кто-то зайдёт и скажет: «А ну отдай».
Однажды утром в дверь позвонили. Сердце стукнуло — всё-таки ждала. Всё-таки надеялась, что хоть кто-то… объяснит.
На пороге стоял Вадим. В непривычной одежде — в белой рубашке и джинсах. Слишком аккуратно причёсан. В руке — папка. Он выглядел не как человек, пришедший мириться. А как тот, кто готов к защите диплома.
— Можно? — спросил он тихо.
Катя отошла в сторону.
Он зашёл, сел. Молчал. Потом протянул ей папку.
— Документы с автошколы. Я начал учиться. Сдаю через неделю.
Катя приподняла брови.
— Решил всё-таки?
— Да. Ты была права. Я просто… стеснялся. Мне казалось, если мужчина чего-то не имеет — он сразу «не мужчина». А потом понял, что настоящая сила — не в том, чтобы забрать, а в том, чтобы заработать сам.
Он замолчал. Катя внимательно смотрела на него.
— Я не вернулся просить машину. И не просить, чтобы ты снова стала «удобной». Я пришёл сказать спасибо.
Катя не ответила. Она смотрела — не на рубашку, не на документы. А на глаза. И впервые в них не было жалобы. Не было попытки переложить.
— И ещё… — Вадим глубоко вдохнул. — Я снял квартиру. Небольшую. Сам. И понял, что тишина — это не страшно. Это… свобода. Только не тогда, когда бежишь от кого-то. А когда впервые начинаешь слышать себя.
Катя кивнула. Грудь сдавило. Но не от боли — от уважения.
— Знаешь, Вадим… Я не держу зла. Правда. Но я не знаю, есть ли путь назад. Потому что я тоже многое поняла. Что я больше не хочу быть тем, кого уговаривают отдать. Я хочу быть той, к кому приходят — с предложением, с доверием, с уважением.
Он кивнул. Поднялся.
— Тогда… прощай?
— Нет. Не «прощай». Просто — пока.
Он ушёл. На пороге задержался — как будто хотел что-то добавить. Но не стал. И в этом молчании было больше искренности, чем в сотне оправданий.
Катя снова села в машину. Завела. Солнце уже садилось, лёгкая тень легла на переднюю панель. Радио играло что-то старое, знакомое, но она не переключила.
Машина тронулась. Мягко, уверенно.
Она больше не думала о том, кто где должен ехать. Она знала: главное — ехать самой. И знать, куда.
