— Ты опять об этом? — Аня поставила чашку на стол с таким стуком, что остатки кофе выплеснулись на блюдце. — Олег, я не понимаю, ты меня не слышишь или делаешь вид?
Олег потер переносицу, избегая смотреть жене в глаза. Он только что вернулся с работы, усталый, пахнущий машинным маслом и городской пылью, и меньше всего хотел начинать этот разговор снова. Но звонок матери все еще звенел в ушах.
— Ань, ну пойми, это же для Маринки. Не для развлечения. Ей на работу ездить, детей в садик возить. Ты же знаешь, как далеко они живут от остановки. Почти два километра пешком по грязи.
— Я знаю, — ровно ответила Аня. Ее спокойствие было обманчивым, как затишье перед бурей. — Я также знаю, что ты мне должен сумму, за которую Маринка могла бы купить две такие машины. Или ты забыл?
Олег вздрогнул. Забыть такое было невозможно. Этот долг висел над их семьей невидимым, но очень тяжелым грузом уже почти два года. Он втянул голову в плечи, словно ожидая удара.
— Это другое, — пробормотал он.
— Ах, другое? — в голосе Ани появились стальные нотки. — Интересно, чем же? Деньги, которые я собирала пять лет, откладывая с каждой зарплаты, отказывая себе во всем, — это какие-то «другие» деньги? Ненастоящие? Может, они из настольной игры?
Она встала и начала ходить по кухне, маленькой, но уютной, которую обставляла с такой любовью. Каждая деталь здесь была выбрана ею. Сейчас эта кухня казалась ей тесной клеткой.
— Ты пришел ко мне, помнишь? — она остановилась напротив него. — «Анечка, это верняк! Через полгода все вернем в тройном размере! Будем жить как короли!». Где эти короли, Олег? Где хотя бы те деньги, что были? Ты их спустил на «гениальную бизнес-идею» твоего приятеля, который испарился, как только запахло жареным. А я осталась с дырой в бюджете и с твоими обещаниями.
— Я же отдаю, — тихо возразил он.
— Отдаешь? — она горько усмехнулась. — По три тысячи в месяц? Олег, такими темпами ты вернешь мне долг к своей пенсии. И то, если не будешь забывать, как в прошлом месяце.
Он помнил. В прошлом месяце у матери сломался холодильник, и он, не сказав Ане, отдал «ее» три тысячи на покупку нового. Конечно, Аня все узнала. Она вела семейный бюджет в тетрадке с дотошностью профессионального бухгалтера.
— Там была экстренная ситуация, — попытался оправдаться он.
— У твоей семьи всегда экстренная ситуация, — отрезала Аня. — То холодильник, то крыша на даче потекла, то Маринке на сапоги не хватает. А теперь вот машина. Что дальше? Личный самолет для кота твоей мамы?
Она смотрела на него в упор, и в ее обычно мягких серых глазах плескался холодный гнев. Он видел перед собой не любящую, понимающую жену, а непреклонного кредитора. И от этого становилось тошно. Он ведь и сам себя грыз за ту историю с деньгами. Как он мог быть таким наивным? Поверить Витьке, который так сладко пел про шиномонтажку на оживленной трассе. Витька исчез, а долги и чувство вины остались.
— Аня, мама поможет. Она часть суммы даст, — это был его последний козырь.
— Твоя мама? — Аня рассмеялась, но смех был безрадостным. — Та самая, которая при каждой встрече вздыхает о том, как тебе, бедному, тяжело? Которая смотрит на меня так, будто я у тебя последнее отбираю? Олег, не смеши меня. Твоя мама считает, что мои деньги — это наши общие деньги, а значит, и ее тоже. А вот ее деньги — это только ее.
Он молчал. Потому что в глубине души знал, что она права. Светлана Петровна, его мать, была женщиной с мягким голосом и железной хваткой. Она обожала своих детей, Олега и Марину, и считала, что весь мир должен крутиться вокруг них. Аня в эту картину мира не вписывалась. Она была «чужой», той, что увела ее мальчика и теперь, о ужас, смеет требовать с него какие-то деньги.
— Я поговорю с ней еще раз, — упрямо сказал Олег. — Машину можно взять подержанную, подешевле. Мы что-нибудь придумаем.
— Мы? — Аня вскинула бровь. — Нет, Олег. «Мы» закончились в тот день, когда ты без моего ведома взял наши общие сбережения и отдал их аферисту. Теперь есть ты и твой долг. И есть я. И мои деньги, которых у тебя больше не будет. Ни копейки.
Она развернулась и вышла из кухни, оставив его одного с остывшим ужином и тяжелыми мыслями. Он смотрел ей вслед и понимал, что трещина, появившаяся в их отношениях два года назад, разрастается в пропасть. И он сам, своими руками, толкает их обоих в эту пропасть.
Следующие несколько дней прошли в гнетущей тишине. Аня и Олег существовали в одной квартире как два соседа по коммуналке. Она готовила, убирала, но делала это молча, с каменно-вежливым выражением лица. Все ее разговоры сводились к коротким бытовым фразам: «Обед на плите», «Я буду поздно». Она перестала спрашивать, как прошел его день, перестала делиться своими новостями. Будто между ними опустили стеклянную стену.
Олега это изводило. Он несколько раз пытался заговорить, обнять ее, но натыкался на эту холодную отстраненность. Он чувствовал себя виноватым, но злость на ее непреклонность тоже росла. Неужели она не видит, как ему тяжело? Он же не украл эти деньги, не проиграл в карты. Он хотел как лучше для их семьи.
А потом начала звонить мать. Сначала ее звонки были полны завуалированных упреков.
— Олежек, сынок, как вы там? Анечка не в настроении? Я вчера звонила, она так сухо со мной поговорила. Устала, наверное, бедняжка. Работа, дом… Тяжело ей.
Олег мычал в трубку что-то невнятное. Он не хотел втягивать мать в их ссору, зная, что это только усугубит ситуацию.
— А про Маринку ты с ней говорил? — переходила к главному Светлана Петровна. — Что она сказала? Девочке ведь так нужна эта машина. Вчера опять с сумками тащилась с остановки под дождем, дети промокли, теперь оба кашляют. Сердце кровью обливается.
— Говорил, мам. Аня пока против, — выдавливал из себя Олег.
— Против? — в голосе матери появлялось искреннее недоумение. — Но почему? У вас же есть деньги. Я же знаю, Анечка у нас такая экономная, такая расчетливая. Она наверняка скопила приличную сумму. Неужели ей для Маринки жалко? Мы же одна семья.
«Вот именно поэтому и против», — хотелось крикнуть Олегу. Потому что Аня больше не считала их одной семьей. Потому что она помнила про долг. Но он не мог сказать это матери. Он не мог признаться ей, что взял у жены огромную сумму и потерял ее. Для Светланы Петровна он был идеальным сыном, опорой и надеждой. Это признание разрушило бы его образ в ее глазах. Поэтому он врал. И себе, и ей, и Ане.
Через пару дней тактика Светланы Петровны изменилась. Она позвонила, когда Олег был на работе, и попросила его приехать после смены. «Дело срочное, сынок, по телефону не расскажешь».
Он приехал в родительскую квартиру встревоженный. Мать встретила его с заплаканными глазами. Рядом сидела Марина, бледная и осунувшаяся.
— Что случилось? — бросился к ним Олег.
— Олежек, беда, — всхлипнула мать. — Маринку с работы увольняют.
— Как увольняют? За что?
Марина подняла на него глаза, полные слез.
— Сокращение, — тихо сказала она. — Но мне начальник намекнул… Говорит, если бы я была мобильнее, могла бы ездить по объектам в область, то меня бы оставили. А так… На автобусах не наездишься. Вот и взяли парня с машиной.
Олег сел. Новость была как удар под дых. Теперь машина для сестры была не просто вопросом удобства, а вопросом выживания.
— И что теперь делать? — он растерянно посмотрел на мать.
Светлана Петровна взяла его руку в свои. Ее ладони были прохладными и влажными.
— Сынок, ты наша единственная надежда, — заговорила она проникновенным шепотом. — Ты должен поговорить с Аней. Объясни ей ситуацию. Она же женщина, она должна понять. Это же не прихоть, это судьба Маринки решается, судьба твоих племянников! Неужели ее сердце не дрогнет? Вы же можете взять кредит, в конце концов. Ты работаешь, она работает. Выплатите потихоньку.
Олег почувствовал, как петля на его шее затягивается. Кредит. Еще один долг поверх старого. Аня его убьет. Но вид плачущей сестры и умоляющие глаза матери лишали его воли.
— Я… я поговорю, — пообещал он, уже ненавидя себя за эту слабость.
Он вернулся домой поздно. Аня уже спала, или делала вид, что спит. Он тихо лег рядом, боясь ее разбудить. Он лежал в темноте и слушал ее ровное дыхание. Когда-то этот звук успокаивал его, дарил чувство дома и покоя. Сейчас он вызывал только глухую тоску. Он понимал, что разговор, который ему предстоял, может стать последним.
Он решился на разговор только через два дня, в субботу утром. Аня, выспавшаяся и отдохнувшая, была в относительно хорошем настроении. Она пекла свои фирменные сырники, и по квартире плыл аромат ванили и топленого масла. На мгновение Олегу показалось, что все как прежде, что никакой пропасти между ними нет.
Он сел за стол, наблюдая, как она ловко переворачивает румяные кружочки на сковороде.
— Ань, — начал он как можно мягче. — Нам надо поговорить.
Она не обернулась, но ее плечи напряглись.
— Я слушаю.
— Дело в Маринке. Ее увольняют с работы.
Аня молчала, продолжая выкладывать готовые сырники на тарелку.
— Ее могли бы оставить, если бы у нее была машина, — продолжал Олег, набираясь смелости. — Понимаешь, это уже не просто удобство. Она может остаться без средств к существованию. С двумя детьми.
Он ждал ее реакции. Сочувствия, понимания, чего угодно.
Аня поставила тарелку на стол, выключила плиту и повернулась к нему. Лицо ее было непроницаемым.
— И что ты предлагаешь?
— Мама говорит… мы могли бы взять кредит, — выпалил он.
Аня посмотрела на него так, словно он предложил продать квартиру и уехать жить на вокзал.
— Кредит? Мы? Олег, ты в своем уме? У нас уже есть один «кредит», неофициальный. Который ты мне не можешь вернуть. Ты хочешь повесить на нашу семью еще один?
— Но это же для дела! — он почти кричал, чувствуя, как теряет контроль. — Моя сестра остается на улице!
— Твоя сестра — взрослый человек, у нее есть муж, — спокойно парировала Аня. — Почему этот вопрос должен решать ты? За счет нашей семьи.
— Потому что ее муж, Вадик, получает копейки! У них и так ипотека! — голос Олега срывался.
— У нас тоже скоро могла бы быть ипотека, — тихо, но отчетливо сказала Аня. — На новую, большую квартиру. Помнишь, мы мечтали? Деньги, которые ты просадил, были первым взносом. Ты отобрал эту мечту у нас, у наших будущих детей. А теперь хочешь, чтобы я заплатила еще и за благополучие твоей сестры?
Она подошла к нему вплотную. Ее глаза потемнели.
— Я скажу тебе, что мы сделаем, Олег. Вот прямо сейчас ты идешь к своей маме и сестре. И честно им все рассказываешь. Про свой долг передо мной. Про то, как ты «вложил» наши деньги. Пусть они знают, какой ты на самом деле «успешный» и «надежный». Пусть твоя мама перестанет смотреть на меня, как на жадную мегеру, и посмотрит на своего идеального сына.
Олег побледнел. Представить себе этот разговор было страшнее всего на свете. Признаться матери в своем провале, в своей глупости… Нет, он не мог.
— Я не могу, — прошептал он.
— Тогда и ко мне с этой темой больше не подходи, — в ее голосе прозвенел металл. — И вот что я тебе скажу. Сначала верни мне долг, до последней копейки. А потом проси денег на машину для своей сестры.
Это была та самая фраза из заголовка их невидимой, но такой реальной драмы. И после нее в комнате повисла оглушительная тишина. Олег смотрел на жену и не узнавал ее. Куда делась та мягкая, улыбчивая девочка, на которой он женился? Перед ним стояла чужая, жесткая женщина с холодными глазами.
А Аня смотрела на мужа и видела перед собой не опору, не сильное плечо, а слабого, безответственного мужчину, который прячется за ее спину от проблем, которые сам же и создал. И в этот момент она поняла, что любви больше нет. Осталась только усталость, разочарование и огромный, как айсберг, долг.
После этого разговора что-то окончательно сломалось. Олег все-таки не пошел к матери с признанием. Вместо этого он замкнулся в себе, стал угрюмым и раздражительным. Он начал задерживаться на работе, находил любые предлоги, чтобы приходить домой позже, когда Аня уже спит. Иногда она чувствовала от него слабый запах алкоголя.
Аня перестала ждать его. Она жила своей жизнью. Работала, встречалась с подругами, записалась на йогу. Она больше не вела бюджет в старой тетрадке. Вместо этого она открыла в банке личный счет, о котором Олег не знал, и стала переводить туда все, что ей удавалось сэкономить. Она больше не строила общих планов. Она строила свой собственный запасной аэродром.
Однажды вечером, вернувшись домой, она застала Олега на кухне. Он был трезв, но выглядел ужасно — осунувшийся, с темными кругами под глазами. Он сидел за столом, обхватив голову руками.
— Что-то случилось? — спросила она без особого участия.
Он поднял на нее тяжелый взгляд.
— Мама продала дачу, — глухо сказал он.
Аня удивилась. Дача была святыней для Светланы Петровны, местом ее силы и гордости.
— Зачем?
— Чтобы купить Маринке машину. И… — он запнулся, — чтобы отдать тебе часть долга.
Он протянул ей конверт. Аня взяла его, открыла. Внутри лежала пачка денег. Она не стала пересчитывать.
— Это не все, — сказал Олег. — Но это большая часть. Мама сказала… она сказала, что не хочет быть причиной развала семьи своего сына.
Аня смотрела на деньги в конверте, потом на мужа. Она должна была почувствовать удовлетворение, победу. Но вместо этого она ощущала только пустоту и горечь. Эта победа была ей не нужна. Ей нужен был муж, которому можно доверять. А его у нее больше не было.
Она положила конверт на стол.
— Хорошо, — ровно сказала она. — Остаток будешь отдавать как и раньше.
Она ожидала, что он обрадуется, что этот жест растопит лед между ними. Но Олег смотрел на нее с непонятной тоской.
— Аня, — тихо сказал он. — Неужели это все, что для тебя важно? Эти деньги?
Она посмотрела на него и впервые за долгое время почувствовала укол жалости. Он действительно не понимал. Он думал, что дело в деньгах.
— Нет, Олег, — ответила она так же тихо. — Дело не в деньгах. Никогда не было. Дело в том, что ты мне врал. Врал тогда, когда брал деньги. Врал, когда их потерял. Врал своей матери обо мне. Ты разрушил то, что было между нами, не деньгами, а ложью. А деньги… это просто бумажки. Доказательство того, что твое слово ничего не стоит.
Она развернулась и пошла в свою комнату. Она не хотела, чтобы он видел ее слезы. Это были слезы не по нему и не по их разрушенному браку. Это были слезы по той Ане, которая когда-то верила в любовь, доверие и в то, что «мы» — это навсегда. Той Ани больше не существовало. Ее убил ее собственный муж, и даже проданная дача не могла ее воскресить.
Она легла на свою половину кровати и отвернулась к стене. Она знала, что Олег скоро войдет, ляжет рядом. Они будут лежать в одной постели, в одной квартире, но между ними будет лежать холодное, мертвое пространство, заполненное ложью и невысказанными обидами. И она не знала, что страшнее: кричать друг на друга или молчать вот так, понимая, что говорить уже не о чем. Их история была закончена, оставалось только дописать эпилог. И в этом эпилоге не было места для счастливого конца.
