Сын за отца

Вокруг его имени всегда было много тайн. Например, кто был его отец? Почему он воспитывался в приемной семье? И почему родную мать считал за кормилицу?

Что уж говорить об эпатажном поведении нашего героя, который мог появиться на публике в чем мать родила, правда, с фиговым листком (при желании фотографии можно найти в интернете), и нашел своему таланту криминальное применение. Его биография — это и драма, и триллер, и шпионский боевик.

Иван родился в Харькове, а умер в Буэнос-Айресе. Ему как будто с самого рождения предназначалось провести кочевую жизнь, нигде не задерживаться надолго, даже в собственном доме, где он был кем-то вроде отверженного подкидыша.

…На дворе стояла зима. В канун Нового, 1912 года, мороз крепчал, яркая луна освещала заснеженный сад полтавского имения художника Григория Григорьевича Мясоедова. Хозяин дома, худой старик с изможденным морщинистым лицом, лежал в кровати и надрывно стонал.

Было понятно, что его минуты сочтены. Художнику было семьдесят семь лет и он умирал.

Его сын Иван, красивый, атлетически сложенный тридцатилетний мужчина, отстраненно глядя на Григория Григорьевича, быстрыми штрихами карандаша наносил на бумагу рисунок, фиксируя изменившиеся черты отца — глубоко запавшие глаза, заострившийся нос и полуоткрытый рот, беспомощно хватавший воздух.

Ну вот, кажется, и все. В долгом марафоне, который называют жизнью, можно наконец поставить точку. В следующую минуту все было кончено.

Жадно ловя подробности, Иван запечатлел в нескольких рисунках последние мгновения жизни Мясоедова, болезненно гордого и несчастного человека, которого он так и не понял, и жесткосердного отца, которого он так и не обрел.

О скверном характере Мясоедова-старшего ходили слухи. Григорий Григорьевич Мясоедов родился 7 апреля 1834 года в Тульской губернии в дворянской семье. С детства мальчик проявлял талант к рисованию, поощряемый его гимназическими преподавателями.

Не окончив курса гимназии, Мясоедов решил стать художником, чем вызвал гнев отца, поклявшегося не давать ему более ни копейки.

Непокорный Григорий поступил по-своему: отправился в Санкт-Петербург и стал студентом Императорской Академии художеств.

«Жил я, как и большинство студентов Академии художеств, на Васильевском острове в бедной комнате. Источником существования моего была работа на кондитерскую, где пеклись пряники, — я с товарищем раскрашивал их.

Баранам и свиньям золотили головы, генералам — эполеты. Платили за это по три копейки с дюжины. Обедали на Неве, на барке, где давали за шесть копеек щи с кашей без масла…»

Влача нищенское существование, Мясоедов пробивался в жизни своим трудом и вскоре стал одним из первых учеников Академии. В 1861 году молодой художник получил малую золотую медаль за картину «Поздравление молодых», а в следующем году большую золотую медаль за «Бегство Григория Отрепьева из корчмы».

Последнюю картину Владимир Стасов назвал одной из первых заявок на пути создания реалистических исторических картин. Учителя, рассматривали полотна и восклицали:

— Хорошо! Очень хорошо! Похвально!

Григория Мясоедова, как лучшего выпускника Академии, отправили за казенный счет учиться за границу, где он провел пять лет. Художник работал в Париже, Флоренции, Риме и Испании, позволяя себе высказываться довольно жестко о коллегах:

«В Италии искусство мертво, здесь есть только прошедшее и поклонение прошедшему в виде бесконечных копий мадонн и прочего».

О выставке в Германии Мясоедов отозвался с пренебрежением: «Искусство аккуратных немок».

Вернувшись в Россию, Григорий Григорьевич получил звание академика и стал одним из организаторов и активных деятелей Товарищества передвижных художественных выставок, так называемых «передвижников». Теперь заказы потекли к Мясоедову рекой и прежняя бедность вспоминалась как страшный сон.

Первый брак Григория с пианисткой Екатериной Кривцовой был бездетным и супруги разошлись. Поговаривали, что Катя просто устала выносить ужасный нрав супруга, бывшего настоящим домашним тираном.

В возрасте 47 лет Мясоедов стал жить гражданским браком с молодой художницей, своей ученицей Ксенией Ивановой. Григорий был уверен: двадцатилетняя девица нарочно расставила свои силки на него, известного художника, задумав отобрать у него состояние.

Когда Ксения забеременела, Григорий Григорьевич с недоверием отнесся к новости и усомнился в своем отцовстве. В 1881 году родился мальчик, которого назвали Ванечкой. Рассматривая черты младенца и сравнивая его с собой, Мясоедов сокрушенно качал головой:

— Не та порода. Нагуляла!

Ксения беззвучно плакала и прижимала к груди малыша.

Действительно Григорий и Ванечка не были похожими. Колоритную внешность Григория Григорьевича описывали современники: «высокий, с умным лицом, длинным и немного искривленным набок носом, с сухой, саркастической улыбкой тонких губ, прищуренными глазами».

Недаром Мясоедов послужил моделью для картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Григорий писал о причинах того, что именно его Репин выбрал для позирования в роли царя-сыноубийцы:

«Он объяснил мне, что, по его наблюдениям, мое лицо как нельзя больше подходит для этой цели и по его общему складу, и в особенности тем, что я способен придать и всему лицу и глазам то выражение — зверское! — какое надо было показать в лице Ивана Грозного в трагический для него момент жизни,

причем в этом зверстве должно проскальзывать и выражение крайнего сожаления, раскаяния, горя и боли о содеянном злодействе».

Мясоедов был сложным в общении человеком, его вспыльчивость, непримиримость в суждениях и агрессивность изливалась на семью и близких, коллег и заказчиков, попавших ему под горячую руку. Благодаря этому несносному характеру и живой мимике Илья Репин увидел в Мясоедове «настоящего» в его представлении Ивана Грозного.

В семье Григорий был невыносим. Снедаемый сомненьями, Мясоедов присматривался к мальчику и не позволял жене проявлять материнские чувства. Как только Ваня подрос, Григорий Григорьевич внушил ребенку, что его мать всего лишь кормилица, а Ксении приказал:

— Не смей называть себя его матерью!

Тем не менее, несмотря на запрет, Ксения украдкой целовала и обнимала малыша, что вызывало гнев у Мясоедова. В конце концов Мясоедов, оторвал двухлетнего ребенка от матери и отправил в семью своего друга — пейзажиста Александра Александровича Киселева на воспитание.

Так Ванечка и рос, уверенный, что его мать — прислуга в доме, а отец — опекун. До семи лет мальчик воспитывался в приемной семье, где кроме него было семеро родных детей Киселевых.

Ваню приняли тепло, хотя он и отличался норовистым характером — не признавал никаких правил и не знал, что такое «нельзя».

В свой седьмой день рождения Ванечка отличился. К Киселевым по случаю праздника съехались гости. Прибыл и Григорий Григорьевич. Именинника позвали в зал, где был накрыт стол. Ванечка пулей влетел в комнату и, к всеобщему ужасу и недоумению, высморкался в лацкан сюртука Николая Маковского.

Приемная мать, Софья Матвеевна Киселева, прошептала:

— Исчадие ада! Это не ребенок. Страшно предположить, что из него выйдет!

Киселевы намекнули Мясоедову, что Ванечку стоило бы бы забрать обратно — он плохо влияет на других детей. Григорию Григорьевичу пришлось послушаться — домой он отправился вместе с сыном.

В 1889 году Григорий Григорьевич приобрел большую усадьбу под Полтавой с садом и прудом. Семья воссоединилась. Сын стал посещать художественную школу, организованную его отцом. В пятнадцать лет Ваня поступил в Московское училище живописи.

Мальчишка рос очень привлекательным внешне и довольно успешно учился, но отец был настроен скептически:

«Нет, это не мой сын, а какое-то отродье. Я человек слабый, болезненный, откуда взялся этот верзила? Художника из него никогда не выйдет, а что выйдет — неизвестно. Иван-дурак…»

Тайну своего происхождения Ваня узнал от отца лишь после смерти Ксении от чахотки в 1899 году, когда парню уже исполнилось восемнадцать лет. Сказать, что он был шокирован — ничего не сказать!

Вскоре Иван поступил в Академию художеств и надо сказать, что природа на нем не отдохнула. Но похвалы от именитого родителя молодой человек не дождался. После очередной ссоры с отцом, Иван сжег около шести тысяч своих рисунков.

В 1909 году Мясоедов-младший на конкурсной выставке в Академии художеств представил большую картину на античный сюжет «Поход минийцев (Аргонавты, отплывающие от берегов Греции за золотым руном в Колхиду)», за которую он получил не только звание художника, но и высшую награду Академии — поездку за границу для усовершенствования.

К тому моменту Иван превратился в мужественного высокого (190 сантиметров!) красавца с античным профилем и капризным изгибом рта.

Мясоедов-младший увлекся силовой гимнастикой благодаря интересу к культуре Древней Греции. Хорошо сложенный от природы, полная противоположность своему сухощавому отцу, он вскоре тренировками довел свое тело до совершенства и стал членом Атлетического общества графа Рибопьера.

На Всероссийских чемпионатах по тяжелой атлетике, начиная с 1909 года, Иван начал занимать призовые места. О нем писал живописец Александр Герасимов:

«Он был высокий ростом в полном смысле слова красавец с богатырским телосложением. <…> На годичных балах-маскарадах получал всегда первую премию за красоту. Полуобнаженный, с леопардовой шкурой через плечо, с играющими мускулами, с венком из виноградных листьев на голове, с лицом Антиноя, он был похож на античную статую…

Будучи в Италии в то время, когда там произошло страшное землетрясение в Мессине, он выступал в цирке, приняв вызов профессиональных атлетов, которые вызвали на пари охотников повторить их упражнения…

Мясоедов проделал все нужные упражнения с большей ловкостью, чем это делали атлеты, и тут же выкинул красивый жест, сказав, что выигранные деньги он отдает в пользу жертв землетрясения…»

Иван выступал как профессиональный борец, под псевдонимом «де-Красац».

Отец, узнав об этом, презрительно фыркнул:

— Чемпион мира и окрестностей… Твой интеллект растворился в мускулатуре.

Григорий Григорьевич по-прежнему не признавал талантов сына. Их отношения оставались крайне напряженными: отец и сын практически не разговаривали.

Стареющий и заключивший себя в добровольное одиночество, Григорий Григорьевич находил утешение в музыке.

«В музыке забываюсь, она, исходя из подсознательного, помимо нашей воли, как рефлекс пережитого, есть чистое, неподкупное отражение чувства. Она не лжет, говорит правду, хотя бы неугодную нам, и оттого я люблю ее…

Мажор меня не трогает, в большинстве пустота, живу лишь, когда слышу правдивый минор, отвечающий всей нашей жизни».

В книге «Воспоминания о передвижниках» Яков Данилович Минченков рассказывает о последнем периоде мастера:

«… сын не удовлетворял его ни характером, ни склонностями. Спутником его жизни стало одиночество. Появлялся он в обществе редко, лишь в тесном кругу старых передвижников на их музыкальных собраниях. <…> Иногда вечером на Васильевском острове можно было встретить высокую фигуру Мясоедова, бредущего по тротуару несколько неестественной походкой.

Это означало, что он шел играть в квартете и нес альт, который висел у него под шубой на животе, привязанный ленточкой через шею. “Музыка одна не лжет, как лгут люди”, – вспоминались слова его. Наконец Мясоедов снова уехал к себе в Полтаву и поселился в старом своем доме в саду…

В первый же год на общем собрании нам, передвижникам, пришлось вставанием почтить память покинувшего нас старого товарища Григория Григорьевича Мясоедова, завещавшего похоронить себя по гражданскому обряду…»

За несколько часов до смерти 31 декабря 1911 года к умирающему Мясоедову пришел Иван, в глубине души он продолжал надеяться на чудо: на пороге вечности отец примет его со всеми недостатками и достоинствами. Но чуда не произошло.

Иван поставил на граммофоне любимые классические композиции отца. Умирал художник под музыку Баха и Шопена, а сын рисовал его портреты.

Иван Мясоедов много путешествовал. 1912 год он провел в Париже, на Капри, в Соренто, Неаполе и Помпеях. На Капри познакомился с Горьким и с колонией русских художников.

В декабре того же года Мясоедов устроил первую посмертную выставку работ своего отца, во время которой и познакомился со своей будущей спутницей жизни, очаровательной танцовщицей Мальвиной Верничи. Иван привез супругу в Россию и они поселились в имении отца.

«Мясоедов появлялся в сопровождении своей хорошенькой жены-итальянки, очень маленькой женщины. Он не столько обнимал ее, сколько покрывал ее плечи одной своей ладонью.

Они стояли вместе у кассы.., совещались на итальянском языке — хватит ли на две порции бефстроганова. Бедный гладиатор!» — вспоминал один из современников.

В 1915 году у супругов родилась дочь Изабелла. С началом Гражданской войны Иван работал корреспондентом в армии Антона Деникина.

Иван Григорьевич был арестован в Крыму чекистами. Его собирались расстрелять и даже дали ружейный залп поверх головы, но почему-то большевики решили с казнью повременить, и тогда он, выломав прутья решетки голыми руками, сбежал. Отыскав жену и дочь, любимчик фортуны в 1919 году переправился в Стамбул, а оттуда в Берлин.

Тут пригодилось его мастерство гравера, и Мясоедов успешно подделывал бумажные денежные купюры, в частности, английские фунты и американские доллары, а хорошенькая Мальвина их сбывала. Далее — арест, три года в тюрьме.

После отбывания наказания Иван умудрился сняться в кинокартине «Игры императрицы» в роли боярина. На съемочной площадке его партнершей стала Лиль Даговер, будущая кинозвезда гитлеровской Германии.

Через некоторое время по липовым документам на имя чехословацких граждан — профессора живописи Евгения и его супруги Мальвины Зотовых семья Мясоедовых перебралась в Бельгию, потом — в Лихтенштейн.

Авантюрный Иван Мясоедов вел жизнь придворного художника, создавая портреты членов местного княжеского дома и эскизы почтовых марок. В 1946 году Чехословацкое генеральное консульство выявило местонахождение проживающих в Лихтенштейне с фальшивыми паспортами Зотовых, о чем известило правительство страны.

Лже-Зотовы были лишены подданства. В 1948 году Мясоедов снова попал под арест «за попытку подделки государственных кредитных бумаг». Лихтенштейнский суд приговорил его к двум годам заключения.

В 1953 году семья Мясоедовых переехала в Аргентину. Во время поездки Иван Григорьевич внезапно почувствовал себя плохо и 27 июля 1953 года, через три месяца после прибытия в Буэнос-Айрес, умер от рака печени в возрасте 71 года.

Оцените статью