Мои руки по локоть были в глине. Серая, податливая, тёплая — она слушалась меня, как никогда не слушался муж. На гончарном круге рождалась новая ваза, высокая и изящная, совсем не похожая на те приземистые кастрюли, в которых я варила супы для семьи двадцать три года.
— Красиво получается, — сказала я сама себе и улыбнулась.
Это была первая улыбка за целый день. А может, и за неделю. После развода улыбки стали редкими гостями на моём лице, но зато искренними. Не вымученными, не дежурными — настоящими.
Дом наконец-то затих. Никто не хлопал дверями, не требовал ужина в восемь вечера ровно, не включал телевизор на полную громкость во время новостей. Я могла лепить до глубокой ночи, если хотелось. Могла есть творог с вареньем прямо из банки, стоя у холодильника. Могла не стелить постель, если не хотелось.
Два месяца этой тишины — и я уже начала забывать, как это когда вся жизнь подчинена чужому расписанию.
Вот только звонок в дверь нарушил мою идиллию.
Я посмотрела на часы — половина девятого. Кто это может быть? Соседка тётя Нина обычно приходила с утра пораньше, а Алинка, моя дочь, всегда предупреждала о визитах.
Не вытирая рук, я подошла к двери и заглянула в глазок.
Михаил.
Сердце ёкнуло и тут же сжалось в комочек. Не от любви — та давно выветрилась из души, как запах его одеколона из спальни. Сжалось от тревоги. Зачем он приехал? Мы же договорились общаться только через адвокатов.
— Лида, открой, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.
Голос был усталый, просящий. Совсем не такой, каким он со мной разговаривал последние годы брака — требовательным, раздражённым, как будто я была не женой, а провинившейся домработницей.
Я открыла дверь, оставив цепочку.
— Что тебе нужно?
Михаил выглядел постаревшим. Волосы поредели, под глазами залегли глубокие морщины, плечи сутулились под тёмно-синей курткой. Сорок восемь лет, а выглядит на все пятьдесят пять.
— Можно войти? У меня к тебе серьёзный разговор.
— Говори здесь.
— Лида… — Он помолчал, потёр лоб ладонью. — Дело в том, что маме некуда идти.
Я моргнула. Не поняла сразу.
— Как это некуда?
— Квартиру продали. Та, где она жила после смерти отца. Покупатели требуют освободить её к концу недели. А денег на новую квартиру у неё нет. Пенсия — копейки, ты же знаешь.
Я сняла цепочку и открыла дверь шире. Не потому, что хотела его впустить, а потому, что ноги вдруг стали ватными.
— И что ты от меня хочешь?
— Лида, ты же всегда была к ней близка. Помнишь, как она тебя защищала, когда моя тётя Зина говорила, что ты мне не пара? Как она возилась с Алинкой, когда та болела ветрянкой, а ты лежала с воспалением лёгких?
Я помнила. Конечно, помнила. Но помнила и другое.
— Михаил, ты что, серьёзно?
— Что серьёзно?
— Ты правда думаешь, что после развода я обязана терпеть твою мать в своём доме?
Слова вылетели сами собой, громко и резко. Я даже испугалась их звучания — словно это говорила не я, а кто-то другой. Кто-то более смелый и решительный.
Михаил вздрогнул.
— Лида, не надо так. Речь же не о том, чтобы терпеть. Речь о том, чтобы помочь. Временно.
— Временно — это сколько?
— Ну… пока не найдём ей место в доме престарелых. Или пока не решится квартирный вопрос.
— А если не решится?
Он молчал. И я поняла: он надеялся, что я соглашусь навсегда. Что приму Светлану Ивановну в свой дом и буду за ней ухаживать до самой её смерти. Как положено хорошей невестке.
— Заходи, — сказала я наконец. — Но вытри ноги.
Михаил прошёл в кухню, сел на свой привычный стул у окна. Я помыла руки, смывая с них остатки глины, и села напротив.
— Лида, пойми меня правильно. Я не знаю, что делать. Денег у меня тоже нет — ты же знаешь, как дела с работой. А Танька… — Он запнулся.
Танька — это его новая жена. Двадцатипятилетняя красотка из бухгалтерии, ради которой он и подал на развод. «Мы больше не подходим друг другу», — сказал он тогда. А через месяц я увидела их в кафе, где он кормил её мороженым с ложечки и смотрел такими влюблёнными глазами, какими на меня не смотрел уже лет десять.
— Танька что?
— Танька говорит, что её матери и так тесно в их однушке. Что двух свекровей она не потянет.
Я рассмеялась. Зло, обидно, но рассмеялась.
— Понятно. Значит, твоя новая жена не обязана терпеть твою мать в своём доме, а твоя бывшая жена — обязана.
— Лида…
— Не «Лида» меня! — Я встала, прошлась по кухне. — Ты помнишь, что твоя мама про меня говорила? Помнишь?
Конечно, он помнил. Просто предпочитал не вспоминать.
А я помнила каждое слово.
«Михалыч мог бы и получше найти», — говорила Светлана Ивановна подружкам, думая, что я не слышу. «Девка-то неказистая, и готовить толком не умеет. А уж как дом ведёт — ужас просто. Я бы на его месте сто раз подумала».
«Внучку совсем испортила, — жаловалась она сыну. — Растёт неряхой, в доме помогать не хочет. Это всё Лидкина школа».
«На дачу со мной не поедет, — возмущалась Светлана Ивановна, когда я отказывалась проводить выходные на её шести сотках. — Лентяйка! А я-то в её возрасте землю пахала».
Помню, как она без стука входила в нашу спальню, когда Михаил был в командировке, и проверяла, как я постель заправляю. Как критиковала мою стряпню: то пересолено, то недосолено, то вообще «какая-то ерунда вместо еды». Как при Алинке говорила: «Ты на маму не смотри, она готовить не умеет. Лучше у бабушки учись».
Помню, как она встревала в наши ссоры с Михаилом, всегда принимая его сторону. «Лида, ну что ты из мухи слона делаешь? Подумаешь, допоздна задержался. Мужчина работает, устаёт. А ты что — праздник себе устроила дома? Хлопочи лучше, да не ворчи».
И самое больное — как она настраивала против меня мужа. «Она тебя не ценит, Миша. Смотри, как с тобой разговаривает — никакого уважения. А ты для неё что только не делаешь…»
Двадцать три года этого. Двадцать три года я терпела, делала вид, что не слышу, улыбалась, когда хотелось заплакать, и считала себя плохой невесткой за то, что не могу полюбить эту женщину.
— Лида, ну хватит вспоминать старое, — проговорил Михаил устало. — Мама уже старая, больная. Ей семьдесят два года. Разве можно держать зло на такого человека?
— Можно, — сказала я твёрдо. — Можно, когда этот человек двадцать три года делал твою жизнь невыносимой.
— Она же не со зла…
— А с чего тогда? С любви ко мне?
Михаил опустил голову.
— Она привыкла командовать. Такой у неё характер.
— Вот пусть твоя Танька к такому характеру привыкает.
— Лида, будь человеком. Неужели ты хочешь, чтобы пожилая женщина оказалась на улице?
И вот оно — самое болезненное. Чувство вины, которое он во мне всегда умел разбудить. «Будь человеком», «не будь эгоисткой», «подумай о других» — эти фразы я слышала от него всю совместную жизнь. И каждый раз поддавалась, сгибалась, уступала.
Но сейчас что-то внутри меня взбунтовалось.
— А ты подумал о том, что я тоже человек? Что у меня тоже есть право на покой?
— Конечно, есть. Но…
— Никаких «но»! — Я села обратно, посмотрела ему в глаза. — Михаил, ответь честно: ты сам-то готов взять мать к себе?
— Я же говорю — Танька…
— Забудь про Таньку. Ты готов? Лично ты?
Он помолчал долго. Очень долго.
— Понимаешь, у меня сейчас такой период в жизни… Мне нужно на ноги встать, работу наладить. А с мамой это сложно — она требует постоянного внимания.
— Вот видишь, — сказала я. — Даже ты, её родной сын, не готов жертвовать своим покоем. А от меня требуешь.
— Но ты же женщина! У женщин это лучше получается — заботиться, ухаживать…
— У женщин? — Я почувствовала, как внутри разгорается злость. — То есть я по факту рождения обязана быть сиделкой для всех, кому плохо?
— Лида, ну не утрируй…
— Не утрирую! Именно так ты и думаешь. Женщина должна терпеть, должна заботиться, должна жертвовать собой. А мужчина может выбирать — хочет или не хочет.
Михаил встал, прошёлся по кухне.
— Хорошо. Скажи тогда прямо — ты отказываешься помочь?
— Пока не знаю.
Это была правда. Я действительно не знала. Часть меня — та, которая двадцать три года была «правильной женой» — шептала: «Ну как же так? Пожилая женщина, больная, некуда идти…» А другая часть — та, которая только-только начала просыпаться — кричала: «Довольно! Хватит жить чужой жизнью!»
— Мне нужно время подумать, — сказала я.
— Сколько?
— Неделя.
— Лида, у нас нет недели! Квартиру освобождать послезавтра!
— Тогда ищи другой вариант. Гостиница, съёмная квартира, наконец.
— На что?
— Не знаю. Это твоя проблема, а не моя.
Михаил посмотрел на меня с удивлением, словно видел впервые. И, наверное, действительно видел. Раньше я никогда не говорила ему «нет» так категорично.
— Ладно, — сказал он наконец. — Подумай. Но помни — если она попадёт в дом престарелых, это будет на твоей совести.
И ушёл, хлопнув дверью.
А я осталась сидеть на кухне и думать.
О совести, которую он мне приписывал.
О том, что такое на самом деле человечность.
И о том, имею ли я право наконец-то пожить для себя.
На следующий день я решила поговорить с Алинкой. Дочь приехала под вечер, усталая после работы, но, как всегда, готовая меня выслушать.
— Мам, ты что, серьёзно это обсуждаешь? — изумилась она, когда я рассказала о визите Михаила.
Алинка унаследовала от меня русые волосы и карие глаза, но характер у неё был совсем другой — решительный, бескомпромиссный. В свои двадцать пять она уже добилась большего, чем я за всю жизнь: работала маркетологом в крупной компании, снимала собственную квартиру, ни от кого не зависела.
— Не знаю, — призналась я. — Вроде бы понимаю, что не должна. А с другой стороны — она же старая…
— Мам, ну прекрати! — Алинка встала с дивана, начала ходить по комнате. — Эта женщина всю жизнь тебя унижала! Помнишь, как она мне в детстве говорила, что я толстая и некрасивая? Как при всех заявляла, что ты плохая хозяйка?
— Помню.
— Помнишь, как она отца против тебя настраивала? Как намекала, что ты его недостойна?
— Помню.
— И после всего этого ты думаешь взять её к себе в дом? Мам, да очнись ты!
Алинка села рядом со мной, взяла за руки.
— Мама, я всю жизнь смотрела, как ты себя не любишь. Как ставишь всех впереди себя. Сначала отца, потом эту противную бабку, потом меня… А про себя забывала совсем.
— Я же мать…
— И что? Мать не имеет права на счастье? На покой? На собственную жизнь?
Я молчала. Где-то в глубине души знала, что дочь права. Но чувство вины было сильнее логики.
— Знаешь, что мне отец сказал, когда объявил о разводе? — продолжала Алинка. — Что ты надоела ему своей забитостью. Что он хочет рядом с собой сильную женщину, а не «серую мышку». И это после того, как ты двадцать три года обслуживала его и его мамашу!
Эти слова больно резанули. Да, Михаил именно так и сказал. «Ты стала какой-то серой, Лида. Неинтересной. Все время или готовишь, или стираешь, или с мамой возишься. А живой женщины во тебе не осталось».
А я тогда поверила. Подумала, что это правда — что я и впрямь стала скучной, что заслужила развод своей «серостью».
— Мам, — мягко сказала Алинка, — ты наконец-то свободна. Впервые за двадцать три года ты можешь жить так, как хочешь. Зачем ты опять хочешь надеть на себя ярмо?
— Но если я откажусь, Светлана Ивановна может попасть в дом престарелых…
— И что? Это же не тюрьма! Там работают специалисты, которые умеют ухаживать за пожилыми людьми. Там есть медицинская помощь, досуг, общение с ровесниками. А главное — это НЕ ТВОЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ!
Алинка говорила страстно, убеждённо. И я вдруг поняла: она права. Светлана Ивановна — не моя мать. Не моя родственница. Даже не подруга. Просто женщина, которая долгие годы делала мою жизнь тяжелее.
За что я должна посвящать ей остаток своих лет?
— Мам, обещай мне, — сказала Алинка, — что не согласишься. Обещай, что будешь думать о себе.
— Хорошо, — сказала я. — Обещаю подумать.
Но решение уже созревало во мне. Медленно, болезненно, но неотвратимо.
Через два дня позвонила сама Светлана Ивановна.
— Лидочка, милая, — сказала она таким сладким голосом, каким со мной никогда не разговаривала. — Миша сказал, что ты не против меня у себя приютить.
Я сжала трубку покрепче.
— Он сказал неправду. Я пока не решила.
— Ах, Лидочка… Я понимаю, что это большая просьба. Но ведь мы с тобой столько лет вместе прожили, почти как мать с дочерью. Неужели ты меня в беде оставишь?
Почти как мать с дочерью. Интересно, какие матери каждый день говорят дочерям, что те ни на что не годятся?
— Светлана Ивановна, а вы помните, что говорили мне в последний год перед разводом?
— Что говорила? Да ничего особенного…
— Помните, как сказали, что Михаил наконец-то нашёл себе достойную женщину? И что хорошо, что он от меня избавляется?
Молчание в трубке.
— Лидочка, ну что ты… Это я со зла сказала. Мы все иногда глупости говорим…
— Двадцать три года глупости?
— Лида, я старая, больная женщина. Мне некуда идти. Неужели ты такая жестокосердная?
Опять. Опять чувство вины, которое они во мне умели будить одним словом.
— Я подумаю, — сказала я и положила трубку.
И думала. Три дня и три ночи думала.
Вспоминала, как отказывалась от поездки с подругами на дачу, потому что Светлана Ивановна была простужена и требовала ухода.
Как не пошла на выставку, которую давно хотела посмотреть, потому что свекровь сказала: «Какие выставки? У тебя дом в беспорядке!»
Как перестала заниматься рисованием — моим единственным хобби — потому что «это баловство, лучше бы по хозяйству помогла».
Думала о том, что мне пятьдесят лет. Если я проживу до восьмидесяти, у меня остается тридцать лет. Тридцать лет, которые я могу прожить для себя. Или отдать их тому же человеку, который уже украл у меня лучшие годы.
И тогда я поняла: больше не могу.
В субботу утром приехал Михаил. Без звонка, без предупреждения. Я услышала звук машины во дворе и выглянула в окно.
Он выгружал из багажника чемоданы.
Чемоданы Светланы Ивановны.
На заднем сиденье сидела она сама — маленькая, сгорбленная, в старой синей куртке.
Они просто приехали. Решили за меня.
Я медленно оделась и вышла на крыльцо.
— Привезли маму, — сказал Михаил, даже не поздоровавшись. — Больше ждать некуда. Квартиру вчера сдали.
Светлана Ивановна вылезла из машины, посмотрела на меня ожидающе.
— Ну что, Лидочка, принимаешь старушку?
И я вдруг поняла: момент истины настал. Сейчас решается всё. Либо я снова стану «правильной», удобной, жертвенной — и потеряю себя окончательно. Либо скажу «нет» и начну наконец жить собственной жизнью.
Я посмотрела на чемоданы, на Михаила, на Светлану Ивановну.
И сказала:
— Вы ошиблись адресом.
— Что? — Михаил не понял.
— Вы ошиблись адресом, — повторила я громче. — Этот дом принадлежит мне. Я решаю, кто в нём живёт. И я решила — больше никого.
Михаил вытаращил глаза.
— Лида, ты что несёшь? Мы же договорились…
— Мы ничего не договаривались. Ты сказал, я сказала, что подумаю. Я подумала. Ответ — нет.
— Как нет?!
— Очень просто. Н-е-т. Нет. Я не буду больше жертвовать собой ради вас. Теперь я живу для себя.
Светлана Ивановна шагнула ко мне.
— Лида, ты что, совсем сердце потеряла? Я же старая…
— А я нет? — перебила я её. — Мне пятьдесят лет, Светлана Ивановна. Я имею право на покой в собственном доме.
— Но мне некуда идти!
— Это не моя проблема. У вас есть сын. Пусть он о вас заботится.
Михаил побледнел.
— Лида, ты не можешь так поступить…
— Могу. И поступаю. — Я сделала глубокий вдох. — Михаил, ты развёлся со мной, помнишь? Сказал, что я тебе надоела. Что я серая и скучная. Что хочешь начать новую жизнь с молодой красивой женщиной.
— При чём тут это?
— При том, что с разводом закончились и мои обязательства перед твоей семьёй. Заботьтесь о своей матери сами — вы её сын.
Я развернулась и пошла к дому.
— Лида! — закричал Михаил мне вслед. — Ты пожалеешь! Вся деревня будет знать, какая ты бессердечная!
Я обернулась.
— Пусть знают. Зато буду спать спокойно.
И вошла в дом, закрыв дверь на все замки.
А они ещё минут десять стояли во дворе, что-то обсуждали, потом погрузили чемоданы обратно в машину и уехали.
Я смотрела в окно, как их машина исчезает за поворотом, и плакала. Но это были слёзы не жалости, а облегчения.
Впервые за много лет я сделала выбор в свою пользу.
Неделя прошла в тревожном ожидании. Я думала, что Михаил снова приедет, будет звонить, угрожать. Или что Светлана Ивановна начнёт обзванивать всех знакомых, жаловаться на мою жестокость.
Но ничего не происходило.
Тётя Нина зашла в среду, принесла свежих огурцов с грядки.
— Слыхала, Михалыч мать в дом престарелых определил, — сказала она, усаживаясь за стол. — В областном центре, хороший такой, говорят. Дорогой только.
— Откуда деньги взял? — удивилась я.
— Так этой своей молодой квартиру продал. В ипотеку, что ли, новую покупают. Меньше, зато не в кредит.
Значит, всё-таки нашёл выход. Когда понял, что я не сдамся.
— А как он выглядел? — спросила я, сама не понимая зачем.
— Да плохо. Осунулся весь. Эта молодая-то его, поди, хорошенько отчитала за мать.
Мне стало почти жаль Михаила. Почти.
— Зато ты теперь свободная, — добавила тётя Нина. — И правильно сделала, что не согласилась. Чего это ты должна на старости лет сиделкой работать?
Она ушла, а я осталась думать о том, как быстро меняется мнение людей. Ещё неделю назад все считали бы меня бессердечной, если бы отказалась помочь. А теперь — умной и правильной.
Наверное, важно не то, что думают другие, а то, что думаешь сама.
А я думала, что поступила правильно.
Письмо от Светланы Ивановны пришло в пятницу.
Обычный белый конверт, знакомый угловатый почерк. Я долго не решалась его открыть — боялась прочитать очередные упрёки и обвинения.
Но письмо оказалось коротким и неожиданным:
«Лида!
Живу теперь в доме престарелых. Не так плохо, как думала. Есть с кем поговорить, врачи хорошие, кормят неплохо.
Миша с Танькой часто навещают.
Хочу тебе сказать — ты права. Я не была тебе доброй свекровью. Многое говорила со зла, потому что боялась, что ты Мишу у меня отобьёшь. Глупая была.
Живи, как хочешь. Заслужила.
Светлана».
Я читала эти строки снова и снова, не веря своим глазам. Впервые за двадцать три года Светлана Ивановна призналась, что была неправа. Впервые не обвинила меня в чёрствости или эгоизме.
Слёзы капали на бумагу, размывая чернила. Но это были слёзы облегчения, а не горя.
Я сложила письмо, убрала его в ящик стола. Рядом с документами о разводе и свидетельством на дом. Символично получилось — все бумаги, которые означали мою свободу, лежали теперь в одном месте.
Прошёл месяц.
Я привыкла к тишине в доме, к тому, что никто не критикует мою еду, не требует постирать рубашку к завтрашнему утру, не включает телевизор на полную громкость во время моих любимых передач.
Гончарная мастерская в сарае обросла новыми полками с вазами, горшками, тарелками. Я лепила каждый день, иногда до глубокой ночи. Руки привыкли к глине, движения стали увереннее. То, что раньше получалось криво и неуклюже, теперь выходило почти профессионально.
Тётя Нина принесла фотографии с ярмарки народных промыслов в районном центре.
— Смотри, какая красота, — сказала она, показывая снимки. — Такие же горшки, как ты делаешь, по три тысячи продают!
Три тысячи за горшок. А я их просто дарила соседкам или ставила в чулан.
— Может, мне тоже попробовать продавать? — задумчиво спросила я.
— Конечно! У тебя золотые руки, только ты этого не замечала раньше.
Не замечала, потому что некогда было замечать. Вся жизнь проходила в заботах о других — муже, свекрови, дочери. На себя времени не оставалось.
А теперь оставалось. Много времени.
Я записалась на курсы компьютерной грамотности в районной библиотеке. Хотела научиться пользоваться интернетом, чтобы выставлять фотографии своих работ в социальных сетях. Может быть, найдутся покупатели.
Преподавательница, молодая девушка Аня, удивлялась моим успехам.
— Лидия Николаевна, у вас такие способности! Вы быстрее молодых осваиваете программы.
— Просто мне интересно, — отвечала я.
И это была правда. Мне было интересно всё — и компьютер, и гончарное дело, и книги, которые я наконец получила возможность читать не урывками, а спокойно, с чаем и печеньем.
Алинка приехала в воскресенье, как обычно. Но на этот раз не одна — с молодым человеком, которого звали Сергей.
— Мам, знакомься, — сказала она, смущаясь. — Это Серёжа. Мой… ну, мой парень.
Серёжа оказался приятным, воспитанным, с добрыми глазами. Программист, как и Алинка работал в IT-сфере. Говорил негромко, улыбался искренне, помог мне накрыть на стол, хотя я не просила.
За обедом он рассматривал мои вазы на подоконнике.
— Красивые работы, — сказал он. — Кто делал?
— Мама, — гордо ответила Алинка. — Она теперь гончар.
— Серьёзно? — Серёжа повертел в руках небольшую чашку. — А можно посмотреть мастерскую?
Мы втроём пошли в сарай. Серёжа долго изучал мои работы, щупал глину, расспрашивал о технологии.
— У вас настоящий талант, — сказал он наконец. — Такие вещи дорого стоят в Москве.
— В Москве?
— Конечно. Ручная работа сейчас очень ценится. Особенно в эко-стиле. Люди устали от пластика и штампованных вещей.
Он достал телефон, показал мне сайты с керамикой.
— Смотрите, вот похожая ваза — восемь тысяч рублей. А ваша даже лучше сделана.
Восемь тысяч. За то, что мне доставляло удовольствие создавать.
— Лидия Николаевна, — сказал Серёжа, — а что если я помогу вам сайт сделать? Профессиональные фотографии работ, описания, возможность заказа через интернет. Сейчас это очень популярно.
Я посмотрела на Алинку. Дочь сияла от гордости.
— Мам, соглашайся! Ты же видишь, какая у тебя получается красота. Люди за такое деньги платят большие.
— А вдруг не получится? — засомневалась я. — Вдруг никто покупать не будет?
— Получится, — уверенно сказал Серёжа. — У вас отличное качество и оригинальный стиль. А главное — вы делаете это с душой. Это сразу видно.
Тёплые слова молодого человека грели лучше любых похвал. Давно я не слышала, чтобы кто-то так говорил о моей работе.
— Хорошо, — решилась я. — Попробуем.
Через неделю Серёжа привёз ноутбук и фотоаппарат. Мы провели целый день, снимая мои работы при разном освещении, под разными углами. Он объяснял, как важно правильно подать товар, как написать привлекательное описание, как назначить цену.
— Не стесняйтесь просить деньги за свой труд, — говорил он. — Вы вкладываете в каждую вещь время, мастерство, частичку души. Это дорогого стоит.
Сайт получился красивый и профессиональный. Серёжа сделал его в спокойных, природных тонах — зелёном и коричневом. Фотографии моих работ выглядели как произведения искусства.
— Теперь нужно время, — сказал он. — Интернет-продажи не сразу раскручиваются. Но я уверен — у вас всё получится.
Первый заказ пришёл через три дня.
Женщина из Петербурга хотела купить набор чашек для чайной церемонии. Писала, что давно искала что-то необычное, ручной работы. Предлагала пятнадцать тысяч за шесть чашек.
Пятнадцать тысяч! Больше, чем я получала пенсии за три месяца.
Я перечитывала письмо несколько раз, не веря. Потом позвонила Алинке.
— Мам, это же здорово! — радовалась дочь. — Я так за тебя горжусь!
— А вдруг не понравится? Вдруг когда получит, разочаруется?
— Не разочаруется. У тебя талант, мам. Настоящий.
Я упаковала чашки в специальные коробки с мягкими вставками, как научил Серёжа. Написала покупательнице тёплое письмо, вложила открытку с фотографией своей мастерской.
Через неделю пришёл ответ: «Лидия Николаевна, чашки превосходны! Ещё красивее, чем на фотографиях. Обязательно закажу что-нибудь ещё. Удачи вам в творчестве!»
А через месяц заказов стало так много, что я едва успевала их выполнять.
Тётя Нина заходила теперь каждый день — не в гости, а по делу. Я попросила её помогать с упаковкой и отправкой посылок. Платила за это небольшие деньги, но для неё и это было подспорьем к пенсии.
— Не могу поверить, — говорила она, заворачивая очередную вазу в пузырчатую плёнку. — Наша Лидка стала бизнес-вумен!
Бизнес-вумен в пятьдесят лет. Звучало непривычно, но приятно.
Деньги с продаж я копила в банке. Планировала купить профессиональную печь для обжига — пока приходилось возить работы в районный центр, к знакомому гончару. Это было неудобно и дорого.
— Скоро соберётся нужная сумма, — подсчитывала я по вечерам. — Ещё месяц-два, и можно будет покупать.
Собственная печь, собственная мастерская, собственное дело. Раньше я и мечтать о таком не смела.
В ноябре неожиданно приехал Михаил.
Я услышала знакомый звук мотора, выглянула в окно. Он стоял у калитки, не решаясь войти во двор.
Я накинула шаль, вышла к нему.
— Здравствуй, Лида.
— Здравствуй.
Он выглядел усталым, постаревшим. Одет был небрежно — старые джинсы, потёртая куртка. Совсем не так, как раньше, когда следил за собой, носил только отглаженные рубашки и костюмы.
— Как дела? — спросил он.
— Хорошо. А у тебя?
— Не очень. — Он помолчал, потёр затылок. — Танька ушла.
— Ушла?
— Да. Сказала, что я ей надоел. Что хочет парня помоложе и побогаче.
Я промолчала. Что тут скажешь?
— А с работой совсем плохо, — продолжал Михаил. — Завод закрывается, всех сокращают. В моём возрасте новое место не найдёшь…
Он замолчал, глядя в землю.
— Зачем приехал? — спросила я мягко.
— Не знаю. — Он поднял на меня глаза. — Хотел посмотреть, как ты живёшь. Узнал от Алинки, что у тебя дела хорошо идут.
— Идут.
— Она говорит, ты теперь художник какой-то…
— Гончар.
— Да, гончар. И деньги зарабатываешь хорошие.
В его голосе послышались нотки, которые мне не понравились. Знакомые, как будто из прошлой жизни.
— Михаил, если ты приехал просить денег…
— Да нет, что ты! — Он замахал руками. — Я не за деньгами. Я просто… — Он запнулся. — Лида, а ты не думала, что мы зря развелись?
Я смотрела на него и удивлялась. Вот он стоит — мужчина, с которым я прожила двадцать три года. Отец моей дочери. Человек, которого когда-то любила.
И ничего не чувствую. Ни злости, ни жалости, ни тоски. Просто пустоту.
— Не думала, — сказала я честно.
— Но ведь мы столько лет вместе прожили…
— Прожили. И что?
— Ну… Может, стоит попробовать ещё раз? Начать с чистого листа?
Я рассмеялась. Не зло, просто искренне.
— Михаил, ты же сам сказал, что я серая и скучная. Что рядом со мной чувствуешь себя как в болоте. Что хочешь яркую, интересную женщину.
— Я тогда глупости говорил…
— Нет, ты говорил правду. Я действительно была серой и скучной. Потому что вся моя энергия уходила на то, чтобы вас обслуживать — тебя и твою мать. А на себя ничего не оставалось.
— Но теперь ты изменилась…
— Да, изменилась. И знаешь почему? Потому что перестала жить чужой жизнью. Потому что наконец-то занялась тем, что мне нравится.
Михаил молчал.
— Понимаешь, — продолжала я, — я благодарна тебе за развод. Если бы не он, я так бы и прожила остаток жизни домработницей. А теперь я свободна. И счастлива.
— Значит, шансов нет?
— Нет.
Он постоял ещё немного, потом кивнул.
— Понял. Ну… удачи тебе, Лида.
— И тебе удачи.
Михаил сел в машину и уехал. А я стояла у калитки и думала о том, как странно всё повернулось.
Год назад я была несчастной, брошенной женой, которая не знала, как жить дальше. А теперь я — успешный мастер, у которого очередь из заказчиков. Которая сама решает, как проводить время и на что тратить деньги.
Жизнь действительно умеет преподносить сюрпризы.
К Новому году мастерская была готова.
Новая печь, профессиональные инструменты, полки для сушки работ. Серёжа помог установить дополнительное освещение и вытяжку. Теперь я могла работать в любую погоду, не завися от чужого расписания.
Алинка с Серёжей приехали праздновать. Мы накрыли стол в мастерской — хотелось отметить именно здесь, в месте, которое стало символом моей новой жизни.
— За мамин талант! — сказала Алинка, поднимая бокал с шампанским.
— За смелость начать всё сначала, — добавил Серёжа.
— За свободу, — сказала я.
Мы выпили, и Алинка вдруг заплакала.
— Что такое? — забеспокоилась я.
— Да ничего, мам. Просто… я так рада, что ты наконец-то счастлива. Столько лет я смотрела, как ты себя не любишь, как жертвуешь собой ради всех подряд. А теперь вижу — ты сияешь изнутри.
Сияю изнутри. Красиво сказано.
И это правда. Я действительно чувствую себя светящейся, полной энергии. Каждое утро просыпаюсь с желанием что-то создавать, что-то делать. У меня есть планы, мечты, цели.
— Знаете, что я хочу сделать в следующем году? — сказала я. — Хочу открыть курсы гончарного мастерства. Для всех желающих. Чтобы люди могли попробовать себя в творчестве.
— Отличная идея! — обрадовался Серёжа. — Можно будет рекламу в интернете дать, сайт расширить.
— А я буду первой ученицей, — засмеялась Алинка. — Давно хотела научиться лепить.
Мы проговорили до утра, строя планы на будущее. И это было прекрасно — иметь будущее, которое зависит только от тебя самой.
Письмо от Светланы Ивановны пришло в феврале.
«Лида!
Миша рассказал, что у тебя дела хорошо идут. Радуюсь за тебя.
У меня тоже всё неплохо. Подружилась с соседкой по комнате, Марией Степановной. Вместе в библиотеку ходим, в кружке рукоделия занимаемся. Врачи хорошие, следят за здоровьем.
Хочу тебе сказать спасибо. Если бы ты тогда согласилась меня взять, я бы никогда не узнала, что старость может быть интересной. Думала бы только о болячках да жаловалась на жизнь.
А здесь столько людей интересных! Мария Степановна — бывшая учительница литературы, такие книги советует! А Зинаида Петровна пятьдесят лет проработала на фабрике, знает столько историй…
Ты была права — каждый должен жить свою жизнь. И старики тоже.
Желаю тебе здоровья и успехов в творчестве.
Светлана».
Я сложила письмо и подумала: как же всё-таки мудро устроена жизнь. Иногда самое жестокое на первый взгляд решение оказывается самым правильным. И для всех участников.
Если бы я тогда согласилась, Светлана Ивановна сидела бы сейчас в моём доме, скучала, болела, жаловалась на судьбу. А я обслуживала бы её, постепенно угасая от безысходности.
Вместо этого она нашла новых друзей, новые интересы. А я — себя.
Весной я впервые участвовала в региональной выставке народных промыслов.
Мой стенд привлекал много внимания. Люди долго рассматривали работы, щупали, расспрашивали о технике изготовления. Многие покупали, кто-то записывался на будущие курсы.
— У вас очень душевные вещи, — сказала пожилая женщина в элегантном пальто. — Чувствуется, что делались с любовью.
— С любовью и удовольствием, — ответила я.
— Это редкость в наше время. Обычно люди работают только ради денег.
— А я работаю ради себя. Деньги — приятное дополнение.
Женщина улыбнулась.
— Вам повезло. Не каждому удаётся найти своё дело в жизни.
Повезло. Да, наверное, повезло. Хотя нет — скорее, я сама создала себе это везение. Решившись наконец-то жить для себя.
К концу весны я поняла, что готова к новому шагу. Решила искать помощника — заказов стало так много, что одна уже не справлялась.
Объявление повесила в районной библиотеке: «Требуется ученик гончара. Обучение бесплатно, в дальнейшем — трудоустройство».
Откликнулась молодая девушка, Катя. Двадцать два года, окончила педагогический колледж, но работы по специальности не нашла.
— А вы меня точно научите? — спрашивала она с сомнением. — У меня руки вроде как кривые…
— Прямые руки — это миф, — ответила я. — Главное — желание и терпение.
Катя оказалась способной ученицей. Через месяц уже лепила простые горшки, а через три — делала вазы почти профессионального уровня.
— Лидия Николаевна, а как вы решились всё изменить? — спросила она как-то вечером, когда мы заканчивали работу. — Ведь страшно же было — в пятьдесят лет начинать с нуля.
— Страшно, — согласилась я. — Но ещё страшнее было продолжать жить чужой жизнью.
— А если бы не получилось?
— А что значит «не получилось»? Я бы всё равно была свободна. Всё равно жила бы для себя. А это уже успех.
Катя задумалась.
— Понятно. Просто у меня тоже есть мечта — детский сад открыть. Частный, домашний. Но родители считают, что это глупости.
— А ты как считаешь?
— Я считаю, что это моё призвание. Я обожаю детей, у меня есть идеи, как сделать садик особенным…
— Тогда делай, — сказала я просто. — Родители не будут жить твою жизнь. Жить её будешь ты.
Через неделю Катя принесла бизнес-план своего детского сада. Подробный, продуманный, с расчётами и чертежами.
— Я всю ночь писала, — сказала она. — Понимаю теперь — надо пробовать. Иначе всю жизнь буду жалеть.
Лето выдалось жарким и продуктивным.
Курсы гончарного мастерства пользовались популярностью. Ко мне приходили люди разных возрастов — от студентов до пенсионеров. Кто-то хотел просто попробовать что-то новое, кто-то — найти хобби, а кто-то, как я когда-то, искал себя.
Особенно запомнилась Тамара Ивановна, учительница на пенсии. Пришла в слезах — дети выросли, разъехались, муж умер два года назад.
— Не знаю, зачем живу, — говорила она. — Сижу дома, телевизор смотрю, с соседками о болячках говорю. Это не жизнь…
А через месяц занятий она уже смеялась, планировала поездку в Петербург на выставку керамики, записалась в театральную студию при Доме культуры.
— Лидия Николаевна, — сказала она в последний день курса, — вы мне жизнь вернули. Я забыла, что значит радоваться каждому дню.
Такие слова дорогого стоят. Дороже любых денег.
В августе неожиданно приехала Алинка. Одна, без Серёжи. Выглядела взволнованной, счастливой и немного испуганной одновременно.
— Мам, у меня новости, — сказала она, едва переступив порог.
— Какие?
— Серёжа сделал мне предложение!
Я обняла дочь, поцеловала.
— Поздравляю! Когда свадьба?
— Осенью. В октябре. Мам, а ты не против, что мы будем жить в Москве? Серёжа получил там хорошую работу…
— Почему я должна быть против? Это твоя жизнь, твоё решение.
— Просто… ты одна останешься…
— Алинка, — мягко сказала я, — я уже два года живу одна. И чувствую себя прекрасно.
— Но всё-таки…
— Никаких «всё-таки». Ты должна строить свою жизнь так, как считаешь нужным. А не оглядываться на маму.
Дочь заплакала.
— Я так тебя люблю, мам. И так рада, что ты изменилась. Раньше ты бы начала меня отговаривать, говорить, что нельзя маму одну бросать…
— Раньше я была другим человеком. Несчастным, зависимым, живущим чужими интересами. Теперь я живу своими.
— И счастлива?
— Очень.
И это была правда. Я была счастлива — может быть, впервые в жизни по-настоящему счастлива.
Свадьба получилась камерной и тёплой. Мы отмечали в моём доме — Алинка хотела именно так. «Чтобы праздник был там, где мама стала счастливой», — сказала она.
Гостей было немного — только самые близкие. Серёжины родители, несколько друзей молодых, тётя Нина, Катя с мужем.
Я подарила дочери набор посуды собственной работы — чашки, тарелки, вазы. На каждом предмете была выгравирована маленькая надпись: «С любовью, мама».
— Мам, это же целое состояние! — ахнула Алинка, разворачивая подарок.
— Это память, — ответила я. — Чтобы помнила: каждый человек может изменить свою жизнь, если захочет.
Вечером, когда гости разъехались, мы с Алинкой сидели на крыльце, пили чай из моих чашек.
— Знаешь, о чём я думаю? — сказала дочь. — О том, как здорово, что папа тогда подал на развод.
— Почему?
— Потому что ты никогда бы сама не решилась. Продолжала бы жить в несчастье, считая это нормальным.
Она была права. Я действительно никогда бы не решилась сама изменить жизнь. Слишком привыкла терпеть, приспосабливаться, жертвовать собой.
— Иногда, — сказала я, — самые болезненные события оказываются самыми полезными.
— Мам, а ты не жалеешь о прошлом? О том, что столько лет потратила…
— Не жалею. Те годы дали мне тебя. А ещё — опыт. Теперь я точно знаю, как НЕ надо жить.
Алинка улыбнулась.
— Ты стала мудрой.
— Нет, я стала свободной. А это автоматически делает мудрее.
Поздней осенью ко мне приехала журналистка из областной газеты. Писала статью о женщинах, которые начали новую жизнь после пятидесяти.
— Лидия Николаевна, — спрашивала она, записывая мои ответы, — что бы вы посоветовали женщинам, которые оказались в похожей ситуации?
— Не бояться, — сказала я без колебаний. — Не бояться менять жизнь, не бояться расстраивать других, не бояться начинать с нуля.
— А как преодолеть чувство вины? Ведь многие женщины считают себя обязанными жертвовать собой ради семьи…
— Чувство вины — это манипуляция. Если человек действительно вас любит, он хочет видеть вас счастливой. А не удобной для себя.
— Но ведь трудно решиться…
— Конечно, трудно. Я сама сидела на кухне и плакала, когда Михаил уехал с матерью. Думала: «Что я наделала? Вдруг я действительно бессердечная?» Но потом поняла — бессердечно было бы предать саму себя.
— А что помогло принять окончательное решение?
— Дочь. Она сказала мне тогда: «Мама, ты имеешь право на счастье». И это стало откровением. Я впервые подумала о том, что у меня есть права, а не только обязанности.
Журналистка записывала каждое слово.
— И последний вопрос — о чём вы мечтаете сейчас?
Я задумалась. О чём я мечтаю?
— О том, чтобы как можно больше женщин поняли: никогда не поздно начать жить по-настоящему. Возраст — это не приговор, а опыт. Развод — это не трагедия, а возможность. Одиночество — это не наказание, а свобода.
— Красиво сказано.
— И правдиво, — добавила я.
Статья вышла в декабре, перед Новым годом. Называлась «Глиняное счастье: как в пятьдесят лет начать жизнь заново».
После публикации мне стали приходить письма. Десятки писем от женщин со всей области. Кто-то благодарил за пример, кто-то просил совета, кто-то просто хотел поделиться своей историей.
«Лидия Николаевна, читала про вас в газете. Мне сорок семь, муж ушёл к молодой. Думала, жизнь кончена. А теперь понимаю — может быть, она только начинается? Хочу попробовать открыть свой салон красоты. Всегда мечтала…»
«Здравствуйте! Мне пятьдесят три года, всю жизнь работала бухгалтером. Скучно до слёз. Но есть мечта — разводить цветы. У меня такие руки — всё растёт! Думаю, может, питомник открыть? Или поздно уже?»
«Дорогая Лидия Николаевна! Спасибо вам за смелость! После вашей статьи я наконец решилась подать на развод. Тридцать лет терпела алкоголика, думала — куда в мои годы? А теперь знаю — есть куда. К себе, к своей жизни!»
Каждое письмо я читала с волнением. Неужели моя история действительно может кого-то вдохновить?
Я отвечала всем, кто написал. Подбадривала, советовала, делилась опытом. И поняла — хочу помогать таким женщинам не только письмами.
Зимой я организовала «Клуб новой жизни».
Встречались раз в неделю, в моём доме. Приходили женщины разных возрастов — от тридцати пяти до семидесяти. Каждая со своей историей, со своими страхами и мечтами.
Была среди них Марина, сорок два года, которая мечтала стать фотографом, но всю жизнь работала в банке, потому что «это престижно и стабильно».
Была Вера Сергеевна, шестьдесят лет, которая после смерти мужа не знала, что делать с оставшейся жизнью.
Была молодая Оксана, тридцать пять лет, которая боялась развестись с мужем-тираном, потому что «а вдруг никто больше не полюбит?»
— Знаете, что нас всех объединяет? — сказала я на одной из встреч. — Мы живём не своей жизнью. Чужими ожиданиями, чужими страхами, чужими представлениями о том, как «правильно».
— А как понять, какая жизнь — твоя? — спросила Марина.
— Спросить себя: что бы ты делала, если бы не боялась? Если бы никого не надо было слушаться? Если бы деньги не были проблемой? Первый ответ, который придёт в голову, — и есть твоя настоящая мечта.
— А если мечта кажется глупой?
— Глупых мечет не бывает. Бывают чужие мнения о твоих мечтах.
Постепенно женщины начали меняться. Марина записалась на курсы фотографии. Вера Сергеевна устроилась волонтёром в приют для животных — оказалось, она всю жизнь мечтала работать с собаками. Оксана подала на развод и переехала жить к матери, пока искала работу.
— Лидия Николаевна, — сказала мне как-то Оксана, — я впервые за много лет сплю спокойно. Без страха, что скажу что-то не то и получу по лицу.
— И как это — жить без страха?
— Как будто заново родилась.
Весной пришла неожиданная новость. Алинка позвонила, голос дрожал от волнения:
— Мам, я беременна!
Я закричала от радости, заплакала, засмеялась — всё одновременно.
— Поздравляю, солнышко! Когда?
— В сентябре. Мам, ты будешь бабушкой!
Бабушкой. В пятьдесят два года. Это же здорово!
— А как себя чувствуешь?
— Прекрасно! Правда, по утрам тошнит немного, но врач говорит — это нормально.
— Приезжайте на выходных, обсудим всё!
— Обязательно! Мам, а ты не против, что мы в Москве рожать будем? Там медицина лучше…
— Алинка, — строго сказала я, — прекрати извиняться за свои решения. Рожайте где хотите, живите как хотите. Я приеду помочь, когда позовёте.
— Спасибо, мам. За понимание.
— Не за что. Это нормально — когда мать радуется за дочь, а не пытается её контролировать.
После разговора я долго сидела в мастерской и думала о будущем внуке или внучке. Интересно, каким он будет? На кого похожим?
А потом подумала — какое счастье, что ребёнок будет расти в семье, где родители любят друг друга. Где мать не жертвует собой ради всех подряд, а отец не считает жену обслуживающим персоналом.
Мой внук или внучка увидят пример здоровых отношений. И, может быть, это поможет им построить собственную счастливую жизнь.
Летом я впервые поехала в отпуск.
Не к родственникам, не по делам — в настоящий отпуск, для удовольствия. Выбрала санаторий в Крыму, где были курсы керамики.
Две недели я училась новым техникам, знакомилась с коллегами, гуляла по морю, читала книги. Впервые за много лет отдыхала по-настоящему — без чувства вины, что дома кто-то нуждается в моей заботе.
В санатории познакомилась с интересным мужчиной — Владимиром Петровичем, врачом на пенсии. Вдовец, как и я — разведённая. Умный, деликатный, с хорошим чувством юмора.
— Лидия Николаевна, — сказал он в последний день нашего знакомства, — а не хотели бы вы переписываться? Мне было очень приятно с вами общаться.
Я задумалась. Давно уже не думала о мужчинах в романтическом ключе. После развода словно эта часть жизни закрылась.
— А зачем? — спросила я прямо.
— Ну… — Он смутился. — Для дружбы. А там видно будет.
— Хорошо, — решилась я. — Попробуем.
Почему бы и нет? Я же свободная женщина. Имею право на новые знакомства, на новые отношения — если захочу.
Владимир Петрович оказался прекрасным корреспондентом. Писал умные, интересные письма — о книгах, фильмах, путешествиях. Не навязывался, не торопил события, не требовал немедленных встреч.
Постепенно переписка стала для меня приятной привычкой. Вечером, после работы, я садилась за компьютер и читала его рассказы о жизни в Петербурге, о работе в больнице, о внуках.
А в сентябре он написал: «Лидия Николаевна, я буду проездом в вашем городе по делам. Не хотели бы встретиться?»
Я согласилась. И нисколько не пожалела.
Владимир Петрович приехал с букетом хризантем и коробкой конфет. Выглядел точно так же, как в Крыму — высокий, подтянутый, седовласый, с добрыми глазами за очками.
Мы гуляли по городу, говорили обо всём на свете. Он рассказывал о своей работе хирургом, я — о гончарном деле. Показала ему мастерскую, свои работы.
— Удивительно, — сказал он, рассматривая вазы. — Сколько души в каждой вещи. Сразу видно — делалось с любовью.
— С любовью к себе, — уточнила я.
— Это самая правильная любовь.
Вечером мы сидели на моей кухне, пили чай из моих чашек. Говорили о детях, о жизни, о планах на будущее.
— Лидия Николаевна, — сказал он перед отъездом, — мне очень хорошо с вами. Как давно уже не было.
— И мне хорошо.
— Можно я буду приезжать почаще?
— Можно, — улыбнулась я. — Но без обязательств. Просто общение двух свободных людей.
— Только такие отношения и имеют смысл в нашем возрасте.
И он был прав. В пятьдесят два года я уже точно знала: никого не буду терпеть, под кого-то подстраиваться, чем-то жертвовать. Если отношения — то только такие, которые добавляют радости в жизнь, а не отнимают её.
В конце сентября родилась внучка.
Алинка позвонила из роддома, смеялась и плакала одновременно:
— Мам, у нас дочка! Маленькая, красивая, здоровая!
— Как назовёте?
— Лидией. В честь самой смелой бабушки на свете.
Я тоже заплакала. От счастья, от гордости, от переполняющей сердце любви.
— Когда можно приехать?
— Завтра! Серёжа за тобой приедет.
Я собрала сумку, покормила кота у соседки, закрыла мастерскую. Катя обещала присматривать за заказами.
В Москве меня встретил счастливый Серёжа.
— Лидия Николаевна, она такая красавица! Совсем как Алина в детстве!
В роддоме я впервые взяла на руки внучку. Крошечная, с пушком светлых волос, с серьёзным сосредоточенным лицом. Открыла глаза — тёмные, как у Алинки.
— Здравствуй, Лидочка, — прошептала я. — Я твоя бабушка.
Малышка посмотрела на меня внимательно, словно изучала. Потом зевнула и уснула.
— Мам, — тихо сказала Алинка, — спасибо тебе.
— За что, солнышко?
— За то, что научила меня не бояться жить. Если бы не твой пример, я бы до сих пор сидела на нелюбимой работе и встречалась с неподходящими мужчинами, потому что «надо же за кого-то выйти замуж».
— А теперь?
— А теперь я делаю только то, что хочу. И счастлива.
Я поцеловала дочь в лоб.
— Это самый лучший подарок, который ты могла мне сделать. Твоё счастье.
Я провела в Москве две недели, помогала с малышкой, готовила, убиралась. Но это было совсем не то, что раньше — не жертва, а помощь по собственному желанию. Когда почувствовала, что устала, честно сказала об этом.
— Алинка, я поеду домой. Не потому, что вы мне надоели, а потому, что соскучилась по своей жизни.
— Конечно, мам. Мы сами справимся.
— Справитесь, — согласилась я. — Вы взрослые люди.
В поезде домой я думала о том, как изменилась моя жизнь за три года. Три года назад я была несчастной брошенной женой, которая не знала, что делать дальше. А теперь — успешный мастер, уважаемый в своём деле человек, счастливая бабушка, которая может себе позволить отношения без обязательств.
Но главное — я стала собой. Наконец-то стала собой.
Дома меня ждала груда заказов и письмо от Владимира Петровича.
«Дорогая Лидия!
Поздравляю с рождением внучки! Какое счастье — новая жизнь в семье.
У меня тоже новости. Решил уйти из больницы и заняться тем, о чём всегда мечтал — разведением роз. Купил участок под Петербургом, буду обустраивать питомник.
Знаете, ваш пример заразителен. Watching как вы решились изменить жизнь в пятьдесят, я понял — ещё не поздно и для меня.
Хочу пригласить вас в гости, когда розарий будет готов. Думаю, вам понравится.
С уважением и тёплыми чувствами,
Владимир».
Я улыбнулась. Оказывается, моя история вдохновляет не только женщин, но и мужчин. Это приятно.
Зима пролетела незаметно. Работа в мастерской, курсы для начинающих, встречи клуба, переписка с Владимиром Петровичем.
В феврале он приехал ко мне на день рождения. Привёз торт собственного изготовления — оказывается, ещё и печь умел.
— Сколько вам исполняется? — спросил он за столом.
— Пятьдесят три. Самый лучший возраст.
— Почему самый лучший?
— Потому что уже достаточно мудрая, чтобы не делать глупостей. И ещё достаточно молодая, чтобы успеть пожить для себя.
— Прекрасная философия.
Он остался на выходные. Мы ходили на лыжах, готовили вместе, разговаривали до поздней ночи. Лёгкие, спокойные отношения двух взрослых людей, которые не пытаются друг друга переделать.
Когда он уезжал, сказал:
— Лидия, а не хотели бы вы летом съездить со мной в Европу? На выставку керамики в Италии?
— В Италию? — Я никогда не была за границей.
— В Италию. Посмотрим на мастеров, поучимся новому, отдохнём красиво.
— А отношения наши от этого не изменятся?
— Не изменятся. Мы же договорились — никаких обязательств.
— Тогда согласна.
Италия! В пятьдесят три года я поеду в Италию! Раньше о таком и мечтать не смела.
Весной пришло письмо от Светланы Ивановны. Последнее письмо.
«Лида!
Пишу, лёжа в больнице. Врачи говорят — дело плохо. Сердце совсем износилось.
Не грусти, если что. Прожила жизнь долгую, интересную. Последние годы были особенно хорошими — и это благодаря тебе.
Если бы ты тогда меня к себе взяла, я бы умирала озлобленной старухой, которая всех винит в своих несчастьях. А так — умираю благодарной. За то, что есть сын, за то, что есть внучка, за то, что успела узнать — старость может быть счастливой.
Спасибо тебе за жёсткость. Она была мне нужна больше жалости.
Живи долго и счастливо. Заслужила.
Твоя Светлана».
Я долго сидела с этим письмом, думала о жизни, о судьбе, о том, как всё в итоге складывается правильно.
Светлана Ивановна умерла через неделю. Михаил позвонил, сообщил.
— Похороны послезавтра, — сказал он. — Ты придёшь?
— Приду, — ответила я.
На похоронах я стояла в стороне, не подходила к Михаилу и его новой семье. Просто пришла проводить женщину, которая много лет была частью моей жизни.
У могилы подумала: «Спасибо тебе, Светлана Ивановна. За науку, за опыт, за то, что помогла мне понять — нельзя жить чужой жизнью».
Лето в Италии стало одним из самых ярких воспоминаний в моей жизни.
Мы с Владимиром ездили по мастерским, общались с мастерами, покупали инструменты и материалы. Я набралась новых идей, техник, вдохновения.
Но главное — поняла, что мир огромный и интересный. И у меня ещё есть время его изучать.
— Лидия, — сказал Владимир в последний день поездки, — это было прекрасно.
— Согласна.
— Хочется ещё куда-нибудь съездить вместе.
— Хочется, — согласилась я. — А куда?
— Не знаю. В Грецию, в Турцию, в Германию… Мир большой.
— Мир большой, — повторила я. — И мы свободны его изучать.
Сейчас мне пятьдесят четыре года.
Я сижу в своей мастерской, работаю над новой коллекцией ваз. За окном осень, листья жёлтые и красные. Красота неописуемая.
На столе — фотография внучки Лидочки. Ей уже год, ходит, лепечет, смеётся заливисто. В выходные Алинка с Серёжей приедут в гости — покажут новые достижения малышки.
На полке — письма от женщин, которые изменили свою жизнь после нашего знакомства. Марина открыла фотостудию и процветает. Оксана вышла замуж — за хорошего, доброго мужчину, который её любит и уважает. Вера Сергеевна стала руководителем приюта для животных.
В ящике стола — билеты в Грецию. Через месяц мы с Владимиром едем на острова. Изучать античную керамику и просто отдыхать.
А вечером у меня встреча с новой группой «Клуба новой жизни». Придут женщины, которые только начинают свой путь к себе. Я расскажу им свою историю и скажу главное:
— Никогда не поздно начать жить по-настоящему. Возраст — это не препятствие, а опыт. Одиночество — это не наказание, а свобода. А самое главное — вы не обязаны жертвовать собой ради чужого удобства.
Я встаю из-за гончарного круга, мою руки, смотрю в зеркало. Вижу женщину с седыми прядями в волосах, с морщинками в углах глаз, с уверенным взглядом и спокойной улыбкой.
Вижу себя. Настоящую.
И мне это нравится.
