— Ты притащил в дом эту собаку, не спросив меня?! Ты решил, что я буду за ней убирать и выгуливать её в шесть утра, потому что тебе захотелось друга?! — жена смотрела на щенка и на сияющего мужа.
Голос Юли был ровным, почти безжизненным, и от этого спокойствия Андрею стало не по себе. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, битья посуды. Но не этой холодной, выверенной констатации факта. Он стоял посреди прихожей, держа на руках тёплый, неуклюжий комок золотистого ретривера. Щенок вертел головой, его чёрный мокрый нос тыкался Андрею в подбородок, а хвост-пропеллер молотил по воздуху с энтузиазмом, способным обеспечить энергией небольшой город.
— Юль, ну ты посмотри на него! Это же не собака, а сплошной позитив! Его зовут Арчи. Он будет нашим другом, нашим ребёнком почти! — Андрей попытался вложить в голос максимум обаяния, шагнув к ней и протягивая щенка.
Юля не отступила. Она просто перевела взгляд с его сияющего лица на трепещущее существо в его руках. Её глаза, обычно тёплые, карие, сейчас напоминали два гладких, тёмных камня. Щенок, почувствовав её внимание, радостно тявкнул и попытался лизнуть её руку. Она её не отдёрнула. Она просто смотрела, как розовый язык касается её кожи, без малейшего изменения в выражении лица. Затем она так же спокойно подняла взгляд на мужа.
— Я вижу.
Больше она не сказала ни слова. Она развернулась и прошла на кухню. Андрей остался в прихожей, озадаченный и немного раздосадованный. Он ожидал бури, а получил ледяное затишье. Ну и ладно, решил он, оттает. Кто сможет долго злиться, глядя на это чудо? Он опустил щенка на пол. Арчи тут же принялся деловито обнюхивать коврик, свои ботинки, а потом, обнаружив шнурок, вцепился в него мёртвой хваткой и зарычал, изображая свирепого хищника. Андрей рассмеялся.
Весь вечер прошёл в этой странной, напряжённой атмосфере. Андрей играл со щенком в гостиной, бросал ему мячик, учил команде «сидеть». Арчи оказался сообразительным и невероятно милым. Юля же занималась своими делами с подчёркнутым безразличием. Она приготовила ужин, молча поела, убрала со стола. На все восторженные реплики Андрея вроде: «Смотри, он уже лапу даёт!» или «Юль, ты только погляди, какой он смешной!», она отвечала либо коротким кивком, либо полным игнорированием. Она не злилась, не дулась. Она просто вычеркнула их из своего мира.
На следующий день, когда Андрей ушёл на работу, Юля осталась дома. Она сделала себе кофе и села за стол. Щенок, выспавшийся и полный энергии, подбежал к ней и положил свою большую голову ей на колени, заглядывая в глаза с собачьей преданностью. Юля на мгновение замерла, а потом медленно, почти механически, погладила его между ушами. Её пальцы скользили по мягкой шёрстке, но в этом жесте не было ни капли тепла. Это было действие, лишённое эмоций. Затем она встала, взяла телефон и сделала несколько звонков. Её голос был мягким и заботливым. Она с кем-то долго договаривалась, уточняла детали, обещала встретить и помочь с вещами.
Вечером Андрей вернулся домой в предвкушении. Он купил Арчи новую пищащую игрушку в виде утки и был уверен, что лёд в сердце Юли уже начал таять. Невозможно долго сопротивляться обаянию маленького жизнерадостного существа. Открыв дверь, он не услышал привычного радостного лая и цокота когтей по ламинату. Вместо этого из гостиной доносился громкий, надрывный голос телеведущего из какого-то ток-шоу. В воздухе витал незнакомый запах — смесь валокордина и нафталина.
Он прошёл в гостиную, и игрушечная утка выскользнула из его ослабевших пальцев. В его любимом кресле, том самом, с продавленным под его спину изгибом, сидела незнакомая старуха. Сухая, прямая как палка, с тонкими, плотно сжатыми губами и острым, колючим взглядом маленьких глазок. Рядом с креслом, словно бастионы, высились два потёртых фибровых чемодана, перетянутых для надёжности бельевой верёвкой.
Из кухни вышла Юля. Она была спокойна и даже как-то по-новому умиротворена. Арчи трусил за ней, виляя хвостом. Она подошла к креслу и с мягкой улыбкой положила руку на плечо старухи.
— Андрюша, знакомься. Это моя двоюродная бабушка, Антонина Семёновна. Она теперь будет жить с нами. Ей одиноко, да и присмотр нужен.
Андрей остолбенел. Он переводил взгляд с торжествующего, как ему показалось, лица старухи на безмятежное лицо жены. Он открыл рот, но не смог произнести ни звука.
— Я подумала, — продолжила Юля, её голос был сладким, как мёд с ядом. Она наклонилась и погладила щенка, который тут же начал преданно лизать её руку. — Раз уж у нас теперь принято заводить в доме тех, о ком нужно заботиться, не спрашивая мнения другого, то мне тоже захотелось друга. График дежурств по уходу за нашими подопечными составим завтра утром.
Первое утро новой жизни началось с запаха валокордина и свежесваренного кофе. Ароматы смешивались в воздухе, создавая тошнотворную, сюрреалистичную композицию. Андрей спал на диване в гостиной — его кресло было оккупировано, а спать в одной кровати с Юлей после вчерашнего показалось ему невозможным. Он проснулся от того, что кто-то настойчиво покашливал прямо над его ухом. Открыв глаза, он увидел склонившееся над ним морщинистое лицо Антонины Семёновны.
— Молодой человек, который час? Мне таблетки принимать пора, по расписанию. А то давление скакнёт, и кто меня откачивать будет? — произнесла она скрипучим, требовательным голосом.
Андрей сел, оттирая лицо. В кухне, залитой утренним солнцем, сидела Юля. Она была одета в спортивный костюм, на её лице играла бодрая, почти счастливая улыбка. Рядом с ней на полу возился Арчи, грызя новую верёвочную игрушку. На столе перед Юлей лежал лист бумаги, расчерченный на колонки.
— Доброе утро, дорогой. Я тут набросала примерный график, чтобы мы не путались, — весело сообщила она, пододвигая лист к нему. — Смотри, всё очень просто.
Андрей взял бумагу. Это был не график, это был приговор. Две колонки: «Андрей (уход за Антониной Семёновной)» и «Юля (уход за Арчи)». В его колонке значилось: «7:00 — подъём, замерить давление, выдать утренние таблетки. 7:30 — приготовить овсяную кашу на воде без соли и сахара. 13:00 — обед (паровые котлеты, овощное пюре). 15:00 — сходить в аптеку за корвалолом. 19:00 — ужин (кефир, творог). 21:00 — вечерние таблетки, помочь дойти до кровати». Список Юли выглядел иначе: «6:30 — утренняя прогулка с Арчи в парке. 8:00 — кормление (премиум-корм для щенков). 12:00-16:00 — развивающие игры, дрессировка. 18:00 — вечерняя прогулка. 20:00 — ужин, гигиенические процедуры».
— Ты серьёзно? — Андрей посмотрел на неё, чувствуя, как внутри всё начинает медленно закипать.
— Абсолютно. Это называется разделение обязанностей. Ты же хотел друга, о котором нужно заботиться? Я тоже. Теперь у каждого из нас есть свой подопечный. Всё по-честному, — она произнесла это с такой обезоруживающей логикой, что возразить было нечего. Она не кричала, не обвиняла. Она просто установила новые правила игры, в которую он сам втянул их обоих.
Так началась холодная война. Дни превратились в тягучий, изматывающий марафон. Юля с показательным энтузиазмом погрузилась в заботу об Арчи. Она покупала ему самые дорогие игрушки, возила к грумеру, читала вслух книги о воспитании собак. Она разговаривала со щенком нежным, воркующим голосом — тем самым, который Андрей не слышал в свой адрес уже очень давно. Она была воплощением идеальной хозяйки, её любовь к этому существу была почти осязаемой.
Андрею же досталась роль сиделки. Антонина Семёновна оказалась не просто сварливой старушкой, а настоящим тираном в юбке. Её день состоял из просмотра бесконечных ток-шоу на максимальной громкости, критики всего, что делал Андрей, и жалоб. Она комментировала, как он ест («Чавкаешь, как поросёнок на бойне»), как он одевается («В таких штанах только огород копать»), как он дышит («Свистишь носом, спать мешаешь»). Она стала тенью, от которой нельзя было избавиться. Каждый раз, когда Андрей пытался поговорить с Юлей, он натыкался на непробиваемую стену.
— Юля, она переставила мои книги. Она разложила свои вязальные спицы на моём рабочем столе.
— Андрюша, ну она же пожилой человек. Ей нужно где-то размещать свои вещи. Будь терпимее. Арчи вот вчера сгрыз мои тапочки, я же не устраиваю из этого трагедию.
Вечером он застал её в коридоре. Юля вернулась с прогулки, щенок радостно прыгал у её ног. Она смеялась, вытирая ему лапы специальным полотенцем.
— Мы должны это прекратить, — твёрдо сказал Андрей. — Это ненормально. Я не могу так жить.
Юля выпрямилась. Её улыбка исчезла. Она посмотрела на него долгим, холодным взглядом.
— А как ты хотел? Думал, принесёшь в дом живое существо, свалишь на меня всю грязную работу, а сам будешь только радоваться? Нет, милый. Ответственность — штука обоюдная. Ты заботишься о своём друге, я — о своём. Всё по-честному.
Она обошла его и прошла в комнату. Андрей остался стоять в коридоре, слушая, как в гостиной Антонина Семёновна прибавила громкость телевизора. Оттуда неслись истошные крики участников очередного скандального шоу. Он чувствовал себя чужим, запертым в собственном доме, который превратился в театр абсурда, где он был единственным зрителем и одновременно главным униженным персонажем.
Терпение Андрея лопнуло в среду. Неделя, прошедшая с момента появления в доме Антонины Семёновны, казалась ему дурным, затянувшимся сном. Пассивная агрессия, густым киселём заполнившая квартиру, начала кристаллизоваться, превращаясь в острые, ранящие осколки открытой вражды. Андрей готовился к важной презентации, несколько ночей он сводил дебет с кредитом, выстраивая графики и таблицы. Распечатанные листы, его многочасовой труд, лежали аккуратной стопкой на журнальном столике. Он отлучился на кухню, чтобы сварить себе кофе, который уже стал его единственным спасением от постоянного недосыпа и нервного напряжения.
Вернувшись, он застал апокалиптическую картину. Арчи, уже заметно подросший и окрепший, с упоением терзал его отчёты. Листы бумаги были разорваны в клочья, некоторые изжёваны до состояния влажной кашицы. Повсюду валялись ошмётки, испачканные слюной и грязными лапами. Щенок, увидев хозяина, радостно замахал хвостом, держа в зубах остатки диаграммы годового прироста. В этот момент из спальни, которую теперь занимала бабушка, вышла Юля.
— Арчи, нельзя! Фу! — она произнесла это беззлобно, скорее для проформы. — Ах ты, маленький негодник.
Она подошла и потрепала щенка за ухом. Андрей стоял, глядя на руины своей работы, и чувствовал, как внутри него обрывается последняя тонкая нить самоконтроля.
— Юля! Это были важные документы! Я работал над ними всю ночь! — его голос сорвался.
— Ну что ты так кричишь? Он же щенок, он не понимает, — спокойно ответила она, собирая самые крупные обрывки. — Ничего страшного, переделаешь. Зато посмотри, как ему весело. Ему нужно развивать челюсти.
В этот момент из комнаты выглянула Антонина Семёновна, привлечённая шумом. Она окинула взглядом погром, затем перевела свои колючие глазки на Андрея.
— Шум, гам. В наше время мужчины делом были заняты, а не бумажки перекладывали. Мой покойный Семён в твои годы уже цехом руководил, а ты из-за каких-то писулек на собаку орёшь. Стыдоба.
Это был первый раз, когда они выступили единым, слаженным фронтом. Юля, нежно обнимающая «провинившегося» щенка, и её бабушка, стоящая за её спиной, как несокрушимая цитадель праведного осуждения. Андрей почувствовал себя не просто униженным, а затравленным. Он был один против двоих.
Эскалация пошла по нарастающей. Антонина Семёновна перестала быть просто пассивным раздражителем. Она превратилась в активное орудие мести в руках Юли. Она «случайно» пролила свекольный борщ на его единственную светлую рубашку, когда он собирался на встречу с партнёрами.
— Ой, руки-крюки старые, — прошамкала она, глядя на расплывающееся багровое пятно. — Да и не велика потеря. Нормальные мужики в таком марком не ходят. Вот у Семёна моего были сорочки — воротничок к воротничку, всегда накрахмаленные. Не то что нынешние.
Андрей молча снял рубашку и швырнул её в корзину для белья. Он видел в отражении зеркала, как Юля, стоявшая позади, едва заметно улыбнулась. Эта улыбка была страшнее любого крика.
Бабушка стала её «тяжёлой артиллерией», как он мысленно её окрестил. Она постоянно сравнивала его с мифическим Семёном, который, судя по рассказам, был полубогом: и гвоздь мог забить с одного удара, и картошку копал мешками, и жену на руках носил, и при этом никогда не повышал голоса. Любое действие Андрея проходило через фильтр этого сравнения, и он всегда проигрывал. Он пытался чинить кран на кухне — Семён бы уже давно новый поставил. Он покупал продукты — Семён бы с рынка всё домашнее принёс.
Квартира перестала быть его домом. Она превратилась во вражескую территорию, где каждый угол таил угрозу. Он приходил с работы и не знал, какой новый «сюрприз» его ждёт. Однажды он вернулся голодный, мечтая о вчерашних котлетах, которые оставил в холодильнике. Открыв его, он увидел пустую кастрюлю.
— А где ужин? — спросил он у Юли, которая сидела на диване и читала книгу, пока Арчи мирно спал у её ног.
— Спроси у своей подопечной, — лениво ответила она, не отрываясь от страницы.
Андрей зашёл в гостиную. Антонина Семёновна смотрела телевизор. Рядом с ней на полу стояла его тарелка, из которой доносилось довольное чавканье. Арчи с аппетитом доедал его котлеты.
— Собачке нужнее, она растёт, — изрекла Антонина Семёновна, не поворачивая головы. — А ты и яичницу себе можешь пожарить. Не барин.
Андрей замер на пороге. Он смотрел на эту сцену: на самодовольную старуху, на жену, демонстративно игнорирующую его, на собаку, пожирающую его ужин. Это была не просто провокация. Это была декларация. Декларация того, что его место в этом доме — последнее. После собаки. После сварливой чужой бабки. И в этот момент он понял, что больше не может и не будет это терпеть. Точка кипения была пройдена. Внутри него что-то с грохотом рухнуло, и на этом месте образовалась холодная, звенящая пустота, готовая взорваться.
В тот вечер Андрей не стал ни жарить яичницу, ни кричать. Он просто стоял в дверях гостиной, глядя на эту пасторальную сцену домашнего абсурда: на свою жену, на чужую бабку, на собаку, доедающую его ужин. Внутри него не кипела ярость, как раньше. Там, где ещё утром был вулкан эмоций, теперь образовалась ледяная, звенящая пустота. Он почувствовал не гнев, а странное, отстранённое прозрение. Он понял, что играет в чужую игру по чужим правилам. И единственный способ не проиграть — это переписать правила.
Он молча развернулся, прошёл в прихожую, накинул куртку и, не сказав ни слова, вышел из квартиры. Он не слышал, как Юля окликнула его, не видел, как она подошла к двери. Он просто шёл по тёмной улице, вдыхая холодный ночной воздух, и впервые за последние недели чувствовал, как его плечи расправляются. Он не бежал. Он шёл за подкреплением.
Он вернулся на следующий день, ближе к вечеру. Юля и Антонина Семёновна были в гостиной, погружённые в свой привычный ритуал: старуха смотрела очередной душераздирающий сериал, а Юля расчёсывала Арчи специальной щёткой, что-то ласково ему нашёптывая. Андрей вошёл тихо, но его появление не осталось незамеченным. В его руках была большая дорожная сумка, а за ним в квартиру, слегка пригибаясь в дверном проёме, шагнул высокий, кряжистый старик в старом, но идеально чистом военном кителе с орденскими планками.
— Юленька, — голос Андрея был ровным и до жути спокойным. — Знакомься. Это мой дед, Николай Петрович. Он решил немного погостить у нас. В деревне ему скучно одному, а тут компания.
Николай Петрович, обладатель густых седых бровей и громоподобного баса, привыкшего перекрывать рёв танкового мотора, окинул комнату хозяйским взглядом. Он увидел Антонину Семёновну, съёжившуюся в кресле, и зычно произнёс, слегка приложив ладонь к уху:
— А это что за гражданочка? Соседка, что ли? Здравствуй, мать!
Антонина Семёновна от такого обращения поперхнулась и побагровела. Юля вскочила на ноги, её лицо было белым как полотно. Она смотрела на Андрея, и в её глазах плескался ужас понимания. Она увидела в его спокойном взгляде отражение своего собственного холодного расчёта.
— Андрюша, мы не можем… У нас нет места, — пролепетала она.
— Почему же? — мягко возразил Андрей, ставя дедову сумку рядом с чемоданами Антонины Семёновны. — Диван в гостиной свободен. Ты же говорила, нужно быть терпимее и заботиться о близких. Вот, я и проявляю заботу. Деду нужен уход.
Новая жизнь началась немедленно. Николай Петрович оказался человеком старой закалки и армейских привычек. В шесть утра он будил всю квартиру громогласной командой «Подъём!» и включал на стареньком транзисторе, который принёс с собой, военные марши. Он презирал «бабские сериалы» и переключал телевизор на каналы про рыбалку и историю, невзирая на шипение Антонины Семёновны. Её овсянка на воде вызывала у него презрительную усмешку.
— Это что за размазня? — громыхал он на всю кухню. — Солдата такой кашей не накормишь! Где мясо? Где лук? Эх, молодёжь!
Он пытался дрессировать Арчи, как служебную собаку, командуя «Лежать!» и «К ноге!», чем приводил щенка в полное недоумение, а Юлю — в тихую ярость. Вечерами квартира наполнялась запахом дешёвого табака и рассказами о форсировании Днепра. Два старика, два полюса, столкнулись на одной территории. Их перепалки стали саундтреком этой квартиры.
— Выключите свою шарманку! Голова от неё трещит! — визгливо требовала Антонина Семёновна.
— А ты своё мыло выключи, смотреть тошно! Слёзы, сопли! Не жизнь, а сплошной климакс! — отвечал Николай Петрович, прибавляя громкость на транзисторе.
Юля была на грани нервного срыва. Её идеальный план мести рухнул, превратившись в неконтролируемый балаган. Она больше не могла наслаждаться своей тихой победой, потому что её мир был разрушен громким, бесцеремонным вторжением. Арчи, напуганный постоянными криками, прятался под кроватью. Андрей же был спокоен, как буддийский монах. Он выполнял свой «график»: готовил деду гречку с тушёнкой, слушал его истории, а на все жалобы и умоляющие взгляды Юли лишь разводил руками.
— Дорогая, это же твой принцип. У каждого свой друг, своя забота. Я забочусь о своём.
Развязка наступила через три дня. Вечером Андрей застал Юлю плачущей на кухне. Она сидела, уронив голову на стол, и её плечи мелко дрожали. Из гостиной доносилась какофония: Николай Петрович пел под транзистор «Катюшу», а Антонина Семёновна что-то громко ему выговаривала.
— Я больше не могу, — тихо сказала Юля, поднимая на него заплаканные глаза. — Пожалуйста, Андрей. Давай всё прекратим. Пусть они уедут. Оба.
Андрей подошёл и сел напротив. Он смотрел на неё, и впервые за долгое время в его взгляде не было ни холода, ни злости. Только бесконечная усталость.
— Я тоже не могу, Юль. Уже давно. Ты хотела, чтобы я понял, каково это? Я понял. Теперь поняла и ты.
Она молча кивнула, вытирая слёзы.
— Завтра я отвезу деда обратно. А ты… — он сделал паузу. — А ты позвонишь своей бабушке. И мы поговорим. Обо всём. О нас. И о собаке.
Он протянул руку и накрыл её ладонь. Арчи, услышав тишину, несмело вылез из-под стола и ткнулся мокрым носом ему в колено. Андрей медленно, уже без всякой задней мысли, погладил его по голове. Война была окончена. Никто не победил. Просто все очень устали…
